— Это и есть ваши плохие новости?

Уайт отрицательно покачал головой.

— Нет. Наш враг гораздо опаснее и страшнее сил Трипланетного альянса. Его оружие смертоноснее любого конвертора массы — это чистейшая доброжелательность.

Форестер сидел, сгорбившись, дрожа от холода и шока, в который его повергли слова старого ясновидца. Он пытался слабо протестовать:

— Боюсь, вы не понимаете всей силы конвертора массы. Они используют всю энергию детонации расщепляемого вещества для изготовления лучших плутониевых бомб. Они ведут совсем другую войну. Одна маленькая ракета способна отколоть от планеты кусок, заставить закипеть моря, выжечь землю до полной стерильности и отравить все радиацией на тысячу лет. Что может быть хуже этого? — Форестер уставился на Уайта.

— Наш благожелательный враг.

— Но как это возможно?

— Именно для того, чтобы объяснить это, я и позвал вас сюда.

Форестер ждал, неудобно устроившись на влажном дереве. Уайт отодвинул ногой кучку соломы, служившую ему постелью, и встал, склонившись к доктору.

— История проста и ужасна одновременно. Она началась девяносто лет назад на планете, известной как Крыло IV, почти в двух сотнях световых лет от нас — на другой стороне освоенного сектора Галактики. Там жил один негодяй, ученый, которого звали Уоррен Мэнсфилд.

Форестер скептически хмыкнул:

— Вы утверждаете, что можете знать о происходившем девяносто лет назад в такой дали? Тогда даже свет, исходящий от Крыла IV, находился на полпути к нам!

Хитрая улыбка тронула губы Уайта.

— Да, могу. Ракеты вашего секретного проекта — не единственное, что может двигаться быстрее скорости света!

Форестер почувствовал, как холодный пот выступил у него на коже, но продолжал молча слушать.

Великан продолжал:

— Девяносто лет назад планета Крыло IV столкнулась с тем же технологическим кризисом, что и мы сегодня, — каждая цивилизация сталкивается с ним на определенной точке технологической эволюции. Обычно результатом становится смерть либо рабство — мгновенное уничтожение или медленная деградация. Однако на Крыле IV Уорреном Мэнсфилдом был найден третий путь.

Форестер напряженно слушал, не сводя глаз с рыжеволосого великана.

— Физика вышла там из-под контроля, как и у нас. Мэнсфилд тогда уже открыл родомагнетизм — возможно, потому, что свет сверхновой Кратера достиг Крыла IV на сто лет раньше, чем нас. Мэнсфилд видел, что его изобретение используется не в мирных целях, как и большинство физических открытий везде и всегда. Тогда он решил, что сможет приручить джинна, которого выпустил из бутылки.

Форестер уже жалел, что не поставил в известность полицию — Уайт знал слишком много, чтобы разгуливать на свободе.

— Военная техника на Крыле IV развивалась очень быстро. Мэнсфилд использовал родомагнетику для создания андроидов нового поколения, так называемых гуманоидов, призванных не позволить людям вести войну. Их создание потребовало долгих лет напряженной работы, но, наконец, Мэнсфилд добился успеха. Его родомагнитные механизмы почти само совершенство, — продолжал Уайт.

Некоторое время великан молча пытался справиться с обуревавшей его злостью. Форестер, не в состоянии задать пугающие вопросы, вертевшиеся у него в мозгу, совершенно оцепенел, а затем еще раз вздрогнул, словно сырой ветер за спиной принес холод с другого конца галактики.

Уайт снова заговорил:

— Я знал Мэнсфилда. В другое время и на другой планете. Он уже был стариком, но продолжал сражаться с созданными им добрыми монстрами. Вслед за создателем они переселялись с планеты на планету, распространяясь по человеческим мирам, чтобы предотвращать войну. Они делали то, ради чего были созданы.

Мэнсфилд не смог остановить их. Он нашел меня бездомным ребенком, бродяжничавшим в одном из разрушенных войнами миров, спас от холода и голода и вовлек в свой крестовый поход против монстров. Я был с ним немало лет, пробуя то одно оружие, то другое. Но все его попытки остановить гуманоидов кончались полным крахом.

