Люди на Западе всеми силами разжигали в себе жестокость. Они формировали части, отряды и вооружали их — вооружали дубинками, винтовками, газовыми бомбами. Страна принадлежит нам. Мы не допустим, чтобы всякие Оки отбивались от рук. Но тем, кому дали оружие, не принадлежало здесь ни клочка земли, а они мнили себя собственниками. У клерков, которые ходили по вечерам на военную муштру, тоже ничего не имелось за душой, а у мелких лавочников были только полные ящики долговых записок. Но даже долг — это нечто существенное, и конторская работа — это тоже нечто существенное. Клерк думал: я получаю пятнадцать долларов в неделю. А что, если какой-нибудь проклятый Оки пойдет на ту же работу за двенадцать? И мелкий лавочник думал: разве я могу тягаться с человеком, который никому не должен?

И кочевники стекались со всех сторон на дороги, и в глазах у них был голод, в глазах у них была нужда. Они не владели логикой, не умели уложить свои действия в систему, они были сильны только своим множеством, они знали только свои нужды. Когда где-нибудь находилась работа на одного, за нее дрались десятеро — дрались тем, что сбивали плату за труд. Если он будет работать за тридцать центов, я соглашусь на двадцать пять.

Если он пойдет на двадцать пять, я соглашусь на двадцать.

Нет, возьмите меня, я голодный. Я буду работать за пятнадцать. Я буду работать за прокорм. Ребята… Вы бы посмотрели на них. Все в чирьях, бегать не могут. Дашь им фрукты — падалицу, — у них вздувает животы. Меня. Я буду работать за маленький кусок мяса.

И многим это было на руку, потому что оплата труда падала, а цены оставались на прежнем уровне. Крупные собственники радовались и выпускали еще больше листков, заманивая на Запад еще больше людей. Оплата труда падала, цены оставались на прежнем уровне. И не за горами то время, когда у нас опять будут рабы.

И вскоре крупные собственники и компании изобрели новый метод. Крупный собственник покупал консервный завод. Когда персики и груши созревали, он сбивал цену на фрукты ниже себестоимости. И, будучи владельцем консервного завода, он брал фрукты по низкой цене, а цену на консервы взвинчивал, и прибыль оставалась у него в кармане. А мелкие фермеры, у которых не было консервных заводов, теряли свои фермы, и эти фермы переходили в руки крупных собственников, банков и компаний, у которых консервные заводы были. И мелких ферм становилось все меньше и меньше. Мелкие фермеры перебирались в города и скоро истощали свои кредиты, истощали терпение своих друзей, своих родственников. А потом и они выезжали на дорогу. И все дороги были забиты людьми, жаждущими работы, готовыми пойти ради нее на все.

А компании, банки готовили себе гибель, не подозревая этого. Поля, расстилающиеся вдоль дорог, были плодородны, а по дорогам ехали голодные люди. Амбары были полны, а дети бедняков росли рахитиками, и на теле у них вздувались гнойники пеллагры. Крупные компании не знали, что черта, отделяющая голод от ярости, еле ощутима. И деньги, которые могли бы пойти на оплату труда, шли на газы, на пулеметы, на шпиков и соглядатаев, на «черные списки», на военную муштру. Люди, как муравьи, расползались по дорогам в поисках работы, в поисках хлеба. И в сознании людей начинала бродить ярость.

Было уже поздно, когда Том Джоуд свернул с шоссе на боковую дорогу, в поисках лагеря Уидпетч. Огни попадались редко. Только позади, там, где был Бейкерсфилд, небо пылало заревом. Грузовик шел медленно, бродячие кошки удирали с дороги, завидев свет его фар. У перекрестка стояло несколько белых деревянных домиков.

Мать спала, отец молчал, погрузившись в свои мысли.

Том сказал:

— Где его искать, не знаю. Может, подождем рассвета и тогда спросим кого-нибудь? — Он остановился у дорожного знака, и в это время к перекрестку подъехала еще одна машина. Том высунул голову: — Мистер, не знаете, где тут большой лагерь?

— Держи прямо.

