В павильоне было душно и смрадно, тяжело дышать. Старые шрамы ныли, предвещая смену погоды. Как минимум, грозу, а может и шторм. Я направилась к надсмотрщику.

— Милейший, мне нужен раб.

— Рад приветствовать вас, госпожа, — толстяк нахально, без малейшего почтения ухмыльнулся и окинул меня липким взглядом. — Кого желаете? Прислугу в дом, охранника, или может мальчика поразвлечься?

Мне было слишком плохо, чтобы сносить хамство этого холопа. Я резким движением заломила ему руку за спину, согнула его и приставила кинжал к уху.

— Мразь, ты говоришь с благородной, и если ценишь свое ухо, — я надавила кинжал, любуясь на тоненькую струйку крови, сбегающую по жирной шее. — Ты немедленно извинишься и предложишь мне самый лучший товар. Со всем возможным почтением. Не слышу!

— П-п-ростите, госпожа. Понял, все-все понял, исправлюсь. Только отпустите!

Я отшвырнула мерзкую тварь от себя.

— Мне нужен раб, умеющий рисовать. И клянусь Единым, если я не найду его, кто-то сегодня горько пожалеет.

Толстяк испуганно попятился. Он лихорадочно шарил глазами по клеткам, явно пытаясь придумать, как усмирить буйную госпожу.

— Помилуйте, благородная госпожа, сегодня раскупили партию рабов для прислуги. Никого не осталось. Остались одни отбросы. Новая партия из Гарднего ожидается через неделю. Уверяю вас, я вам отберу самого лучшего!

— Раб мне нужен сегодня, а через неделю ты можешь свой товар заткнуть себе в то место, которое у тебя останется от уха.

Толстяк рухнул на колени.

— Пощадите, госпожа!

Глаза стремительно накрывала красно-черная пелена. Краем сознания я понимала, что сейчас просто заколю толстяка, и у нас с Антоном опять будут сложности с законом. А ведь тут уже был куплен дом, открыто дело. Я вцепилась в плечо мальчика и прохрипела:

— Антон, уведи его отсюда, иначе за себя не ручаюсь…

Мальчишка подскочил к толстяку и вытащил его из павильона. Я глубоко вздохнула. Хотелось рвать и метать, биться головой об стену и рыдать взахлеб. Причем делать все это сразу вместе.

Я подняла голову, огляделась и громко крикнула:

— Кто из вас умеет рисовать? Выкуплю и дам шанс на нормальную жизнь! — в конце фразы голос сорвался, получилось плохо.

Клетки молчали. Толстяк был прав, остались одни неликвиды: старые рабы, которые не в состоянии работать, молодые, но слишком изувеченные или больные, чтобы иметь хоть какую-то ценность. Я была в отчаянии. Мне нужен клятый рисовальщик.

— Хорошо, а кто хотя бы обучен грамоте? Есть такие?

Позади меня раздался шелест. Я стремительно обернулась, готовая отразить удар, но сзади стоял старец. Стоял и насмешливо смотрел. Если бы только я могла прибить эту клятую мару. Я швырнула в него кинжал, который благополучно прошел сквозь и попал в костяк клетки. Тихий гомон прошелся по невольничьим рядам. Внутри клетки зашевелились лохмотья. Бледная тень, только отдаленно похожая на человеческое существо, подняла голову и взглянула на меня.

Знаете, я уже была на пороге истерики. Если у вас хотя бы раз была истерика, то вы наверняка знаете, как легко в нее соскользнуть и как сложно остановиться. Когда каждый всхлип порождает рыдание, а каждый вдох несет новую обиду, когда икота вперемешку с распухшим носом не дают дышать, когда начинаешь задыхаться, и когда совсем уж нет сил, только тогда истерика умирает. В мучительной агонии. Бабка умела выводить меня из детской истерики, просто влепив звонкую пощечину. Истерика вмиг улетучивалась. Так и сейчас. Я захлебнулась в глазах теплого летнего моря, бирюзово-синего, с темными искрами на поверхности. Прозрачное марево прекрасного летнего утра окутало меня. Побережье моря, солнце купается на горизонте в рассветной прохладе, смуглая темноволосая девушка в белой воздушной тунике на берегу, ее ноги ласкает морская вода, девушка рисует, рисует рассвет и море, и себя на берегу. Ее картина повторяет пейзаж, а картина на картине повторяет рисунок, и так до бесконечности. Закружилась голова, словно меня затягивало в бесконечный водоворот, перехватило дыхание.