Печаль и почти отчаяние отразились на бородатом лице Уайта.

— Старея и опасаясь не успеть довести борьбу до конца, Мэнсфилд пытался сделать из меня физика, чтобы я мог продолжить его дело. Но он снова потерпел неудачу. Я научился ненавидеть гуманоидов, но не унаследовал его научный дар. Он был физиком от бога, а я стал лишь неплохим ремесленником. В детстве, живя на развалинах городов, как дикий зверь, охотясь и пытаясь не стать добычей, я познал возможности человеческого разума, о которых Мэнсфилд даже не подозревал. Именно поэтому так отличались наши философские взгляды. Он уверовал в машины и создал гуманоидов, а поняв свою ошибку, попытался уничтожить их с помощью других машин. Мэнсфилд был обречен на провал — ничто не могло сравниться с гуманоидами. Я разделял его ненависть, но видел необходимость использования иного оружия, нежели все новые и новые машины. Я сделал ставку на человека, на его природные способности, изучением которых занялся. Чтобы спасти себя, люди обязаны раскрыть и использовать преданные забвению возможности своего мозга.

В конце концов мы с Мэнсфилдом разошлись. Мне жаль, что в наших прощальных словах было столько злости — я назвал его дураком с компьютером вместо души, а он сказал, что моя вера в человеческие способности приведет к очередной диктатуре, которая будет еще хуже, чем мир гуманоидов. Он собирался тогда испытывать свое последнее оружие — возбудить с помощью родомагнитного луча цепную реакцию в океанах и скальных породах Крыла IV. Больше я никогда его не видел, но знаю, что его попытка не увенчалась успехом. Гуманоиды все еще существуют, и я продолжаю бороться с ними. И вот это — мои воины! — гигант с возмущением кивнул в сторону гревшихся у костра оборванцев. — Вы только посмотрите на них! Талантливейшие граждане этой планеты! Я вытащил их из тюрьмы, сумасшедшего дома и сточной канавы. И это — последняя надежда человечества!

Вздрагивая от раскатов мощного голоса Уайта, Форестер прошептал, запинаясь:

— Что-то я не вполне понимаю, в чем заключается сила вашего оружия?

— Одна из его простейших возможностей — вероятность атомной реакции.

— Что?

Голос Уайта приобрел мягкие нотки:

— Возьмем атом калия-40. Вы сами физик и легко можете представить такой нестабильный атом как подобие колеса фортуны, которое приносит настоящий выигрыш один раз за несколько миллионов лет вращения.

Форестер скептически кивнул, продолжая считать, что нет ничего смертоноснее изобретенных им ракет, Уайт между тем продолжал:

— Как и любым нестабильным механизмом, таким атомом можно манипулировать. Точно так же, как парой игральных костей — тем более что размеры и расстояния не играют при телекинезе особой роли.

Форестер недоверчиво уставился на скорчившегося у огня тщедушного игрока, сумма очков на костях которого снова равнялась семи.

— И каким же образом вы манипулируете атомом?

Беспокойство омрачило горящие глаза Уайта.

— Я еще сам точно не знаю. Хотя Джейн с легкостью делает это, да и все мы достигли кое-каких успехов. Думаю, дети гораздо быстрее схватывают такие вещи, возможно, потому, что им не приходится сбрасывать с себя оковы законов физики, которые мешают нам. Да и вообще Джейн — это что-то необычное.

Бородатое лицо гиганта просветлело, когда он обернулся к девочке, с нетерпением ожидавшей начала трапезы.

Он устало пробормотал:

— Но я не знаю, как именно. Факты часто противоречат друг другу, и данные всегда неполны. Может статься, что неизвестный принцип, от которого зависит стабильность атома, не относится к области психофизических феноменов. А может, это просто иллюзия, рожденная несовершенством наших физических чувств, не способных заглянуть внутрь атома. Я подозреваю, что физическое время и пространство — тоже иллюзии, но тут я ничего не знаю наверняка. Зато я наверняка знаю, что Джейн Картер может сдетонировать атом калия-40.

Уайт поежился — серебристый плащ почти не защищал от холода. Голос его вдруг стал печальным: