— А вот это… эти паруса… вы сами лепили?
— Нет, дорогой. Это мой сосед, Дмитрий Львович. Он вручил мне данное произведение искусства на новоселье… Я бы подарил тебе эту каравеллу, да Дмитрий обидится… И тяжеленная она, гипсовое литье. Но вот что! У меня есть другая картинка. Маленькая, но тоже с корабликом. Хочешь?
Тростик без церемоний сказал «ага» и весь засветился любопытством и ожиданием. Прижал растопыренные пальцы к перемазанным желтком щекам. Герман Ильич с натугой выдвинул ящик письменного стола с львиными головами. Выудил из ящика стеклянный прямоугольник размером в два спичечных коробка. Стекло было в металлической рамке. На нем угадывался рисунок.
— Смотри на просвет… — Герман Ильич поднес стекляшку к носу Тростика. — Парусник. Жаль, что надпись стерлась… Зато вся оснастка — как на фото… Ну, что?
— Уй… — Тростик часто дышал. — А это… вы мне насовсем, да? — Он не решался взять.
— На веки вечные…
— Тогда… вот такое громадное спасибо… — Тростик развел ладони шире плеч. Герман Ильич коротко рассмеялся, одной рукой прошелся по его щетинистой стрижке, а другой осторожно опустил стеклянную картинку в карман на джинсовой грудке с пряжками.
— Только осторожно, не раздави.
— Ага, я буду осторожно…
— Наверно, это картинка от старинного проектора, — догадалась Лика. — Были раньше такие, назывались «волшебный фонарь».
— Совершенно верно!.. Я нашел остатки такого фонаря в здешней кладовке, когда перебрался сюда. Вместе с этой картинкой… Ни механизма, ни объектива уже не было, просто ящик без крышки. Стенки потом отвалились, а подставка осталась. Я на ней только что резал лук… Любопытная, кстати, вещица, сейчас покажу…
Он принес из кухни деревянную дощечку со следами красноватого лака. Размером с развернутую тетрадь. С медными угольничками, с выступами по краям. Довольно толстую.
— Вот… Зажигали внутри ящика лампу, вертели перед объективом прозрачные картинки, и при этом играла музыка.
— Граммофон? — догадалась Лика.
— Нет. Внутри было устройство с пружинным заводом… Пружина водила по кругу ползунок, он цеплял музыкальные штучки…
— Как «Городок в табакерке»? — вдруг вмешался Тростик. — Нам в школе читали…
— Похоже… Только там были мальчики — колокольчики, а здесь просто жестяные лепестки. Они, кстати, сохранились. И ползунок. Смотрите…
Герман Ильич подцепил ногтем край дощечки, и оказалось, что она раскрывается, будто книга.
На одной половинке обнаружились железные полосочки, размещенные по кругу. Внутри круга был шпенек с головкой и торчащим плоским рычажком.
— Это все и сейчас работает… — Герман Ильич взялся за головку шпенька. — Только пружины нет, вертеть надо вручную. И плавно, чтобы получилась мелодия…
И он завертел. И мелодия получилась… То есть сначала было просто дзеньканье, но потом оно сложилось в простенький мотив.
— Знакомое что — то… — сказала Лика.
— Да. Миленький такой вальсок. Из тех, что сто лет назад играли на детских праздниках и на катках. Милая эпоха первых аэропланов и журналов «Нива»… И… как в старом анекдоте: «Кому все это могло помешать?»
Тростик не очень заинтересовался старинной музыкой. По — прежнему поглядывал на панно с каравеллой и гладил на груди джинсовый карман.
Лика покусала губу.
— Герман Ильич…
— Что… сударыня?
— Вы… пожалуйста, не обижайтесь, что я… так иногда на уроках… ну, лезла в бутылку…
Он коротко посмеялся и сказал тоном Тимки Бруклина:
— Ладно, Сазонова, проехали…
Потом проговорил уже иначе:
— А вы, ребята… раз уж побывали у меня, заглядывайте еще… Договорились? «Поговорим за жизнь и за искусство», как выражаются в Одессе.
— Мы заглянем, — пообещала Лика. — Да, Тростик?
— Ага. Естественно, — подтвердил он. — Мы же обещали принести картинку. Ту, которая со мной… — И разъяснил Герману Ильичу: — Лика никогда не врет… И я тоже…
— Я счастлив, — сказал Герман Ильич.
