Тумка звонко рассмеялась.

— Ой, да вы ж ничего не знаете! В честь святой Тумаллан наш домес Лель, да продлятся его годы, устраивает турнир.

— Как-то не больно турнир… сочетается с милосердием, — хмыкнул Янтарь, прожевав кусок ветчины, подмигивая Эрили.

— Дева Тумаллан еще и отважна, — звенела Тумка. — Ибо бестрепетно вошла за Корабельщиком в туман!

Оборотень сдвинул надоевший капюшон и сделал большие глаза:

— Некоторые случайно туда попадают…

Девушка захихикала, кокетничая.

— Не так страшны вуивр, как их малюют, если вы о них, милсдарь. Одна из этого семени даже помогала Корабельщику и милостивому королю избавить нас от Лидара.

— Ты его помнишь?

Тумка подавилась куском:

— Кого? Лидара? Смутно. Но он был послан нам за грехи слабости и равнодушия. И поскольку вуивр искупила этот грех, с нее снято проклятие рода, и ее поминают в церквах наряду с другими героями.

— Спасибо, — Эриль отставила кубок, — мне это очень помогло.

— Мона?

— Все, что ты говоришь, очень интересно и поучительно.

— А… да… спасибо.

Янтарь искоса взглянул на подругу и покачал головой: мол, нехорошо смеяться над наивной девушкой. Тумка же продолжила, как ни в чем не бывало:

— Кроме того, наш любезный король назвал ее именем флагманский корабль. А злые языки поговаривают, что синий цвет в украшениях и одежде, который он предпочитает — в честь нее же. Но синий — цвет Корабельщика. И думать иначе кощунственно.

Оборотень громко откашлялся.

— Что еще будет на празднике?

Глаза Тумки загорелись.

— О, да! Будет торжественное шествие через весь город от маяка к маяку, и потешное морское сражение, и фейерверк. Всех трактирщиков обязали выставить угощение на площадях, и пустят вино в фонтаны. Но самое главное не это.

Она прижала ладони к груди и сделала торжественную паузу.

— Наш добрый домес на турнире изберет себе жену. Совет короны уговаривал его, уговаривал, и наконец-то уговорил, — Тумка подняла очи к потолку.

— И кто… его избранница?

— Ну-у, — девушка хихикнула. — Последние бароны везут в столицу своих дочерей. Кое-кто даже остановился у нас, — она поскребла голову под чепцом. — На гостиницы Верхней Имельды у них нет денег. Но говорят… — Тумка подалась к гостям, — счастливицей будет мона Ветла, дочь бургомистра и главы совета, девушка во всех смыслах…

— Я ненадолго.

Голова кружилась от меда, ноги подгибались, и Эрили пришлось опереться на стол, чтобы не упасть, поднявшись.

Янтарь кивнул. Вуивр благодарна была, что он не пристает с расспросами. Пошатываясь, она миновала общий зал. Вскарабкалась по ступенькам. Здесь начинались внутренние коридоры, ведущие к жилым комнатам и кладовым. Эриль завернула за угол. Кажется, вот здесь тогда была спальня Батрисс. Когда она постучала в двери, томные, разносящиеся на весь коридор вздохи замерли, что-то зашуршало, и установилась тишина. Возможно, Батрисс с Дымом надеялись, что незваный гость уберется. Вуивр постучала еще раз, и сквозь двери проник раздраженный, с налетом иронии голос новой тогда знакомой:

— Эриль, это ты? Мы думали, ты задержишься…

Кипя досадой, она развернулась и кинулась прочь, но заблудилась и вместо общего зала угодила на задний двор, освещенный резким светом луны в размытых тучах.

Ноги сами собой повторили путь, вынося Эриль на пятачок, провонявший отрубями и кошками. Она потянула на себя обитую войлоком дверь, висящую на ременных петлях. И остановилась, упираясь в косяки разведенными руками. Точно так же, как стоял в тот раз Лель.

На обледенелом крыльце, в одной рубахе.

Двое висели у него на руках, третий, обхватив под мышками, приставил нож к горлу. А директор труппы ожесточенно рвал с плеча парня оловянный знак преданности Лидару. Эриль они не заметили.

— Ты уйдешь… без него! Я за эти знаки отдал… ты столько не стоишь!

Вуивр метнулась вперед, становясь жгучим ветром. Нож отлетел, его владелец умер раньше, чем он упал. Горбун сам стряхнул остальных и от души вмазал хозяину в челюсть.

