Женщина медленно шла по улицам Балларда, и все мечи, все ножи, выкованные в горнилах человеческими руками, подчинялись ей, взмывали в воздух, покорные ее воле, и обращались против своих хозяев. Смерть следовала по пятам за той, чье платье из белого шелка стало вначале красным, а потом черным, и собирала большую жатву, великую жатву. Город был обречен, ведь каждая гибель от руки Королевы Мечей становилась еще одной кровавой жертвой, принесенной в дар Сумеркам, каждый последний вздох расширял туннель на изнанку тени, что строила черная королева. И звенела ее песня-заклятие, опутывая каждый дом и каждый камень мостовой страшным приказом – отдать жизнь и душу на прокорм твари, что нетерпеливо ворочалась на изнанке тени, разбуженная фаэриэ…

– Раферти, хватит, – негромко простонала я, хватаясь за голову и пытаясь заглушить колокольный звон, тревожный набат, что звенел в ушах.

Похоронный звон, пугающий, пробирающий до самого нутра. Так звонят, отпевая колдунов или разбойников, так звонит последний оставшийся в живых человек в храме, чтобы возвестить округу о том, что жив еще монастырь, а значит, жива еще вера, которую следует беречь и приумножать, чтобы отчаяние не накрыло черной тенью-крылом, не лишило души людские человечности.

Я вскинула голову – и увидела, как позеленевший от времени и непогоды колокол раскачивается на ветру, словно невидимый звонарь дергает за веревку. Рейалл шагнул ко мне, протянул руку, но я отшатнулась назад в испуге, закрыла лицо руками – но все равно продолжала видеть…

Бурю, с треском раздирающую небеса на куски ослепительными стрелами молний. Черный бархат неба, плачущий крупными ледяными слезами. Бурлящие воды реки, катящей свои волны в рукотворном русле, выложенном гладко обтесанным серым камнем. Я почти слышала звон цепей, которыми был когда-то давно скован Грозовой Сумрак, и ощутила момент просветления, когда Рей нашел в себе силы пойти против воли Мэбвэн. Не разорвать узы договора – но ослабить их.

В момент, когда рука огромного существа толщиной со столетний дуб нетерпеливо просунулась через портал, заботливо выстроенный Королевой Мечей, ослепительно-яркая ветвистая молния с силой ударила в плотину, перегородившую реку! Высвобожденная вода с ревом ринулась в долину, сметая все на своем пути – распростертые тела людей, обломки ставень, гася вспыхнувшие от ударов молний пожары…

И уничтожая заклинание-призыв Мэбвэн, ради завершения которого Королева Мечей принесла в жертву целый город.

Схлопнулся портал, отсекая протянутую в мир людей лапу сумеречного существа, заросшую красновато-коричневой чешуей, заклинание пошатнулось – а потом разлетелось вдребезги, покрывая невидимым крошевом проклятия дома, уничтожаемые наводнением, и привязывая погибших людей к местам их смерти…

До тех пор, пока не придет тот, кто погубил город, и своей смертью не откроет им пусть к свободе – Баллард будет похоронен под водой вместе со всеми жителями, лишь раз в год поднимаясь со дна реки, чтобы принять спасение. Или же новые жертвы, которые могут достроить сломанное, но все еще не утратившее силы заклятие Королевы Мечей…

– Фиорэ!

Хлесткая пощечина обожгла щеку. От следующей онемела челюсть, но тревожный набат постепенно утихал, отдалялся, превращаясь в едва различимый гул. Я открыла глаза и увидела нахмуренное, обеспокоенное лицо Раферти, ощутила, что руки фаэриэ сжимают меня в объятиях, как в стальных тисках.

– Скажи, что видишь, госпожа? Скажи, или я снова тебя ударю. Город имеет привычку затягивать в свои воспоминания тех, кто не готов им противостоять. Так что видишь?

– Сейчас – только тебя, Раферти. На верхушке полуразрушенной колокольни, – выдавила я, пытаясь ослабить кольцо рук Рейалла. – Пусти, мне дышать нечем.

– Я боюсь разжать руки – ведь ты можешь снова попытаться броситься вниз, – холодно ответил фаэриэ, но хватку ослабил. Самую малость. Ровно настолько, чтобы я могла вздохнуть полной грудью.

– Попытаюсь… броситься вниз? – переспросила я, выворачивая шею и пытаясь заглянуть в лицо Рея, но тот лишь отвернулся. – Раферти?

