На руках и саднящих коленях Коул следом за Кэтц пробрался по холодному днищу кузова к заднему окошечку кабины, где можно было, притулившись по бокам, отсидеться незамеченными.

Оружия у Коула не было. Пошарив в темноте, он удачно нащупал что-то вроде ломика.

Пикап резво мчался, подвывая на поворотах. Поездка была недолгой, от силы минут пять. Штырек ниппеля издевательски побрякивал.

Машина пошла медленней, кидать стало меньше, затем мотор заработал с перебоями, и, подрулив куда-то, пикап остановился. Мотор выключили. Коул застыл в напряженном ожидании, сжимая ломик на полу, но поднимать его не решался: как бы в темноте обо что не звякнуть. Так и сидел, затаив дыхание. «Безумие какое-то, – мелькало в голове. – Кэтц сумасшедшая». Хлопнули дверцы пикапа, и голова Коула у заднего оконца загудела от напряжения.

«Может быть, в кузов заглядывать не станут».

Звуки шагов стали отдаляться; Коул перевел дыхание, чувствуя, как понемногу наступает облегчение… Пока темный силуэт позади кузова не направил слепящий свет фонарика прямо в лицо Коулу.

Коул до боли стиснул ломик на днище кузова и ждал, пока мужчина с фонариком и пистолетом не приблизился и не остановился над ними, немного согнувшись под тесноватым тентом. Его лицо, освещенное снизу лучом фонарика, напоминало морду горгульи. Коул что было сил рванул свой ломик – и, потеряв равновесие, с криком боли опрокинулся на спину; ломик не поддался. Оказалось, это была привинченная к полу ручка лючка трансмиссии.

«Ничего смешного, – подумал Коул, – чего он ржет?»

Правая рука жестоко ныла – не дай бог, вывихнул сустав. Будь у руки собственный рот, она бы завопила – настолько резко молодчик-активист вывернул ее, бросив Коула на живот. На запястьях у Коула щелкнули наручники.

Краем глаза он заметил, как сбоку стремглав метнулась Кэтц. Раздался приглушенный удар, что-то стукнуло, упав на днище пикапа; двое, приглушенно ругаясь, шумно завозились на металлическом полу.

Лежа лицом вниз, Коул мог только вслушиваться и по мере сил откатываться, чтобы не угодить под дерущихся. Пахло бензином, колесной резиной и потом активиста. И еще кисловатым привкусом собственного страха. Безумной дугой качнулся и пропал луч фонарика.

Кэтц громко ойкнула; активист в темноте глухо прорычал, явно с триумфом.

«Может, если совсем замереть, меня не заметят?» – мелькнула сумасшедшая мысль.

Снова ожил луч фонарика, к нему присоединился еще один. Еще один мужчина (или крупная женщина – голос высокий), скрытый за источником света, сердито сказал: «Мудак, надо было их одного за другим наружу вызвать, а ты к ним сам туда полез. Башку б тебе проломили, да и все».

«Так бы и сделали, если б я не обосрался», – подумал Коул.

– Заткнись, – рыкнул в ответ своему товарищу активист. Он натужно дышал, а лицо под нейлоном было как у огромного зародыша – недовершенное, рудиментарное. Он что-то протаскивал мимо Коула. Кэтц…

«Как мешок мусора», – невольно подумал Коул, чувствуя, как уголки глаз обжигают слезы.

Ни о чем не думая, охваченный внезапной яростью, он подкатился и пнул активиста, угодив ему по голени.

– Ч-черт! – проверещал тот, пошатнувшись.

Еще двое залезли в кузов, и Коул почувствовал, как его бесцеремонно – за воротник и лодыжки – выволакивают из грузовика наружу, на ночной воздух. Горло сдавила тошнота. «Город…» – сипло выдавил Коул, в то время как его затаскивали вперед ногами в какой-то дверной проем.

– Чё он там? – спросили сзади.

– Говорит, «горе», – ответил кто-то и шикнул: – Тс-с!

Их с Кэтц занесли в жилое помещение. Кэтц кинули на черную кушетку.

«Город!» Хотя, может статься, влияние города сюда не доходило – это же, в конце концов, Окленд, через бухту и к югу от Сан-Франциско. Достаточно далеко от центра города и, возможно, от его воздействия. Но ведь и ехали они недолго, не так уж далеко от концертного зала – а там Город еще помогал.