Они вернулись в таверну, трясясь от холода и переживаний, и от ликующего чувства победы, их соединившего. Эриль ударила кулаком в двери Батрисс, не собираясь больше деликатничать. Но та открыла сразу, держа на отлете свечу, полностью одетая.

Лицедей вытирал с шеи щекотную кровь.

Дым глядел на его пальцы, и желтые глаза не по-хорошему сверкали. Но он лишь перехватил руку Леля и провел указательным пальцем по царапине на шее, отчего та затянулась…

— Хрю, — сообщила худая свинья, трескавшая выставленные в бадье на крыльцо отбросы. Висящее в зените солнце заглядывало во двор, обнажая неприглядность заплесневелых от сырости стен.

Янтарь подошел сзади и за плечи развернул подругу к себе, заглядывая в лицо:

— Эриль! Ты как?

— Все хорошо, — ответила она, стараясь убедить в этом прежде всего саму себя. Оборотень оглядел двор, брезгливо передернулся:

— Пойдем отсюда.

Тут, охая и ахая, набежала Тумка.

— Мона такая бледная… Я помолюсь святой Тумаллан за ее здоровье.

Янтарь отмахнулся от девочки, как от зудящей мухи. А вуивр спросила первое, что пришло в голову:

— Там, под скалой, я видела синюю крышу. Это новая часовня?

— Старая. Ее сожгли во время бунта, но восстановили по приказу короля. Там очень красиво.

— Ну, тогда мы должны на нее посмотреть.

И прежде, чем Тумаллан опомнилась, утянула Янтаря за собой.

Они слегка заплутали по дороге и вышли не к парадному входу в часовню, а к боковой стене из валунов, что поросла шубкой дикого винограда, хмеля и фасоли, ало сверкающей цветками среди зелени. Под стеной виднелся освещенный солнцем скат крыши, а шатровые башенки с корабликами-флюгерами гордо торчали кверху — так близко, что, казалось, их можно тронуть рукой. Вдоль скатов тянулись украшенные статуями желоба водостоков. Часовня, как изящная игрушка, покоилась на протянутой ладони горы, с трех сторон окруженная скалами, а с четвертой — открытая ветрам и морю. С той стороны была лесенка к пляжу. Врезанная в камень, поднимающаяся до чугунных ворот в беленых каменных стенах, что примыкали к скале и карабкались на нее. Одна из ажурных створок распахнута во двор перед часовней. Двор пересекали дорожки, мощеные аквамарином, лазуритом и плитняком. Между дорожками шершавилась густая, еще не припудренная летней пылью трава, а на площадке перед входом лежал грубый серый валун с темным оком ритуальной чаши. В знойном небе кружила чайка. Плети растений, свисающие со стены, чуть колыхались, рябя оттенками зеленого. Эриль и Янтарь, сидя на корточках на гребне, любовались открывшимся видом и никуда особенно не торопились. Вуивр согрелась и перестала дрожать.

Наконец оборотень, объявив, что сейчас испечется, не утруждая себя ходьбой в обход, спустился по винограду до основания стены и, оттолкнувшись, спрыгнул вниз, приземлившись на полусогнутые ноги. Вуивр последовала за ним. Храмовый дворик был пуст. Красивого и опасного прыжка просто некому было заметить.

Было знойно, жужжали насекомые, и ветерок с моря не приносил прохлады.

— Это можно пить? — Янтарь уставился на выемку в валуне, похожую на темный, напоенный водой зрачок. По воде плавали лепестки, она тонкой струйкой сочилась сквозь трещину в камне и исчезала в густом мху у его основания.

Эриль кивнула, и оборотень жадно припал к воде, сердито отводя рукой успевшие намокнуть пепельные волосы. В чаше мелькнула тень, и вуивр резко вскинула голову. И на скалах, и на гребне стены, где они прежде сидели, никого не было. Отчего же вдруг вернулось позабытое с Кэслина ощущение одеяла, сдавившего голову? На севере нет рабства, здесь почти не заметна Охота, здесь магов не приносят в жертву по храмовым праздникам. Или это люди Леля следят за ней? Или может даже его невеста?..

Эриль, криво улыбнувшись, подошла к порталу в храм. Стрельчатая арка была обведена барельефом из веток сирени с пышными синими гроздьями, между которыми вилась мозаичная надпись: «Хранителю Вальдецу и мастеру Граалю, сберегшим в темноте огонь».