Вскоре на борт поднялась порядочная группа служащих порта, и я с облегчением увидел, что держатся они приветливо и весело улыбаются. Начались рукопожатия, послышался смех, а меня все называли «доктор-р-р», раскатывая звук «р», который в нашем произношении этого слова вообще отсутствует. Многие оказались таможенниками. Среди них было несколько молодых женщин и одна отлично владела английским. Впрочем, объясняться по-английски они в той или иной степени умели все, а с капитаном говорили еще и по-немецки.

Единственное исключение среди этой улыбающейся компании составлял высокий угрюмый санитарный инспектор в ковбойской шляпе. Мне пришлось спуститься с ним в трюм, который он обвел скорбным взглядом, но ничего не сказал.

Затем низенькая толстушка жестом пригласила меня пройти с ней туда, где хранился овечий корм. Его оставалось еще несколько тонн, подлежавших передаче русским – бесплатно. Возможно, последнее обстоятельство вызвало у них какие-то подозрения, так как толстушка, к моему изумлению, принялась вспарывать мешки с овечьими орехами высшего сорта и тючки сена. Она засовывала руку поглубже, извлекала горсть содержимого и укладывала в полиэтиленовый пакет, видимо, для лабораторной проверки.

Я поднялся в капитанскую каюту, где портовые служащие все еще расписывались на документах, курили и пили. Тем временем к ним присоединился заведующий приемкой грузов, тоже очень вежливый, доброжелательный и готовый рассмеяться по малейшему поводу.

Я с интересом рассматривал, как были одеты эти люди, явно занимавшие достаточно ответственные должности. На всех были отлично сшитые темные костюмы, а на некоторых зеленоватые габардиновые макинтоши, но материал производил впечатление довольно дешевого. Однако вид у них был бы вполне элегантным, если бы не сероватые фуражки из плотной материи, которые все они нахлобучивали на самые уши. Вероятно, этого требовала местная мода, но мне она показалась безобразной.

Держались они очень приятно, слушал я их с жадным интересом, а их огромная работоспособность и любознательность меня просто поразили. Ведь многие из них, как они мне сказали, начали жизнь простыми рабочими, но учились по вечерам, а также в любую свободную минуту и таким образом достигли нынешнего своего положения.

Однако я, естественно, все это время с тревожным сердцем ждал ветеринарного осмотра. Ветеринаром оказалась невысокая полная женщина, очень похожая на ту, которая проверяла корм. В отличие от остальных она, правда, не знала ни единого английского слова, а просто подошла ко мне, ткнула себя в грудь и произнесла.

– Доктор-р!

Мы пожали друг другу руки, и она весело рассмеялась.

С ней был помощник – высокий детина в синем комбинезоне, и мы втроем спустились в трюм. Меня заинтриговал метод ее осмотра. Помощник отогнал в угол пять овец, а она тем временем открыла чемоданчик и вытащила целый букет термометров непривычно плоских, со шкалой Цельсия. К каждому была привязана веревочка со скрепкой на конце. Толстушка аккуратно погружала кончик термометра в баночку с вазелином, вводила его в задний проход и защемляла скрепку на завитке шерсти. Закончив эту операцию, она уставилась на свои часы, выждала, как мне почудилось, целую вечность, и принялась извлекать термометры.

Затем наступил черед следующей пятерки, все повторилось сначала, и в следующий загончик мы перешли после нового бесконечного ожидания. Тут я с некоторым ужасом сообразил, что эти термометры были двухминутными, а не полминутными, как наши! Она же явно намеревалась обследовать по десятку овец в каждом загончике. Сколько же времени на это уйдет?

Галантно держа перед ней баночку с вазелином, я попытался завязать разговор, чтобы хоть немного развеять скуку. Задача оказалась не из легких, поскольку в русском я был столь же силен, как она в английском. Тем не менее мне кое-как удалось объяснить ей, что большинство прибывших овец принадлежат к породе ромни-марш. Видимо, это название ей понравилось, так как, ставя очередной термометр, она теперь неизменно восклицала «ррромни маррш!» и весело смеялась. Следующая овца, следующий термометр, следующее «ррромни-маррш!».

