— А я знаю, что у вас в сумке, — вдруг заявил Тростик.
— Не может быть!.. И что именно?
— Там желтый глобус со звездочками…
— С ума сойти!.. Сазонова, вы посвятили ребенка в суть нашего конфликта?
— Я показала ему рисунок…
— Па — анятно… А кем приходится вам это юноша? Уж не брат ли?
— Это… мой верный друг, — сообщила Лика с запинкой, но и с капелькой гордости. — Он сегодня учил меня нырять с баржи. Без него я никогда не решилась бы прыгнуть…
Она ощутила, как Тростик затеплел от благодарности.
Герман Ильич вдруг стал очень серьезным.
— И… как зовут храброго верного друга?
— Его зовут Трофим. А в обиходе — Тростик…
— Изумительно… Будем знакомы, Тростик. Я — Герман Ильич…
— Ага, я знаю… — Тростик без смущенья протянул прямую ладошку. А Лика вдруг поняла, что надо ловить момент.
— Герман Ильич! У меня просьба… Если очень нахальная, так и скажите, я не обижусь…
— Ну… и что за просьба? — Он, кажется, не удивился.
— Если можно… дайте мне минут на пятнадцать ваш глобус. Тростик просил нарисовать его с ним… То есть Тростика с глобусом. Он обмирает по всему такому… морскому. Я бы сделала набросок. Можно прямо здесь…
— О чем разговор! Да ради бога!.. Но зачем здесь — то? Зайдем ко мне, это рядом…
Жилище Германа Ильича было удивительным. Вот уж в самом деле «художественная натура»!
Среди пристанских переулков громоздился над крышами заросший кленами, шиповником и крапивой откос. На середине его краснело похожее на развалины здание — старинный кирпичный склад. Видимо, не совсем развалины, поскольку над крышей белела тарелка телеантенны.
Герман Ильич объяснял на ходу:
— Мы с моим коллегой, Дмитрием Сабуровым… он занимается керамикой, может, вы слышали его имя… — (Лика кивнула) — мы откупили у городских властей этот древний пакгауз пароходовладельца Колокольникова. Вернее, откупил в основном Дмитрий и обитает здесь с многочисленным семейством, но и мне кое — что откололось. И комната для жилья, и мастерская… Вход отдельный, так что не стесняйтесь…
Дверь была на торце здания. Рядом с ней валялись четырехлапый ржавый якорь и полуметровая чугунная шестерня неизвестно от какого механизма. Кованый засов был украшен амбарным замком девятнадцатого века. Но Герман Ильич не обратил на замок внимания и воткнул в незаметную щелку над засовом плоский ключик.
Изнутри пахнуло кирпичной прохладой. Окна в комнате оказались узкими, проделанными в стенах крепостной толщины. Стены были без штукатурки. Их пересекали толстенные железные полосы со шляпками могучих болтов. «Наверно, чтобы пакгауз не рассыпался», — мелькнуло у Лики.
— Ух ты… Как в замке людоеда, — выдохнул Тростик.
— Спасибо, — сказал Герман Ильич.
Тростик слегка смутился.
— Но я же не про вас. Я недавно мультик смотрел про Кота в сапогах, и там вот так…
— У ребенка точный взгляд и образное мышление… Вот вам глобус, господа, а я займусь пропитанием. Не обедал сегодня. Боюсь, что и вы тоже… Вас устроит глазунья с колбасой и зеленым луком? Ничего другого предложить не могу, такова холостяцкая жизнь…
Лика вдруг ощутила, что помирает с голоду. Не было сил отказаться.
— Ой… Но мы, наверно, разорим вас со своими аппетитами…
— За один раз — нет…
А Тростик ничего не сказал. Он неотрывно смотрел на метровое рельефное панно, косо висевшее среди полок с книгами (тоже косых). На нем среди ультрамариновых волн с пузырящимися гребешками тяжело кренился корабль времен Магеллана.
Герман Ильич исчез.
— Садись, моя радость, — велела Лика. — Вот сюда…
Тростик послушно взгромоздился на скрипучий табурет — пятки на сиденье.
— Развернись ко мне… Представь, будто получил глобус в подарок и разглядываешь его… Руку положи на подставку.
— Ага… — Он положил. Но смотрел не на глобус, а поверх желтого шара, на панно с кораблем.