Коула кинули на пол, на живот. Он резко выдохнул; удар от падения вышиб из легких воздух. Кашлянув, он глотнул, вдохнув солидную порцию пыли с зеленого ковра.

Мимо носа прошествовали ноги в ботинках. Послышались смешки вперемешку с перебранкой. «Ты, сучара драная, от окошка отойди!» – «Да пошел ты н-на 'уй, соседям знаешь как наср…» – «Ага, а вот патруль понаедет, будешь сам с ним разбираться…» – «Да вы, бля, заткнетесь или нет!»…

Кэтц безмолвно лежала на кушетке справа. Медленно, превозмогая боль в руке, Коул стал поворачиваться на левый бок, пока кушетка не попала в поле зрения – пыльный дерматин с язвочками от сигарет. С пола виднелись только беспомощно откинутая правая рука и изгиб бедер. Впервые за все время до Коула дошло, что она, возможно, мертва.

Мертва…

– Э! Нам чё, всю ночь, что ли, в этих масках куковать? – спросил кто-то.

Женский голос ответил:

– А ты думал, мудила! Будем носить, пока от этих вот не избавимся. Может, глаза им завязать?

– Давай сначала дождемся, чего там Сэлмон скажет.

– Кто это брякнул?! – требовательно вскрикнула женщина.

– Да ну, живыми они все равно отсюда не уйдут, так что пусть себе пялятся. Чё за базаром следить, когда…

– Ты, козлина! Откуда ты знаешь, что он задумал. Может, он за них выкуп собирается взять, тогда их и вправду отпускать придется. И тогда они…

– Теперь, что ли, когда этот говнюк пасть свою открыл насчет Сэл…

– Слушай, кончай мне резину на уши вешать! Мне твоя брехня по барабану, нам надо…

– Эй! Да это ж одна из девчушек-панкушек!

– Точно! Глянь, сиська одна голая! (Коула замутило.)

– Эй, а давай ее в спальню затащим минут на пять… (Коула затошнило в буквальном смысле.)

– Слушай, мне Сэлмон уже три недели с оплатой мозги скипидарит, так что пока он не перечислит, я…

(Коул чихнул, поперхнувшись пылью.)

– Эй, мы к нему все-таки пробились! Он уже в курсе насчет всей этой хрени с концертным залом; он даже сам прифигел, когда узнал про ту голограмму… Велел, чтоб мы по максимуму из этих выжали, а потом отвезли их полюбоваться на Алькатрас [6] с уровня подводной лодки. (Гогот.)

– Маски, говорит, пока не снимать.

(Страдальческие стоны.)

Кто-то ухватил Коула за наручники и рывком привел в вертикальное положение. Из глаз буквально брызнули слезы (пришлось даже прикусить себе щеку) – настолько засаднила рука от въевшегося в кожу металла. Пошатываясь и моргая, Коул огляделся. Большое, скудно обставленное помещение. Новое, но уже загаженное. И в нем около трех десятков рыл – торчат в дверях, сидят за деревянным столом на небольшой кухоньке, подпирают пустые стены. Двое стоят непосредственно перед ним; застыв в напряженной позе и чуть подавшись вперед, ждут какого-то сигнала. И на всех эти маски, от которых вокруг рта – матовые пятна влаги, а черты лица смазаны и приплющены, словно прижаты к невидимому окну.

Рядом на кушетке лежала Кэтц, свесив руки (без наручников). Пластиковой маски на ней уже не было. Она ровно дышала, и тяжесть у Коула в груди пошла на убыль: жива.

От него не укрылось, что веки у Кэтц чуть дрогнули. Хотя она по-прежнему лежала неподвижно, притворяясь, что без сознания.

Коул встретился глазами с одним из рыл.

– Давайте, – кивнула женщина.

Безусловно, первые удары болезненны. Первые пять или шесть. Память об этом сохранилась смутная, но, кажется, он тогда плакал и порывался бежать. Его удерживали сзади. После каждого удара задавали вопрос. Глухой удар в правый висок разросся в жаркий шум по всей черепной коробке.

– У тебя на портмоне значится: «Стью Коул», и один из наших знает твой клуб. И еще мы знаем, что ты не одобряешь наших действий. Так что, бля, ты думал против нас учинить на том концерте? – (Коул не ответил.)