Лидия невозмутимо вытащила из сумки сложенный вдвое лист бумаги и подала его мне. Я развернул его, на нем значилось: "Профессор Андрий Кривож".

— Кто это?

— Слушайте меня внимательно, — Лидия чуть помедлила, удобно устраиваясь на кровати. Мне пришлось отодвинуться еще дальше. — Во время судебного заседания вы вызовите для допроса обвиняемую. Думаю, она согласится. Устроит комедию, будет играть на публику, доказывая свою полную невиновность. Потом вызовите меня…

— Нет. Я не собираюсь этого делать. Защитник, отец Бульвайс грозил поставить под сомнение вашу вменяемость. Вы понимаете, что вас могут принудительно отправить после заседания в лечебницу?

— Вы за меня волнуетесь? Это так трогательно… — она кокетливо улыбнулась и погладила меня по щеке. Как же меня достали ее приставания!

— Но уверяю вас, со мной все будет в порядке. Вы непременно вызовите меня. Попросите рассказать обо всех событиях, а когда я упомяну имя профессора Кривожа, вы тут же меня прервете, запомнили? Так, как если бы я собираюсь сболтнуть лишнее. И вызовите профессора в качестве свидетеля.

— Постойте, но его тогда надо заявить в списке и обеспечить его присутствие в суде.

— Ни в коем случае. Не смейте заявлять его в качестве свидетеля, иначе бедный профессор просто не доживет до суда. А его присутствие я обеспечу, не беспокойтесь.

Я с сомнением покачал головой.

— У вас самая настоящая паранойя! Как можно…

Лидия меня раздраженно прерывала:

— Даже если у кого-то паранойя, это еще не значит, что за ним не следят. Делайте, что скажу.

— Хватит уже командовать. — Я спихнул ее с кровати. — Лучше расскажите, что задумали. Одних показаний будет мало, нужны серьезные улики.

Она подбоченилась, уставилась на меня тяжелым взглядом и сказала:

— Это вы лучше расскажите, когда собираетесь со мной рассчитаться.

— Вы еще ничего не сделали. Когда колдунье вынесут обвинительный приговор, тогда и…

Мои щеки запылали, из-за горячей еды и от духоты в комнате. Я встряхнул головой и продолжил:

— И если вам нечего добавить, оставьте меня, пожалуйста. Мне надо готовиться к суду.

Лидия на удивление послушно собралась, бросив напоследок:

— Постарайтесь не выглядеть на суде бледной немощью. Вам так к лицу стыдливый румянец…

Я швырнул в нее ботинком, но не попал. Она скрылась за дверью.

Заседание суда назначили на вечер следующего дня. Изначально оно должно было быть закрытым, но вмешался кто-то из вельмож, и теперь к суду заранее, почти за час до начала, начали собираться люди. В каменном здании муниципалитета, несмотря на жаркий солнечный день, было свежо. Предательская слабость после болезни еще донимала меня, поэтому я присел на скамью. Беспокойство и тревога, мучившие меня всю ночь и не давшие заснуть, дивным образом рассеялись. Я перестал волноваться. С моей карьерой инквизитора однозначно было покончено, чем бы ни завершился суд. Даже если Лидия совершит невозможное и добьется обвинительного приговора для колдуньи, меня все равно ждет отлучение из-за неповиновения приказу кардинала. Меня это совсем не пугало. Совершенно невыносимой была мысль о том, как мне смотреть в глаза несчастных родителей, если колдунью отпустят. Чем искупить свою вину перед ними? Если Святая Инквизиция не смогла предотвратить это страшное зло, не смогла даже наказать виновную, то как мне, ее представителю, можно будет поднять голову, что мне сказать несчастным и чем утешить?

Мои размышления грубо прервал отец Бульвайс. Он подошел, бесцеремонно хлопнул меня по плечу и спросил:

— Неужели рискнули вызвать девицу Хризштайн? Я же вас предупреждал, я потребую…

Я медленно встал, довольно резко стряхнул его руку с плеча, перехватив ее в запястье болезненным захватом, и холодно сказал:

— Только посмейте. Тогда госпожа Хризштайн заявит о ваших домогательствах, а я подтвержу ее слова, не сомневайтесь!

Лицо защитника налилось кровью:

— Ты на кого зубы осмелился скалить, щенок!

