Лучших, чем у нас, результатов не достиг никто, и «Пролетарий» стал победителем состязаний. Узнав об этом, Петр Андреевич Сюбаев чуть не задушил меня в объятиях.

На трубе канлодки появилась почетная звездочка, с которой мы плавали до следующих состязательных стрельб. А первенства по огневой подготовке в своем дивизионе уже не уступали никому.

Плавали канлодки довольно много. Спускаясь в низовья Амура, доходили до Николаевска (от Хабаровска почти тысяча километров). А выше Хабаровска исходили все две с лишним тысячи километров, на протяжении которых Амур служит государственной границей. По Уссури — амурскому притоку и тоже пограничной реке — поднимались до Имана.

Я увидел места, где Амур кажется необъятным, как море. Но неизгладимое впечатление оставляла и стремнина, где он, сильно сужаясь, бурлит меж теснин Малого Хингана. Очаровывала дикая красота тайги, стеной стоящей по берегам. Это край, где, миновав одно селение, плывешь чуть не сто километров до другого.

Запомнилось село Пермское — десятка три изб, окруженных дремучим лесом. Примечательно оно было тем, что на одной избе виднелась обращенная к реке доска с надписью: «Школа имени канонерской лодки „Беднота“». Эта канлодка входила в наш дивизион, и ее моряки, когда представлялась возможность, навещали школу. Два года спустя на том самом месте был заложен Комсомольск.

С наступлением зимы, сковывавшей Амур почти на полгода, экипажи кораблей перебирались в военный городок. Так было заведено с тех пор, как существовала флотилия. Две казармы и офицерские флигеля вмещали весь личный состав.

Строители военного городка, сооруженного в начале века, оставили нерешенной лишь одну бытовую проблему: капитальные каменные здания не имели водопровода. Воду возили из Амура в бочках. Но, пока народу было немного, обходились и так.

С 1931 года Дальневосточная флотилия стала называться Амурской. К новой летней кампании готовились по-боевому. Были основания ожидать, что в Маньчжурии могут появиться японские войска, гораздо более сильные, чем армия Чжан Цзолина. Правители милитаристской Японии не скрывали своей враждебности к Советскому Союзу, а на Дальнем Востоке еще слишком хорошо помнили японских интервентов.

В «Тревоге», газете Особой Краснознаменной Дальневосточной армии, командующему которой В. К. Блюхеру флотилия подчинялась в оперативном отношении, был опубликован приказ командарма, обращенный к амурцам. «Огромные задачи стоят перед вами, — говорилось в нем. — Будьте начеку. Каждую минуту используйте для еще большего укрепления своих боевых рядов».

В это время, перед новыми плаваниями, я был назначен помощником командира нашей канлодки. Командование артиллерийской боевой частью оставалось за мной.

Во второй половине лета, в разгар боевой учебы, стало известно: в гарнизоны Дальнего Востока прибудет Народный комиссар по военным и морским делам К. Е. Ворошилов. К амурцам нарком приезжал впервые. Все понимали, что это связано с обстановкой на дальневосточных рубежах, с мерами, принимаемыми для укрепления их обороны.

Знакомиться с флотилией нарком решил в плавании. Был назначен большой поход — до Николаевска. А перед этим — наркомовский смотр в Осиповском затоне.

Накануне Сюбаев предупредил, что поставит меня вахтенным начальником. Мне предстояло рапортовать наркому после того, как ему представятся у трапа командир и комиссар. Строевую службу я любил, затруднений в ней не испытывал, но представить себя лицом к лицу с Ворошиловым, которого видел только на портретах, было все-таки трудновато.

Мы следили за тем, как нарком, заканчивая смотр мониторов, обходит стоявший недалеко от нас «Сун Ят-сен». Ворошилова сопровождали С. М. Буденный, Я. Б. Гамарник, В. К. Блюхер, начальник Военно-Морских Сил В. М. Орлов и еще несколько лиц высшего комсостава. Вскоре все они поднялись на борт «Пролетария».

Отрапортовал я как положено. Справиться с волнением помогла, наверное, деловитая простота, с которой держался Климент Ефремович Ворошилов. Легко, словно заправский моряк, взбежал он по сходням — крепкий, румяный, в гимнастерке с синими кавалерийскими петлицами без ромбов (Ворошилов носил знаки различия не всегда). Итак же уверенно, быстро ориентируясь, пошел по кораблю. Некоторые из сопровождавших поспевали за ним не без труда.

Нарком побывал почти во всех корабельных помещениях — в кубриках, у машин, у котлов. Мы стояли под парами, и в котельном отделении было, даже при открытом люке, градусов под пятьдесят, Поднявшись оттуда на палубу, Ворошилов сказал:

— У вас же там душегубка! Так нельзя, товарищи. Надо что-то переделывать.

Кстати замечу, что меры были приняты. Я еще служил на Амуре, когда старые паровые машины заменили на канлодках дизелями.

Замечаний Ворошилов делал немного, и все были конкретными, практическими. Он как бы подчеркивал, что смотр — не парадный, не для проформы.

После «Пролетария» нарком осмотрел остальные канлодки, ни одной не пропустив. На каждом корабле его встречали и провожали со всей предусмотренной для такого случая торжественностью. Это соблюдалось и в дальнейшем, во время плавания, когда народный комиссар переходил с флагманского монитора «Ленин» на другой корабль.

Во время одной из стоянок, находясь по делам службы на флагманском корабле, я стал свидетелем такой сцены. Нарком отбывал куда-то на катере, и, очевидно, уже не первый раз за день. Провожая его, у борта замерли командир, комиссар и вахтенные, горнист играл «захождение», свистели боцманские дудки. И вдруг удалявшийся катер развернулся и пошел обратно к монитору.

— Так и будете весь день свистеть? — донесся голос Ворошилова. — Посвистели раз, и хватит!

Недалеко от селения Малмыж, где над Амуром возвышается приметный стометровый утес (на него Климент Ефремович не преминул взобраться для осмотра местности), были проведены инспекторские артиллерийские стрельбы по буксируемому щиту и по береговым целям. Их результаты, вероятно, снизила дождливая погода с плохой видимостью. А кое-кто, может быть, и перенервничал в присутствии высокого начальства. Словом, корабли, назначенные стрелять, отличными показателями не блеснули.

Разбор стрельб, состоявшийся на следующий день на прибрежной поляне, начался необычно. Появились дощечки с бумажными мишенями, какие бывают в тирах, и Ворошилов, вызвав группу командиров, приказал сделать каждому по семь выстрелов из нагана с двадцати пяти метров. Результаты оказались пестрыми. Ревизора канлодки «Бурят», отстрелявшегося лучше всех, нарком тут же наградил часами. А некоторые товарищи, видно давно не тренировавшиеся, вовсе не попали в мишени.

Чувствовалось, что Ворошилов с трудом себя сдерживает. Пошагав взад-вперед по поляне, он приказал повесить чистую мишень, взял один из стульев, принесенных для старших начальников, просунул руку под спинку и со стулом, висящим на руке, стал стрелять из своего нагана с тех же двадцати пяти метров. Все семь пуль он вогнал в яблочко.

Пристыдив таким способом незадачливых стрелков, нарком повел речь об огневой подготовке в широком смысле слова, о необходимости мастерски владеть всем имеющимся у нас оружием — от нагана до корабельных пушек. Этот разговор, надолго запомнившийся, заставил о многом задуматься. И прежде всего о том, что боевой выучки, хватившей, чтобы разделаться с таким врагом, какого флотилия громила в двадцать девятом году, может оказаться недостаточно, если придется иметь дело с противником более сильным и опытным.

В устье Амура Ворошилов перешел на корабль морпогранохраны, взявший курс к Владивостоку, вдоль побережья, где надо было выбирать места для будущих постов, батарей, баз.

А для укрепления обороны на амурской «голубой границе» было решено, в частности, усилить нашу флотилию. По указанию наркома началось восстановление трех мониторов и канлодки, стоявших долгие годы в консервации. Потом стало прибывать корабельное пополнение из европейской части страны — новый монитор в разобранном виде, бронекатера.