— Ты! — я ухватилась за прутья клетки. — Как тебя зовут?

Тень молчала. Глаза уже были тусклые и серые, как зимнее северное море. Я перевела дыхание. Руки дрожали.

— Послушай меня. Ты умеешь рисовать, я знаю. Я хочу тебя купить. Слышишь? Я могу дать тебе свободу.

Тень продолжала молчать, безразлично покачиваясь в неслышном ритме. Что же делать?

— Антон! — заорала я. — Тащи сюда торговца.

Прибежал испуганный Антон, сзади неуверенно топал торговец. Я не сводила глаз с женщины. Ее состояние было очень плачевно. Через лохмотья просвечивали ребра, руки были в коросте и кровоподтеках различной давности, на ноге зияла страшная смрадная язва.

— Кто она? — кивнула я торговцу.

— Это выбрак. Завтра будем отправлять на рудники, хотя вряд ли она переживет плавание.

— Как ее зовут?

Торговец замялся.

— Благородная госпожа, у рабов нет имен, только номер. Ее номер — 18412.

— А что с ее историей? Откуда она, как оказалась в рабстве, и как давно?

— Простите, я не знаю. Она прибыла месяц назад с кораблем из Мирстены. Меня не интересовали такие подробности.

— Оставь нас на минуту, — я махнула торговцу и прислонилась лбом к прутьям клетки, не сводя глаз с невольницы. — Утро… побережье моря… девушка в белом… это ты… рисуешь рассвет… настоящий талант.

Тень вздрогнула, словно от удара хлыстом.

— У тебя все было: талант, красота, молодость, достаток. Что же с тобой произошло?

Тень молчала, но в глазах появились боль и отчаяние.

— Послушай меня. В жизни всегда есть место…

— Надежде? — я вздрогнула от голоса невольницы, он был подобен скрежету ржавого кинжала по стеклу. Горечь насмешки сводила скулы.

— Нет, надежда — то пустое. В жизни должно быть место цели. Если у тебя есть цель, ты живешь. Когда теряешь ее, ты уже мертва, даже если еще дышишь и ходишь. Каждый сам выбирает себе судьбу, слышишь? Надо просто правильно выбрать себе цель. У тебя есть цель?

Тень молчала.

— Послушай, тебе плохо, знаю. Но я пережила много худшее… Знаешь, как больно от холода в сырых подвалах? Когда перестаешь ощущать собственные пальцы, синяки продолжают ныть, а кости болеть? И самое страшное — это ощущение, как замерзают твои чувства, когда теряешь последнее — собственный разум… Но я выжила и сейчас стою перед тобой. А мои враги… Они прокляли тот день, когда… Впрочем, неважно. Я могу тебе помочь, соглашайся.

Тень зашлась в сухом горячем кашле.

— Зачем вам помогать, если вы и так можете меня купить? Какое вам дело до меня? Оставьте меня в покое, дайте умереть…

— Мне не все равно! Ты должна хотеть рисовать и быть в состоянии это делать. Умение рисовать — это талант, часть души. Я могу купить твое тело, но не душу. Пожалуйста, скажи, что будешь рисовать. Ты не представляешь, как мне нужен твой дар!

Тень мрачно скривилась в жалком подобии улыбки.

— Ну раз нужен, значит буду рисовать. Только не пожалейте потом…

Я подскочила к перепуганному торговцу.

— Сколько за нее?

— Пятьдесят золотых, — не моргнув глазом, ответил толстяк. Боится меня, но свое не упустит.

— За выбрак? Не смеши меня. Даю двадцать пять, и то, только чтобы время не тратить на споры.

— Я не могу… — заканючил тот, и я схватила его за шкирку, встряхнула и тыкнула лицом в прутья клетки.

— Не зли меня. Я очень, слышишь, очень тороплюсь. Да, кстати, как думаешь, управитель Варгес заинтересуется твоими темными делишками с торговцами из Мирстены?

Толстяк часто-часто заморгал.

— Мирстена ведь теперь в составе опального вояжества Чорногерии? А торговля с отступниками запрещена, а?

— Ладно-ладно, забирайте, — торговец устало махнул рукой.

Пришлось потратиться и нанять извозчика, рабыня не могла сама передвигаться. По карете бешено стучали тяжелые капли тропического шторма, пришедшего с моря. Мы с Антоном молчали всю дорогу, а невольница просто лежала с закрытыми глазами. Может, спала, может, нет.