Они принесли рисунок «Мальчик и звездный глобус» через неделю. Герман Ильич всячески одобрил его и попросил оставить на несколько дней, чтобы сканировать. В следующий раз они увидели увеличенную копию рисунка в рамке на стене. Лика застеснялась и говорить ничего не стала. Учитель тоже.
Впрочем, сейчас он уже не был ее учителем. Рисование кончилось в шестом классе, с седьмого начиналось черчение, а там — другой преподаватель. Но друзьями они остались. Летом не раз Лика грузила Тростика на багажник велосипеда, и они катили в Пристанский район. Они помогали художнику мыть накопившуюся грязную посуду, прибирались в его «берлоге», обсуждали новый пейзаж — «Корабли в Лиссе». Тростик безоговорочно хвалил (потому что корабли), а Лика позволяла себе критические высказывания. Автор их выслушивал внимательно, однако порой огрызался… Иногда сидели на стонущем от любых движений диване и смотрели кому что нравится: Лика альбомы с рисунками Гойи и гравюрами Доре, а Тростик — мультики про капитана Врунгеля и корабль — призрак… А Герман Ильич — те этюды и наброски, которые приносила Лика.
Она много бродила по улицам и переулкам, по старым дворам и пустырям над логом — с твердой папкой и карандашами. Тростик почти всегда сопровождал ее. В ту пору они и познакомились с Трубачами. «Мальчики, можно мы порисуем у вас во дворе? Такие дымники над крышей, такая колокольня над забором…»
Федя и Андрюшка согласились с радостью и даже угостили художницу и ее оруженосца клубникой. Потому что в ту пору они были счастливы. Потому что как раз пришло письмо от Никеля…
Здесь же была и белобрысая спокойная девочка по имени Лорка. Она позволила нарисовать себя — как сидит на качелях…
А потом наступила зима, и Лика увлеклась акварельными пейзажами. На них были ранние закаты, черные ели Городища и яркий месяц, от которого серебрится снежная пыль, поднятая лыжами и полозьями санок.
Герману Ильичу акварели нравились, хотя порой он позволял себе критику. Тогда они спорили, и Тростик непременно вступался за Лику:
— Ну, чего же вы! У нее же все правильно нарисовано! Сами выпросили мой портрет, где я в сугробе, а теперь…
И Герман Ильич сразу соглашался.
— Ты справедлив в своей мудрой непосредственности. Абсолютнейшим образом справедлив…
А Лика удивлялась: «Почему мне однажды показалось, что он похож на дурака Феодосия?»
И снова пришло лето, и в день солнцестояния Лика в очередной раз появилась во дворе Чикишевых. Чтобы увидеть там «это несносное существо, с которым сплошные недоразумения».
Существо получило в подарок серебряную монету достоинством в полтора евро. На одной стороне был трехмачтовый многопушечный фрегат, на другой — непонятный герб — солнце и какие — то ветки.
— Что за страна? — спросил Андрюшка, сунувшись носом к монете.
— Спорить могу, что Гваделупа, — сказал Ваня. Он, конечно, не думал так. Просто сумрачно пошутил. Но…
— В самом деле, — согласилась высокая и симпатичная девочка Лика. — Французская территория, остров Гваделупа. Вот, написано… Это мне отдал Тимка Бруклин из нашего класса…
— Он был на Гваделупе? — удивился Тростик.
— Нет, монету его отец привез из Франции. Евро чеканят в разных странах, а ходят они по всему свету, без границ. Вот эта денежка и попала в Европу с Карибского моря.
…Глубоко оттиснутые буквы не оставляли сомнений: GUADELOUPE. Ваня обмяк.
Никель шепотом попросил Тростика:
— Можно я подержу?
Взял монету, шагнул назад, позвал негромко:
— Ваня, посмотри…
— Посмотрел уже…
— Ты посмотри еще. Ведь красивая же. Значит, ничего страшного нет в таком совпадении. От красоты не бывает несчастий. Бывает наоборот…
От шепота его сперва прошел по Ване тревожный холодок, но сразу — пушистое тепло.
В самом деле, зачем он изводит себя непонятными страхами? С какой стати? Ведь ничего же плохого не случилось!.. То есть был дурак Квакер, но о нем — то сейчас думалось без всякой боязни… Зато сколько за один день хороших встреч!