Том переехал перекресток и через несколько ярдов остановился. Впереди виднелась высокая проволочная изгородь и широкие ворота. За воротами стоял маленький домик с одним освещенным окном. Том повел машину прямо к воротам. Грузовик подскочил и нырнул вниз.

— Вот черт! — сказал Том. — Я и не видел, что тут насыпь.

Сторож, сидевший на крыльце домика, встал, подошел к машине и прислонился к борту.

— Поспешил, — сказал он. — В следующий раз будешь осторожнее.

— Да что тут такое?

Сторож рассмеялся.

— Здесь ребята постоянно бегают. — Просишь людей ездить потише, а они забывают. А кто наскочит на такую насыпь, тот ее не забудет.

— Вон оно что! Надеюсь, что обошлось без поломки. А как тут… места для нас хватит?

— На одну палатку хватит. Вас сколько?

Том начал подсчитывать по пальцам.

— Я, отец, мать, Эл, Роза, дядя Джон, Руфь и Уинфилд — это ребята.

— Ну что ж, устроим. Палатка у вас есть? На чем спать найдется?

— Есть брезент и матрацы.

Сторож стал на подножку.

— Поезжай по этому ряду до конца, потом направо. Припишем вас к санитарному корпусу номер четыре.

— А что это такое?

— Там помещаются уборные, душевые и прачечная.

Мать спросила:

— У вас есть лоханки и водопровод?

— Конечно.

— Слава тебе, господи! — сказала мать.

Том вел грузовик в темноте вдоль длинного ряда палаток. В санитарном корпусе горел неяркий огонь.

— Вон туда держи, — сказал сторож. — Место хорошее. Отсюда только что выехали.

Том остановил машину.

— Здесь?

— Да. Теперь пусть они разгружаются, а ты пойдешь со мной, я вас запишу. И поскорее ложитесь спать. Завтра утром к вам придет лагерная комиссия и все объяснит.

Том потупился.

— Полисмены? — спросил он.

Сторож сказал со смехом:

— Полисменов здесь нет. У нас они свои собственные. Люди сами их выбирают. Пойдем.

Эл соскочил с грузовика и подошел к ним.

— Ну как, остаемся?

— Да, — ответил Том. — Ты с отцом снимай вещи, а я пойду в контору.

— Только потише, — сказал сторож. — Многие уже спят.

Том пошел вслед за сторожем по темному лагерю и поднялся по ступенькам в крохотную контору, где стоял письменный столик и стул. Сторож сел к столу и вынул бланк из ящика.

— Как зовут?

— Том Джоуд.

— Старик — твой отец?

— Да.

— Его как зовут?

— Тоже Том Джоуд.

Вопросы следовали один за другим. Откуда приехали, давно ли в этом штате, где работали. Сторож поднял голову и посмотрел на Тома.

— Это я не из любопытства. Такое уж у нас правило.

— Ничего, ничего, — сказал Том.

— Деньги есть?

— Немного.

— Может, совсем без денег?

— Нет, немного есть. А что?

— Да ведь плата доллар в неделю, но можно отрабатывать — вывоз мусора, уборка, ну там еще что-нибудь.

— Мы отработаем.

— Завтра комиссия с вами поговорит. Расскажут вам, как тут всем пользоваться, объяснят правила.

Том сказал:

— Слушай, а что это такое? Какая это комиссия?

Сторож откинулся на спинку стула.

— Она делает большую работу. У нас тут пять санитарных корпусов. Каждый посылает своего представителя в Главную комиссию. А она здесь всем заправляет. Ее слово — закон.

— А если они начнут тут командовать?

— Ну что ж, прогнать их можно так же быстро, как и выбрать. Да нет, они хорошо работают. Недавно у нас вот как было. Знаешь проповедников из секты святых прыгунов? От них отбоя нет, чуть где соберется народ, так они сразу проповедовать и берут за это деньги. Захотелось им и сюда пролезть. Из стариков многие были не прочь их послушать. Дело за Главной комиссией — что она скажет. Созвали собрание и решили так: «Проповедовать в лагере разрешается всем. Брать за это деньги не разрешается никому». Старики наши приуныли, потому что с тех пор сюда ни один проповедник не сунулся.

Том засмеялся и спросил:

— Значит те, кто управляет лагерем, они здешние — тут и живут?