– Все правда, госпожа. Ши-дани слишком тонко чувствуют окружающий мир, и потому городу легче всего захлестнуть воспоминаниями именно вас – Идущий по Дороге улыбнулся и принялся набивать длинную потрескавшуюся трубку душистым табаком. – Что увидеть смогли?

– Только то, что Грозовой Сумрак на самом деле спас город, позволив ему захлебнуться в наводнении. Это лучшая судьба, нежели становление основой заклинания с размахом на тысячи жертв.

– Вот и я так думаю. Вопрос в том, согласны ли с тобой люди, что отныне привязаны к своим домам, улицам и площадям водой, кровью и сталью. Их спасет покаяние убийцы, а от черной королевы я не стал бы ждать подобного благородства.

– Если не согласны, – Рей выпрямился, огладил меня по щеке и взглянул на Раферти, – то я, кажется, нашел себе превосходное место для смерти. Не сейчас, много позже. Но, когда придет мое время, проводишь ли ты меня сюда снова?

– Разумеется. – Странник едва заметно улыбнулся и выпустил изо рта небольшое дымное кольцо. – Когда сочтешь, что готов, – просто отправляйся в путь. А я уж к тебе присоединюсь гораздо раньше, чем успеешь проклясть свою затею или добраться до места назначения.

Меня трясло, и фаэриэ, обхватив меня за талию, помог мне спуститься вниз по узенькой винтовой лестнице в молельный зал. Видеть контуры человеческих тел мне было не так страшно, как наблюдать за раскачивающимся на холодном ветру немым колоколом и слышать низкий вибрирующий гул тревожного набата.

Если такое тут творится днем… то что ждет нас ночью, когда с заходом солнца проснутся Сумерки, затаившиеся в каждом доме?

– Не бойся, маленькая ши-дани. – Тонкие сильные пальцы фаэриэ погладили мои волосы, чуть сжали плечо. – Мы выберемся. Только не отходи далеко от Раферти, и все будет хорошо. А за меня не беспокойся – ветер нельзя убить.

Я кивнула и взглянула на странника, спокойно раскладывающего свои пожитки на резной крышке алтаря. Говорят, что Идущие по Дороге могут выйти откуда угодно и вывести с собой одного человека, одного попутчика, – хоть из Сумерек, хоть из Холмов. Любой путь ляжет под их шаги ровно и легко, ни одна тропинка не вильнет в сторону, не уведет невесть куда. И ни один замок не удержит Идущего, ни одна дверь не окажется слишком прочной.

Одинокий удар колокола, слишком реальный, слишком громкий, чтобы быть всего лишь «воспоминанием города». Раферти поднял голову к потолку и вздохнул:

– Кажется, Сумерки появятся здесь гораздо раньше, чем я думал.

Пепельно-серый свет в окошке стремительно тускнел, уступая место красноватой мгле, словно быстро наступающая ночь была окрашена заревом пожарищ…

Чернеющая мгла в узкой прорези потолочного окошка – как угольная яма, роняющая в молельный зал невесомые хлопья непроглядного мрака. Огонек оплывшей свечи, прилепленной Раферти на краешек алтаря, пугливо дрожал и пригибался под малейшим порывом ветра, отбрасывал на мрачные, облупленные стены причудливые тени. Зыбкий золотисто-рыжий свет вырисовывал контуры человеческих тел на мраморном полу, обращал серый пепел и черную гарь в алмазную пыль и агатовые узоры – словно цветное стекло, когда-то бывшее искусными витражами под потолком, было смолото в мелкую крошку и стало частью страшноватого оберега, превратившего церковь в волшебную крепость.

Сидя на крышке алтаря, я чувствую себя маленьким ребенком, который впервые остался один в темной комнате. В каждом шорохе, каждом звуке чудится притаившееся под кроватью или в шкафу чудовище, которое только и ждет удобного момента, чтобы наброситься. И робкий лепесток свечного пламени не столько разгоняет пугающую тьму, сколько помогает ожить причудливым теням на стенах, делает лужицы мрака на полу еще чернее и непроглядней.

Страшно мне.

Потому что если ребенок в любой момент может позвать маму, которая одним своим присутствием, как по волшебству, обратит скрывающихся за шкафом призрачных чудищ в скомканную одежду или в позабытые после дневных забав игрушки и куклы, то мне позвать некого. Остается только сидеть на жестком алтаре за запертыми дверями старой церкви, пугливо жаться к крепкому плечу фаэриэ и ждать, пока Раферти не скажет, что нам пора.