«Ну и пусть. Может, так даже лучше. Будто подарок уже рассмотрел, а теперь глядит куда — то за горизонт, задумался о звездах… Забавно так, юный Коперник…»
Лика вытащила из папки листы и карандаш…
При ее — то способности к стремительным наброскам ничего не стоило в десять минут сделать три картинки — каждую несколькими легкими линиями. Настоящим рисунком она займется дома, а сейчас главное — схватить вот эти напряженные плечи, пальцы, сжавшие подставку, взгляд круглых глаз, приоткрывшиеся пухлые губы… И она схватила — в то короткое время, пока за дверью что — то шкворчало и потрескивало (и доносился о — о–о какой запах!).
Герман Ильич высунул голову из — за косяка.
— Сеньоры, лопать подано. Прошу…
В похожей на крепостной чулан кухоньке (без окон, с яркой лампочкой под потолком) шипела и пузырилась на столике яичница с множеством желтых глазков. Герман Ильич широченным ножом разложил ее по разномастным тарелкам. Этим же ножом стал резать батон.
— Хлеб вчерашний, подсох малость, не взыщите…
— В самый раз, — бесцеремонно отозвался Тростик, вцепился зубами в горбушку и налег на глазунью. — Ух ты, вкусно как…
— Я рад…
С полминуты они жевали молча, потом Герман Ильич вскинул глаза (он теперь казался гораздо моложе, чем в школе, энергичный такой, без своей вечной вельветовой тужурки, в малиновой футболке с черным Дон Кихотом на груди).
— Ну что, Сазонова, преуспели в набросках?
— Думаю, да, — отозвалась она без лишней скромности.
— Покажете?
— М — м… да. Только сначала закончу… Герман Ильич!
— Что? — он даже вздрогнул.
— Ну, пожалуйста! Не говорите мне «вы»! А то… ну, как — то не в своей тарелке…
Герман Ильич почесал висок черенком вилки.
— Да?.. Вообще — то я со всеми так, школьная привычка. Традиция общения между творческими людьми… А впрочем, ладно, как скажете… тьфу! Как скажешь… Сейчас чай налью…
Чай оказался не очень горячий, и Тростик быстро выхлебал его из большой фаянсовой кружки. Раньше всех. И зашевелился:
— А можно мне еще в ту комнату? Посмотреть…
— Сколько угодно. Смотри и даже трогай все, что захочешь.
— Не, я только глазами… — Тростик слез с гнутого жиденького стула (уронив и поставив его). — Большое спасибо за обед… — И скрылся за дверью.
— На здоровье… — задумчиво сказал ему вслед Герман Ильич. И перевел глаза на Лику. — Где ты отыскала это чудо?
Она ответила с пониманием:
— На берегу. Два часа назад. Он чуть не рыдал, что боится прыгнуть в воду, пришлось прыгать вдвоем… Я там едва не померла…
— Ты… не оставляй его…
— Ну… раз уж познакомились, то конечно…
— Похож он… — выдохнул Герман Ильич.
— На кого? — осторожно спросила Лика.
— На моего Витьку…
— А он… где?
— Не поверишь… В Австралии.
«С ума сойти!»
— Почему же не поверю, — сумрачно сказала она. — Очень даже… А вы это всерьез?
— Вполне… Домашняя обстановка, теплая еда размягчают и склоняют к откровенности… Заурядная история. Была жена, рос сынишка. А потом, как у многих: «Мне надоело это богемное существование!» Судьи решили, конечно: сын должен остаться с матерью. Да и сам он… Мама всегда мама… И все бы ничего, но приехал сюда по каким — то делам преуспевающий бизнесмен из — за моря — океана. Ну и вот… Недавно прислали карточку: этакое заграничное дитя в белых бермудах и невероятной панаме… А глаза все те же… Извини…
— Они все будто посходили с ума! — вырвалось у Лики.
— Кто?
— Эти… разведенные супруги… Мой папа? год назад тоже отбыл на австралийский континент. Искать удач и разнообразия жизни…
— Надо же! Выходит, мы товарищи по несчастью…
— Ага, — сказала Лика опять, как Тростик.
— А папa… он не звал тебя?
— Звал. Я сказала, что терпеть не могу кенгуру. Это надо же — сумка на брюхе! Извращение природы…
Они вдвоем вымыли тарелки и кружки. Потом Герман Ильич прислушался:
— А что делает наш юный друг? Притих…
«Юный друг» делал, что обещал, — смотрел. В комнате было на что посмотреть: маски, этюды с пейзажами и рыцарскими башнями, гипсовый череп великана, коряга с висящими на ней колокольчиками, бутыли с разноцветными жидкостями, старинные подсвечники и всякие другие неожиданные вещи. Например, столетней давности пишущая машинка, а рядом с ней снарядная гильза с торчащими из нее кистями. Но Тростик на все это не глядел. Он не отрывал глаз от корабля на стене. И спросил, не оглянувшись:
