– За своими вещами. – Рей обулся, затянул широкий кожаный пояс, подхватил с земли узкую саблю и оброненный мною охотничий кинжал. – Не хочется оставлять их в качестве подарка жителям деревни.

– Мог бы хотя бы умыться, не так народ пугать будешь…

– Как сказать… – Фаэриэ сунул нож в ножны, наклонился и поднял отрубленную голову брухи за остатки пегих волос. Улыбнулся жутковатой кривой усмешкой. – Думаю, селяне будут очень рады, что я пришел только за оставленным скарбом. Ну и, быть может, за небольшой наградой за освобождение их захудалой деревеньки от персонального страшилища.

Рейалл подмигнул мне и направился по дорожке из примятой травы обратно к деревне, беспечно помахивая отрубленной головой сумеречной твари – как будто не голову нес, а узелок с припасами.

Кстати, о припасах…

Я наклонилась над прозрачным ручейком, ожесточенно растирая кожу холодной водой, счищая подсохшую кровяную корочку лоскутом ткани. Плохо будет, если Рей не догадается попросить что-нибудь из еды, – придется ловить зайцев в лесу или еще какую-нибудь некрупную живность, а сейчас только начало лета, и зверье по большому счету худое, неоткормленное. Хотя, может, удастся наловить рыбы в реке, что протекает где-то неподалеку, но чем ловить – непонятно. Вряд ли мой плащ подойдет в качестве сети, разве что удочку из подручных материалов смастерить…

Похоже, придется последовать за Реем в деревню и напомнить о том, что подвиги подвигами, а кушать хочется не только нежити и людям, но и волшебным существам вроде ши-дани или фаэриэ, особенно сейчас, когда один из нас ослаб от потери крови, а у другой упадок сил после запретного и выматывающего колдовства.

Я обтерла чистое лицо рукавом, наскоро набросила длинную нижнюю сорочку, и, собрав в охапку раскиданные по поляне вещи, побежала догонять своего спутника…

Берег реки был пустынным, мелкий речной песок вперемешку с галькой покрывал отмель, заросшую по краям густой осокой и камышовыми островками. Солнце отражалось на поверхности покрытой мелкой рябью воды так ярко, что глазам было больно смотреть на сверкающую летним золотом водную гладь, а нагретый воздух поднимался над узкой запыленной дорогой душным, жарким маревом.

Рей все-таки вошел в деревню именно в таком виде, в каком грозился – обнаженным по пояс, со свежим розовым шрамом на бледной, незагорелой груди, покрытый пятнами своей и чужой крови. Не скрываясь от испуганных людских взглядов, не пытаясь выдать себя за человека, фаэриэ молча, неторопливо прошел по главной улице к дому, где мы останавливались на ночлег, поднялся на высокий порог, держа в опущенной руке отсеченную голову брухи.

Дверь ему открыли с первого же стука.

О чем Рей говорил с бледным, исходящим холодным потом человеком, я не слышала, но потрепанная сумка и объемный узелок из беленого домотканого льна были выставлены на порог удивительно быстро. Что неудивительно, учитывая трофей в руках фаэриэ, который он, уходя, одним сильным движением насадил на тын перед домом старосты деревни. Не то в напоминание, не то в качестве предупреждения, но, скорей всего, Рейаллу просто захотелось освободить руки для более приятных и нужных вещей.

Когда мы покидали поселение, какая-то женщина, закутанная в слишком теплую для лета вязаную шаль, протянула мне завернутый в полотенце горячий еще, только вынутый из печи, каравай хлеба и деревянную коробочку с крупной желтоватой солью. Посмотрела на Рея выцветшими от старости, слезящимися не то от яркого света, не то от дорожной пыли, поднятой в воздух порывом ветра, глазами и молча скрылась за покосившимся, потемневшим от времени и непогоды хлипким забором.

Этот каравай с пригоревшими к нижней корочке капустными листьями сейчас мы и доедали по дороге к реке, и, по правде говоря, этот крестьянский хлеб из ржаной муки казался мне вкуснее любого из лакомств волшебного Холма.

– Рей, – я запила очередной кусочек хлеба свежей колодезной водой из небольшой кожаной фляги, отыскавшейся в сумке, – а почему они тебя настолько боялись? Понимаю, что выглядишь ты не очень-то мирно, но охотники на нежить и похуже смотрятся, когда возвращаются с трофеями, а от них не хоронятся за запертыми дверями.

Фаэриэ только промычал что-то неразборчивое, пытаясь одновременно прожевать последнюю горбушку, оставшуюся от каравая, и заодно ответить на мой вопрос. Не вышло – пришлось терпеливо ждать, пока Рей не расправится с уже откушенным куском и не сможет произносить слова более внятно.

– Они боялись, что я верности ради вырежу всю деревню и спалю дома, устроив шикарный погребальный костер этим несчастным, приютившим бруху по доброй воле ради избавления от волчьих стай зимой и разбойников в любое время года.

Я споткнулась на ровном месте и едва не упала.

– Зачем?

Рей с сожалением посмотрел вначале на оставшуюся в руке горбушку, потом на меня. Вздохнул, легонько коснулся моей щеки кончиками пальцев. Улыбнулся:

– Зачем вырезать деревню или зачем заключать договор с сумеречной?

– И то и другое.

– Все очень просто, маленькая ши-дани. – Фаэриэ ускорил шаг, сворачивая с дороги по направлению к сузившейся песчаной косе у излучины реки. – Иногда людям кажется, что заключить договор с сумеречной тварью, предложив часть своей жизни или здоровья в обмен на защиту, – зло меньшее и потому наиболее привлекательное. Плохо только то, что бруха может вернуться даже после смерти в глухой предрассветный час, поселиться в одном из тех, кто кровью заключил с ней договор, и потому обычно, когда ее убивают, – заодно огнем и мечом «чистят» ее «охотничьи угодья». Я не стал уничтожать деревню. Считаешь, я был не прав и мне стоит вернуться и исправить ошибку?

Я только помотала головой, уныло глядя на обгрызенный с краю кусок хлеба, зажатый в ладони. Есть мне больше не хотелось.

– Почему-то я так и думал. – Фаэриэ спустился вниз по тропинке, протоптанной в крутом берегу, покрытом нанесенным во время весеннего паводка илом, к надежно укрытой от посторонних глаз излучине узкой реки с медленным, неторопливым течением. Помог мне спуститься и сбросил на крупный желто-коричневый песок сумку с вещами и скомканный темно-синий шелковый плащ, на котором расплывались въевшиеся в ткань черные пятна. – Ну вот тебе и вода. Отмывайся сколько угодно, я пока осмотрюсь. Надеюсь, у тебя вместе с гребешком кусочек мыла завалялся?

– Не уверена, но поискать можно, – пробормотала я, аккуратно кладя на отмель вещи и стягивая через голову платье, оставаясь в тонкой сорочке из белого полотна.

Вода у самого берега – прозрачная, зеленоватая от проросших на илистом дне мелких водорослей. От поверхности реки тянет прохладной сыростью и камышами, чуть дальше от берега видны ярко-желтые венчики кувшинок среди зеленых плавучих островков.

Я воровато оглянулась, убедилась, что фаэриэ куда-то скрылся, и стянула через голову тонкую льняную сорочку, подставляя жаркому летнему солнцу белую спину и плечи. Расплела спутанные косы и торопливо шагнула в реку, дно которой уже в трех шагах от отмели вдруг резко ушло вниз, а я от неожиданности погрузилась в воду с головой. С перепугу изогнулась всем телом, всплыла на поверхность легким пузырьком воздуха, ударила руками по бликующей золотом зеленоватой поверхности, пустив частую рябь. Резкий сильный гребок вперед – и ноги нащупали илистое дно, покрытое пышным ковром из водорослей. Глубина в местной речке оказалась мне по пояс, только я, как всегда, умудрилась даже в мелкой заводи найти вымытый холодным течением омут.

Намокшие, отяжелевшие волосы облепили грудь и плечи, темными, отливающими медью узорами разрисовали тело, приятно остужая нагретую солнцем кожу. Я невольно улыбнулась, провела по водной глади ладонью, как по спине пугливого, неприрученного зверя, чувствуя ленивую реку как живое существо, неторопливо передвигающееся по тропинке-руслу к океану.

Солнечные блики на воде потускнели, почти погасли, стало чуть холоднее.

Я подняла голову к небу, сощурив глаза и наблюдая, как темно-серое пушистое облако, напоминающее кошку, бесшумно крадущуюся на мягких лапах, закрывает собой солнце, сияет расплавленным золотом по неровному краю, становится светлым, почти прозрачным, а дневное светило обращается в тусклую серебряную монетку.