Обед прошел в атмосфере взаимопонимания. Небрежно помахав провожающим рукой, Оксана Окорочкова залезла в лимузин с пухлым конвертиком в руках и огромным перстнем на пальце. Видимо, с тем самым, из-за которого произошла окончательная размолвка с Макаром Чудриным.

– Эх, надо было попросить ее стриптиз устроить, – провожая взглядом длиннющую машину, вздохнул Поливанов. – На столе. Прямо в торте, на корте. Сколько бы она попросила за стриптиз? Сто тысяч? Двести?

– Я станцую тебе стриптиз за половину суммы, – толкнула его локтем супруга.

– Ты-то станцуешь… – рассеянно проговорил Поливанов, задумчиво глядя на лежащее в низине озеро. – Какой генофонд в Америку отпускаем? Черт бы побрал этот теннис!

Рука его непроизвольно потрогала ушибленное мячиком место.

– Хотя, конечно, ничего особенного, – подытожил хозяин. – Девка как девка. У нас лучше имеются.

Он посмотрел на меня и плотоядно улыбнулся.

Начинается…

Как пишут в романах, «предчувствия ее не обманули». Я опять была в шикарном поливановском кабинете, правда, уже в халате на голое тело, но с гордо поднятой головой. Я сдавалась, как город перед армией могущественного завоевателя, но где-то уже чувствовала тепло занимающегося пожара. Извините, но нас на филфаке (то есть филологическом факе) учили: если уж занимаешься сексом, то делай это неформально, с огоньком. А у меня вообще-то был красный диплом. Впрочем, это я пытаюсь взбодриться, делаю хорошую мину при плохой игре. Пытаюсь завести себя, как на дискотеке: «Где же мои руки?! Не слышу! Где же мои ноги?! А теперь все вместе! Ля-ля-ля-ля!.. »

На самом деле в этот момент моя личность раздвоилась и топталась в медленном танце сама с собой. Одна из моих танцующих половинок вспоминала Жюльена Сореля из «Красного и черного». Она шептала о возможности сделать быструю карьеру, войти в окружение будущего губернатора Поливанова – или сблизиться с его женой, а лучше всего заняться тем и другим одновременно. Самый быстрый способ сделать карьеру – это, конечно, постель. Гораздо быстрее, чем по головам, можно идти по другим человеческим органам.

Другая же моя половина тоже пританцовывала, но упиралась партнеру кулачками в грудь, в общем, соблюдала дистанцию. Она брезгливо морщилась и бросала в лицо разные обвинения. Совершенно справедливо она замечала, что благороднее переспать с первым встречным просто так, от скуки или из любопытства, чем из прагматических соображений. Вся мировая литература, по ее словам, укоризненно смотрела на меня с книжных полок, и сам Лев Николаевич Толстой угрожал мне паровозом.

Но я уже перешагнула порог кабинета, то есть рубикон я перешла. Поливанов сидел в том самом кресле, в тех самых крокодиловых тапочках, но уже в брюках от другого костюма, верхняя часть которого валялась тут же на ковре.

Этот человек не нравился мне как мужчина, этот мужчина не нравился мне как человек. На душе сделалось тихо и тоскливо. Одинокая мысль трепыхалась, как забытый после праздника флажок: «Что делаю я в этом кабинете, в такой поздний час, с чужим и неприятным мне мужиком?»

– Ты как вообще без мужика здесь обходишься? – спросил хозяин, оседлав с порога эротического конька.

– Спокойно, Михаил Павлович, – ответила я. – Без особого напряжения. Я вообще-то в любовь верю.

– А в секс, значит, не веришь? – удивился Поливанов моей дремучести. – А еще говорят, что у нас молодежь продвинутая в этом смысле, рано все испытавшая. Наверное, врут журналисты? Краски сгущают? Вот Дума разрешила браки с четырнадцати лет…

– Правильно, – согласилась я. – К четырнадцати годам, перебесившись да погуляв, да все испытав, можно и жениться. А в двадцать два пора уже о душе задуматься.

Поливанов нервно почесал вихрастую голову.

– Ты мне тут не впаривай, – хмыкнул он. – Не в бане. Я с ней серьезно, можно сказать, как с представителем другого поколения, а она шуткует. Все в прошлом, говоришь, разочаровалась в сексе? А кто с Людкой медом мазался в парилке?

