— Ненавижу! — заорал в ответ Янтарь. — За вашу магию, за это всесилие долбанное все отдать готовы. Если бы она… если бы…

— Руки убери, зверь. Я скорей сдохну, чем Эриль еще раз трону. И никому… не дам…

— Трепло.

Янтарь сплюнул в костер.

— Маг.

Эриль громко застонала, и мужчины резко обернулись к ней.

— Если вы… закончили, мне надо… по нужде.

Оборотень сам отнес ее за кусты, не дав Дыму заикнуться о помощи. Только скрипнул зубами, когда о себе напомнила поджившая рана на руке.

— Хорошо бы ее звериной кровью напоить, — заметил лекарь, когда они вернулись к костру.

Янтарь искоса глянул на него, предупредил:

— Вот только тронь ее, хоть пальцем тронь…

И убрался в темноту. Отсутствовал оборотень долго.

Он вышел к костру, держа за задние лапы здорового зайца — клокастого, рыжего, со свернутой набок головой и нелепо болтающимися ушами. Во второй руке Янтарь нес связку встопорщенных рябчиков.

Дым нацедил в горшок свежей крови.

Эриль вывернуло с первых же капель. И поить ее кровью мужчины больше не пытались. Зато кстати пришлась разбавленная вином родниковая вода. И юшка из рябчика, сваренного на березовом квасе. Приговаривая, что оная бодрит и не отягчает желудок, Дым вливал в подругу ложку за ложкой, и вуивр хотя бы согрелась.

Давно пора было бы заснуть, выставив караульщика, но все не выходило. Дым пялился в огонь, подобрав ноги под плащ.

— Надо проверить, есть ли в селе живые. Завалило кого — так вытащить. Раненым помочь. Да хоть глянуть, к чему там что.

— А что Эриль на ногах не стоит, да и мы не очень — об этом ты хоть думал? И кони устали, — огрызнулся Янтарь.

— Пока мы тут бранились, они как раз отдохнули. Да я сам справлюсь. Объеду по кругу и вернусь с тыла. Никто не будет ждать, что мы так рискнем.

Эриль приподнялась на локте.

— Мы должны им помочь.

— С тобой все хорошо? — оборотень потрогал ей лоб и, словно себе не доверяя, прикоснулся к нему губами. — Ладно, маг им с девицей подсуропил, но из-за этого двух ни в чем не повинных заодно жечь?

— Ну и добрый ты, Янтарь. Тьфу, — сплюнул Дым. А тот продолжал, обращаясь к одной подруге:

— Да и… я когда волком бегал, приволокся к ним за помощью. Простота… А они меня в вилы да топоры.

— Ну, пойми ты! Эриль права! — закричал на него лекарь. — Они — люди. Глупые, напуганные, жаждущие отомстить — люди все равно. Мы не должны их так оставлять.

— Мы должны убраться как можно дальше, — Янтарь ядовито хмыкнул, — пока эти «люди» не натравили на нас Охоту. Та вряд ли станет разбираться, кто на самом деле виноват.

— А может, и натравить уже некому? Да и до утра… пока придут в себя, вытащат выживших из-под завалов, выгребут майно, выберут того, кто поскачет за помощью… и на чем поскачет… Станут рассуждать… А вдруг злой маг еще рядом? Только и ждет, чтобы прикончить всех? Будут колебаться, выжидать, вынюхивать.

Дым запустил в патлы пальцы, выбирая лесной сор.

— Как раз успею. А если вовсе никто не спасся, не уцелел — так село на отшибе стоит. Разве купец какой о беде поведает, а так — только сборщики виры в конце вересня: что погибли все. А по какой причине — неизвестно. Груганы да волки подчистят. Ну, что спишут на магов — тут и к бабке не ходи…

— Невея жалобщиков завернет, — сказала Эриль хрипло и стиснула зубы, чтобы не застонать. — Не станет меня сдавать… так сразу, не добившись своего.

— Так я поеду? — сжал ее руку Дым.

— Езжай.

Видать, их хранила рука Корабельщика, впрок ворожили рассыпанные по сапфировому небу серебряные звезды. Маг вернулся к утру целый и невредимый. Доложил, что деревенька приходит в себя, а о преследовании пока никто не думает. И даже рыжая Сойка, причина всей беды, уцелела, только по голове слегка доской стукнута. О чем Дым коротко сказал:

— Может, поумнеет.

Оборотень на то лишь угрюмо фыркнул под нос и взялся складывать пожитки.

— Ну, и куда мы теперь?

Эриль потрогала повязку на шее и сморщилась.

— Домой. Все равно Невея знает, где я. Она не из тех, кто теряет след.

Дым покосился на перебинтованные запястья подруги:

— Заклинание поиска? М-м, — он покусал губы.

Янтарь бросил на мага резкий, недоверчивый взгляд.

— Я так и не уяснил, какое на нее наложили заклятие и для чего.

— Я тоже, — вздохнул Дым. — Оно очень сложное, и я не понимаю, чем такое заклятие может обернуться впоследствии…

— Кто бы сомневался! — фыркнул Янтарь. — Ты не понимаешь. Или очень умело делаешь вид.

— Хорошо! — не выдержал подначки лекарь. — Тогда скажи! Ты, всезнайка, всегда и все понимаешь?

— Не все, — отозвался оборотень покаянно. И горячо продолжил: — Я не понимаю людей, которые кланяются своему Корабельщику, своему звездному богу, клянутся быть искренними в вере, милосердными, добрыми, а сами то и дело унижают один одного, оставляют голодать; доводят до скотства, убивают без причины и цели; нарушают клятвы, предают, лжесвидетельствуют. А особенно преуспевают в этом маги, которым дано более всех. А как они любят унижать тех, кто ниже их и слабее!

— Кому много дано — с того много и спросится, — огрызнулся лекарь и замолчал. Эриль повернула к Янтарю тяжелую голову:

— Замолчи.

Он послушно пригасил взгляд. И пустил коня по затравевшей дороге.

Поместье это было таким старым, что само его имя давно изгладилось из людской памяти, и только полустертый герб на столбе ворот у лишенного крыши дома привратника напоминал о былом величии. От самих ворот осталась ровно половина. Чугунная литая воротина ходила на ржавых петлях, скрипом распугивая мелких животных и птах. От ворот уводила между рядами вековых лип длинная аллея, темная даже в солнечный полдень, усеянная прошлогодней листвой, камешками и веточками, хрупающими под конским шагом. Парк вокруг аллеи затянуло чернолесьем. Бешеный огурец, хмель и дикий виноград так оплели грабовые, ольховые, рябиновые стволы, что протиснуться между ними стало невозможно. И к лучшему. По окончании войны, прячась от известности, Эриль укрылась тут, проложив между собой и миром невидимую, но ощутимую границу. В поместье было уединенно и, иногда даже чересчур, спокойно. Серый старый дом, расплескавшийся крыльями посреди леса — как упавшая от усталости птица. Тяжелое каменное основание и прутья ограды вокруг заросшего парка, тень, запах прели и сырости. Окна, похожие на пропыленные, темные озера. Оголодалые хребтины крыш, почерневшие поверху дымовые трубы. Падение черепицы под резким порывом ветра, перистые листья кэслинского ореха, скребущие стекло. Шорохи, скрипы, стоны старого, давно не ремонтированного дома. Облезающая штукатурка, перекошенные двери. Увядание, тлен, тишина.

Мшистая влага и чпок воды в бочках под водостоками. Скрип половиц, неразличимые портреты неизвестно чьих предков — патина черных полотен в облезающей позолоте рам. Люстры, обвязанные кисеей с фестонами паутины. И живая пляска пламени в зеве очага. Огромная каменная кухня, ароматы патоки и корицы, пышная сдоба под полотенцем.

Унылый, скучный, страшноватый… до трещины в стене знакомый дом.

На сундуке у кровати горела свеча в позеленевшем медном подсвечнике. Клонилась набок, роняла увесистые восковые слезы. А за окном, распахнутым в ночь, выводили трели соловьи.

Эриль стояла на сундуке коленями, локти уперла в подоконник, а подбородок положила на скрещенные ладони и заслушалась, впервые позабыв о боли в шее и серебре на запястьях. Янтарь двигался бесшумно, и женщина ощутила его лишь тогда, когда оборотень положил подбородок ей на темя и замер, обнимая ее и тоже прислушиваясь к песне, прерывисто дыша. Когда соловей запнулся, Янтарь развернул Эриль к себе и стал целовать запрокинутое лицо. Свеча упала и погасла. Они не заметили этого. Глаза оборотня и вуивр светились в темноте драгоценными самоцветами. Неровные дыхания сливались. Янтарь сорвал с Эрили рубаху и жадно припал к обнажившейся груди. А потом подхватил и легко перебросил подругу на постель, невнятно шепча: