А Денис терзает мою грудь, и ласки его не нежные. Грубо, на грани боли, но как же мне нравится эта искренность в каждом движении. Бьет языком по горошине соска, кусает, урчит, и бедрами подает. Вжимается в мою промежность членом, который вот-вот во мне окажется.

Как же я этого хочу!

И терзаю пальцами сама себя, почти плачу, но не могу кончить. Мне мало этого, сейчас — мало.

— Саша, дьявол, Саша, какая же ты… ты мне душу рвешь, — шептал безумно, и ниже спускался.

Облизывал меня, пальцами своими шершавыми тело изучал, и прикасался, прикасался, прикасался! И каждое его касание для меня значило больше, чем все, что до него было. Больше, чем все ночи с мужем, которых было немало.

— Дениииис, — всхлипнула, когда он заставил меня убрать руку с промежности.

Клитор пульсирует, мне больно от неудовлетворенности. Черт, я сейчас даже насильников понимаю, сама готова на что угодно, лишь бы кончить! Именно с ним кончить, от его члена, который представляю, и облизываюсь, как кошка.

Приподнимаю бедра, чтобы стянуть с себя трусики, и в этот момент Денис утыкается лицом в мою промежность.

И вдыхает. Жадно, глубоко. Спина его дрожит, мускулы напряжены, он вот-вот сорвется.

— Вкусная, — прошептал, прижавшись губами, которые я ощутила через тонкую ткань. — Мокрая… моя…

И я затряслась, как безумная. Выгнулась в пояснице, и кончала так, как никогда в жизни — ярко, крышесносно. Это не фейерверк, это — взрыв атомной бомбы! Никогда мне не было так горячо, и так остро. И никогда я не умирала после оргазма, а сейчас я именно погибала.

Как Денис снял с меня белье, я не заметила. Он накрыл мое тело своим — крепким, молодым, голодным.

— Сашенька, — он произнес мое имя на удивление нежно, хотя в глазах — океан похоти, в которой я тонула.

И проник в меня. Сразу на всю длину — резко, выбивая из меня воздух. И застонал от кайфа, не стесняясь.

— Быстрее, — подстегнула его, с ума сходя от наполненности — я мокрая, но, кажется, по швам трещу, принимая в себя его член. — Денииис, дай мне это, пожалуйста, быстрее…

И он начал двигаться.

Это не секс, это — нечто большее. Даже не любовь, кто знает, какая она вообще — любовь эта? Наваждение, похоть, одержимость — вот что движет нами обоими. Денис таранит меня, вбивает свою эрекцию, и каждое его движение я с восторгом принимаю.

Принимаю его в себя. И себя отдаю так полно, как никому и никогда не отдавала, и не отдам. Бедрами подаю на встречу, и по комнате влажные шлепки раздаются, от яростного сплетения наших тел.

— Не отдам тебя больше, — Денис задыхается, я голос его не узнаю. — Если к нему вернешься — убью. Тебя, его, обоих, — схватил за шею, продолжая долбиться в меня, как бешеный. — Смотри мне в глаза! Только моя теперь!

— Только твоя, — прошептала, как в бреду.

— Убью, если оставишь. Клянусь, убью! — впился поцелуем в губы, и сплел свой язык с моим.

Движения стали еще быстрее, он любил меня так, что я чувствовала себя не на земле. Я — самая прекрасная женщина на свете в этот момент, самая счастливая. Только любовь мужчины, только страсть могут дать такое чувство, и я наслаждалась всем.

Его похотью.

Его движениями во мне.

Своими стонами, и его вскриками.

И тем, как он кончал — ярко, безжалостно вдалбливаясь в мое истерзанное тело, стонал мое имя, и целовал. Кусал. И изливался в меня.

А затем скатился с меня, и притянул к себе на грудь.

Мы оба дышим, будто Бостонский марафон пробежали, или взобрались на Эверест без единой минуты отдыха. Оба потные, уставшие, удовлетворенные. Счастливые и шальные.

— Минута, и повторим, — прошептал Денис мне в волосы, стиснув еще крепче.

А я взобралась на него, обхватила бедра своими ногами, и сделала то, что давно хотела — стянула с него футболку.

— Что, маленькая моя, тошно?

Денис не пытается прикрыться. Больше не тянет футболку на себя. Лежит, терпит, я его взгляд чувствую — испытывающий, тяжелый.

А мне… нет, не тошно. Больно.

Я ладонями чувствовала его шрамы, но не представляла, как они выглядят. Вернее, мне рисовалась обычная картина в стиле «шрамы украшают мужчину». Не украшают, ведь это не просто шрамы.

Это — следы пыток, издевательств. Будто кожу вырезали, выкорчевывали. Его уродовали. Это — хронология боли. Белые рытвины на коже, кратеры, и всюду татуировки. Но они не скрывают, а подчеркивают общий кошмар.

Тело мускулистое, поджарое и… кошмарное, да.

— Это случилось с тобой в тюрьме?

— Случилось? — хмыкнул он. — Ты дипломатична, Сашенька. Да, есть разные колонии, мне, как обычно, «повезло» по жизни. Попал в самую пиз*ецовую.

— Это другие заключенные творили? — содрогаясь, провела по белой полосе на груди — самому красивому шраму, если так вообще можно сказать. — Они издевались?

— Охрана, — покачал он головой. — Я был не самым послушным заключенным, таких интересно ломать. Но хоть не опустили, наклонностей не было, думаю, иначе бы мне не повезло вдвойне. Эй, ты плачешь? Саша, успокойся, ну тише, тише…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Сама не заметила, но оказывается, слезы с моего лица на изуродованное тело Дениса капают. Боже, да что же с людьми не так? За что?

Виноват Денис в чем-то, или не виноват, но нельзя так. Просто нельзя!

— Не смей меня жалеть! Лучше уж отвращение, — скривился парень, и, приподнявшись, снова надел на себя футболку.

— Да брось, — через силу выдавила смешок, — жалость не должна унижать, я ведь женщина. Любим мы это дело.

— Убогих жалеть?

— Плакать из-за несправедливости, — покачала головой.

Руки гладят его тело, уже касаясь футболки. Но я ведь помню, Боже, я никогда не смогу забыть эти картины. И даже сквозь одежду будто вижу эти шрамы, эти кошмарные шрамы.

Может, попытайся Денис меня изнасиловать, я бы ликовала? Или, убей он моего родственника, я бы радовалась, зная, что он не просто пару лет отсидел, но и изуродованным оказался. Да, может, я бы радовалась этому, упивалась.

Но сейчас передо мной парень, которого я знала в юности. И я помню, каким он был — сумасбродным, живым. Посмеивалась над его влюбленностью, глаза перед подругами закатывала на очередную фразу: «Твой пылкий влюбленный опять за тобой следит. Гляди, снова ради тебя морду будет бить».

Мне и правда было забавно. Денис не выглядел мальчишкой, но я никогда не могла представить, что окажусь с ним в одной кровати. Всегда казалось, что он вырастет красивым, достойным мужчиной, но не для меня. Найдет девушку, влюбится по-взрослому, и каждый из нас будет строить свою жизнь.

Вот только повзрослел он в страшных условиях. И вину искупил, вот только… вот только говорит, что не виновен.

— Денис, расскажи мне, — голос чуть дрожит, когда прошу об этом.

И ладони мерзко потеют от страха. Да, мне страшно. Не из-за того, что снова выставит — не уйду, докатилась до того, что плевать на его прошлое. Мне дико страшно, если окажется, что Денис не виновен.

Я хочу, чтобы он сказал, что ошибки не было.

Что он мне врал, чтобы в постель затащить. Что человека убил, что Алису пытался изнасиловать.

Если Денис виновен, то я — нет.

— Что рассказать?

— Ты знаешь. Правду. Прошу тебя, только правду, — тараторю, а у самой сердце грохочет. Уверена, он слышит, что я, как загнанный зверь. — Я на слово верить не могу, ты сам убедился. Говоришь, что не виноват, но я глазам верю, не сердцу. Пусть это разочаровывает, пусть, но я такая. А ты расскажи, я любую правду приму. И, если нужна, не брошу.

Теперь не брошу.

Все совершают ошибки.

Денис выглядит разочарованным и уставшим. Выжатым. Знаю, он бы хотел моей слепой веры, но мне не пятнадцать лет, мне факты нужны. И видела я достаточно, но теперь почему-то сомневаюсь. Может, купилась на его оскорбленный тон, может, я и сама устала. Может, просто потекла от молодого парня, и ради крепкого члена предпочла усомниться в том, что своими глазами видела.