– Так вы, Михаил Павлович, вот что сексом называете! – обрадовалась я. – Медом натираться? Это всегда пожалуйста. Раздевайтесь и ложитесь на живот. Где у вас бочка меда?

– Спасибо, – рассмеялся Поливанов как нормальный человек. – Хочешь меня тоже голым в Африку отправить? Признавайся лучше: чем Людкин зад натерла? Меня ты не проведешь. Твоя работа? Что за снадобье такое применила? Колись, Светка! Может, мне тоже твой опыт пригодится.

– Коленку свою ушибленную намазала «Финалгоном», – сказала я почти правду. – А он, оказывается, водой не смывается. Вот я Людмилу Борисовну «финалгоновыми» руками… потрогала.

– За интересное место ты ее потрогала, – заметил хозяин.

– Эта мазь безвредная, даже слизистую не сжигает, только печет очень сильно, в глубь тела.

– В глубь тела? Это интересно, – он посмотрел на меня взглядом, не обещавшим ничего духовного. – Не бойся. Я Людке ничего не скажу. Ты сама вот ей не проболтайся. Предупреждаю – мстить будет.

– За что? – удивилась я. – Обыкновенный несчастный случай. Даже того не было. Медицинская процедура, разогрев тазобедренного сустава и копчика, профилактика люмбаго…

Поливанов смотрел на меня внимательно, я бы сказала, с хитрецой.

– Дурочку не валяй. Не захотела секса с бабой одного с тобой пола? Так и скажи. Разве я тебя заставляю? Понятно, что это противно природе, хотя смотреть на это забавно. Ты вот, Светка, скажи мне: почему две бабы – это красиво, а два мужика – это тьфу и гадость… Что литература по этому поводу пишет?

Мне, честно говоря, в голову, кроме Толстого с паровозом, как назло никто не лез. С большим напряжением я вспомнила античную литературу, комедии Аристофана, молоденьких мальчиков, шалунишек-куртизанов…

– Я вырос в деревне, – Поливанов не стал дожидаться моего ответа. – Среди простой русской природы и домашних животных нормальной ориентации. Лошади, коровы, куры, утки… Отсюда большое человеческое и сексуальное здоровье. Это Людка все гоняется за модой, шейпинги, биодобавки, диеты. Вот и догонялась. Ничего. Гришка Распутин как фрейлин лечил? Два языка знаешь, а самого главного, то есть русской истории, не в курсе. Заставлял этих дур носатых навоз нюхать. В этом большая сила, естество. Я вот конюшню собираюсь здесь построить. Людку заставлю конский навоз нюхать. А по субботам пороть ее на конюшне буду. И вся дурь однополая у нее пройдет. В крайнем случае, нет…

Поливанов захохотал. Но, как говорил мой учитель литературы, смех-то тут был плохой. Ноты он брал не те. Не смех, а боевой клич какой-то у хозяина получался. Подбадривал он себя, что ли, перед решительной атакой?

– Я – мужик простой, деревенский, – снова заявил Поливанов. – Подходы эти всякие ваши не люблю. Комплиментики пошлые, платочки оброненные, касание коленками под столом. У меня просто, как у Маяковского. Дай! Я слышал, у него так и журнал назывался…

– Вообще-то журнал у него назывался «Взял!» – поправила я хозяина.

– У меня журнал будет «Дай!» – Поливанов твердел на глазах. – Не веришь? Завтра же зарегистрирую, наберу штат, типография у меня есть… Будешь главным редактором?

– А какая у него будет концепция? – спросила я, чтобы что-то спросить.

– Какая там концепция, Светка! – мотнул Поливанов косматой головой по-лошадиному. – Дай – и все тут! Вот и вся концепция. Дай!..

– Название, вообще-то, неплохое, экспрессивное, – согласилась я.

– Да я уже не про название! – закричал на меня хозяин. – Это я тебя прошу как бабу, как женщину. Я – человек честный, прямой. Ничего даром никогда в жизни не получал. За все привык платить. Так что у тебя, как говорится, товар, у меня купец. Пятьсот баксов за раз. Так сказать, за один выпуск журнала. Хорошие деньги тебе предлагаю. Годится?

Поливанов расстегнул рубашку, и показалось его волосатое брюхо. Я чувствовала, что голос Поливанова становится глуше. Супруга была права: он возбуждался от денег.

– Чего ты молчишь? Называй свою цену! Привыкай торговаться! Повышай ставку. Повышай…