— А еще отец Георг вспомнит о той неприятности, что случилась с вами и дочерью купца пять лет назад. Кажется, вы обрюхатили несчастную девушку, и ей даже пришлось вытравливать плод. Грязная история, что и говорить…

Последние слова я выплюнул ему в лицо, чувствуя, как меня захлестывает волна отвращения.

Меня всерьез беспокоила угроза Бульвайса поставить под сомнение вменяемость моего главного свидетеля, поэтому я посоветовался с отцом Георгом. Он прослужил в церкви столько лет, что знал практически каждого. Рассказанное им тогда вызвало стойкое чувство брезгливости и стыда за собрата в вере. И это церковник, принявший обет воздержания и служения Единому!

— Господин инквизитор! — за спиной у отца Бульвайса возникла радостно щебечущая Лидия. — Я так волнуюсь, так волнуюсь!..

Я отпустил запястье защитника, и тот теперь пыхтел, красный от злости.

— Я тебе еще все припомню, гаденыш, — он развернулся и, грубо толкнув Лидию по пути, направился в зал заседаний. Лидия обворожительно мне улыбнулась:

— Какие прекрасные манеры, не находите?

Она была отвратительно жизнерадостна и спокойна. Сегодня, очевидно, в виде исключения, на ней было закрытое скромное платье темно-синего цвета, без декольте. Я подозрительно обошел ее кругом, придирчиво разглядывая, нет ли срамных сюрпризов на спине.

— Да, господин инквизитор, пришлось надеть это убожество. Знаю, знаю, вы ожидали чего-то более экстравагантного, но увы…

Она развела руками в притворной печали, но ее серые глаза искрились насмешкой. Она взяла меня под руку и доверительно прошептала:

— Я вас умоляю, не сочтите за труд, во время заседания изредка поглядывать на меня или даже пройти мимо. Вдруг мне понадобиться подсказать вам нечто важное… Я вам даже немного завидую, у вас сегодня впереди столько сюрпризов…

— Надеюсь, приятных… — прошептал я про себя.

Она таинственно улыбнулась и отодвинулась от меня при виде отца Георга, появившегося у входа.

Заседание началось вполне обыденно. Судьей был назначен отец Валуа из ордена Пяти. Я впервые видел представителя этого самого закрытого, малочисленного и могущественного ордена в Святой Инквизиции. По слухам, орден Пяти не подчинялся даже Папе и был самостоятельной единицей. Чем они занимаются, не было известно никому, кроме, наверное, самых высоких церковников. Сам судья выглядел вполне скромно: обыкновенный мужчина лет пятидесяти с непривычно короткими для церковника волосами, уже тронутыми сединой, с ясным кротким взглядом. Он внушал доверие и давал надежду, что суд будет, по крайней мере, справедливым. Я предъявил обвинения:

— Помчица Малко обвиняется в совершении богопротивного колдовства по параграфу 22 Церковных изложений. Во время проведения колдовского ритуала обвиняемая забирала жизненную силу детей и преобразовывала ее в омолаживающее зелье, что будет доказано во время суда. Основанием для дознания стало заявление помчика Картуа, у которого пропала дочь. Обвиняемая была последней, кто общалась с девочкой и подарила ей куклу. Позднее эта кукла была обнаружена со следами непонятного вещества, колдовская природа которого была доказана и задокументирована. В частной беседе помчица отрицала свою причастность. Тем не менее, мною было получено разрешение на обыск от кардинала Ветре на основании подозрения помчицы в причастности к ограблению церкви. Во время ограбления было украдено письмо от епископа с… — я слегка помедлил, — с разрешением на дознание. Позднее ко мне обратился брат госпожи Хризштайн, который заявил о причастности помчицы Малко к похищению из их дома ребенка. Во время обыска в подвале дома обвиняемой была обнаружена похищенная девочка, а рядом связанная госпожа Хризштайн, жизни которой угрожала сама помчица. Мне пришлось применить силу. Еще в подвале были обнаружены дети, запертые в клетке, и собственная дочь обвиняемой, Янка Малко, превращенная в чудовище, лишь отдаленно напоминающее человека. При свидетелях Янка Малко указала, что в чудовище, пожиравшее других детей, ее превратила собственная мать. Рядом были обнаружены детские полупереваренные останки.