Процедуру это несколько скрасило, но за полтора часа мы прошли только одну сторону, то есть осмотрели примерно четверть всех овец, и я содрогнулся при мысли, что раньше чем через четыре с половиной часа толстушка никак не управится.

Тем не менее она показалась мне очень милой женщиной. На ней был простенький темно-синий плащ и велюровая шляпка, какие в Англии можно видеть на дешевых распродажах, но полное лицо под этой шляпкой не переставало приветливо улыбаться.

Улыбка эта исчезла только один раз, когда кашлянул кто-то из линкольнов. Вот она – роковая минута!

– Акха-кха-кха! – Моя коллега очень похоже изобразила характерный лающий кашель, вызываемый паразитами в бронхах, и посмотрела на меня, выразительно подняв брови.

Я пожал плечами. Что еще мог я сделать? Как объяснить?

Температура у барана оказалась нормальной, но вскоре закашляла овца.

– Акха-кха-кха? – Брови вновь вопросительно поднялись, и мне опять пришлось ограничиться пожатием плеч и неопределенной улыбкой.

Когда осмотр перевалил за половину, к нам присоединился еще один ветеринар, видимо, начальник толстушки. Одет он был очень элегантно – темное пальто и черная фетровая шляпа, – а его красивое, по-азиатски скуластое лицо просто излучало дружескую симпатию. Пожав мне руку и хлопнув меня по спине, он, к некоторому моему недоумению, сказал вежливо:

– Салям алейкум!

Английского он тоже не знал и, когда услышал кашель, посмотрел на меня вопросительно.

– Акха-кха-кха?

Я развел руками, помотал головой, и он вдруг просто прыснул со смеху. Вообще он производил впечатление большого весельчака и явно куда-то торопился. Помахав своей подчиненной, он снова дружески потряс мне руку, улыбнулся и ушел.

Непонятное восточное приветствие продолжало меня интриговать, и, повернувшись к толстушке, я изобразил удивление и сказал:

– Салям алейкум?

– Иркутск. Монгол, – тотчас ответила она.

Ах, так он родом с другого конца этой необъятной страны! И, показывая ей, что мне все понятно, я сощурил глаза и пальцами оттянул уголки к вискам.

Она залилась звонким смехом. Да, в смешливости ей отказать было никак нельзя. Но я уже устал топтаться на месте с баночкой вазелина в руке. Чтобы как-то нарушить монотонность, я иногда бормотал что-нибудь вроде:

– Ну, послушайте! Я вот-вот начну биться головой об стену!

И получал в ответ кивок и милую улыбку.

В конце концов я не выдержал, сунул вазелин ей в руку и сбежал к себе в каюту. Позднее я установил, что она мерила температуру овцам более пяти часов.

Начать разгрузку мы не могли, потому что место занимал «Юбберген», доставивший партию рогатого скота, а теперь бравший на борт крепких коренастых лошадок. Нам оставалось только ждать, и меня страшно тянуло на берег, однако таможенники забрали паспорта, а без них мы не имели права покидать судно.

Затем паспорта нам возвратили, и я начал подыскивать себе спутника – Джон Крукс предупредил меня, чтобы один я на берег ни в коем случае не сходил. Помощник капитана и механик объявили, что никуда не пойдут, – кто его знает, какие сейчас отношения между Данией и Россией! Они как раз слушали датские последние известия, и диктор сказал, что Хрущев в чем-то упрекнул скандинавские страны. Вскоре я убедился, что никто из команды на берег сходить не намерен.

Положение спас капитан, как всегда безупречный джентльмен. Заметив, до чего я огорчен, он сказал, что пойдет со мной, если я дам ему несколько минут, чтобы умыться и переодеться.

Пока я в ожидании стоял на палубе, сгустились сумерки, и в домах за портом засветились окна. Лампочки, видимо, были в основном сороковаттные, и общее впечатление создавались довольно унылое.

К тому времени, когда капитан присоединился ко мне, уже совсем стемнело. Заведующий приемкой грузов настоятельно рекомендовал мне побывать в клубе моряков – «Интерклубе», как он его назвал, и я решил последовать его совету, а знакомство с городом отложить на завтра.