– Папа, ты больше вертеться не будешь? – разочарованно спросил Джимми.

– Нет, сынок, не буду! – Я сел и притянул Венеру к себе на колени. – Больше не надо.

– Вот смехотура! А зачем ты вертелся!

– Чтобы собака снова задышала.

– И ты всегда так делаешь, чтобы они дышали?

– Слава богу, нет! Очень редко. – Я медленно поднялся с травы и отнес Венеру в операционную.

Когда туда вошел Джош Андерсон, Венера уже почти совсем оправилась.

– Она еще чуть-чуть пошатывается после анестезии, – сказал я. – Но это скоро пройдет.

– Вот и хорошо. А эта проклятая косточка, вы ее…

– Все в полном порядке, мистер Андерсон.

Я раздвинул челюсти Венеры, и маленький парикмахер попятился.

– Видите? – спросил я. – Все чисто.

Он радостно улыбнулся.

– А хлопот вам с ней много было?

Родители воспитывали во мне правдивость в ущерб сообразительности, и я чуть было не выложил все подробности. Но с какой стати расстраивать столь впечатлительную душу? Если Джош узнает, что его собачка довольно долго оставалась на самом пороге смерти, это не доставит ему никакой радости и не укрепит его доверие ко мне. Я сглотнул.

– Ну, что вы, мистер Андерсон. Простейшая операция.

Святая ложь! Но я чуть ею не подавился, и оставила она горький привкус вины.

– Замечательно, ну, замечательно! Спасибо, мистер Хэрриот!

Он нагнулся к собаке и покатал прядку шерсти между пальцами. И что это у него за привычка?

– Так ты по воздуху летала, Венерочка? – рассеянно пробормотал он.

У меня по коже побежали мурашки.

– А как… а почему вы так подумали?

Он поднял на меня глаза – большие таинственно-глубокие глаза.

– Ну-у… Сдается мне, будто ей кажется, что она во сне летала. Такое вот у меня ощущение.

Допивать чай я отправился в некоторой задумчивости. Летала… летала…

Две недели спустя я вновь уселся в кресло Джоша и стиснул зубы в ожидании пытки. К моему вящему ужасу он сразу взял беспощадную машинку, хотя обычно начинал с ножниц и постепенно переходил от скверного к худшему. На этот раз он прямо вверг меня в пучину страданий.

Пытаясь заглушить боль, я начал разговор в несколько истерическом тоне.

– Как… ой!.. поживает Венера?

– Отлично, – Джош нежно улыбнулся мне в зеркале. – Какой была до этого случая, такой и осталась.

– Ну… о-ох-а-а-а… я никаких осложнений и не ожидал. Пустяк… а-о-а… я же сразу сказал.

Неподражаемым движением кисти Джош выдрал еще пучочек.

– Самое то главное, мистер Хэрриот, в том, чтобы своему ветеринару верить. Я ведь знал, что наша собачка в умелых руках.

– Э… благодарю вас, мистер Андерсон… ай-е-е… очень лестно это слышать. – Мне действительно было приятно, однако ощущение виноватости не исчезало.

Весело болтать, созерцая в зеркале собственные гримасы, не так уж легко, и я попробовал сосредоточиться на чем-нибудь еще – прием, которым я пользуюсь у зубного врача, хотя и без особого успеха. Тем не менее, пока машинка маленького парикмахера продолжала выдирать клок за клоком, я усердно прикидывал, чем мне в первую очередь следовало бы заняться в саду. Газоны давно необходимо подстричь, и надо выбрать часок на прополку. Я уже взвешивал, не пора ли дать подкормку помидорам, когда Джош положил машинку и взял ножницы.

Я вздохнул с облегчением – самое страшное миновало, а к тому же, кто знает, может быть, на этот раз он наточил ножницы… Мои мысли вновь сосредоточились на увлекательной проблеме помидоров, как вдруг голос Джоша вернул меня к действительности.

– Мистер Хэрриот… – Он потирал пальцами прядку моих волос. – Я вот тоже люблю возиться в саду.

Я чуть не выпрыгнул из кресла.

– Поразительно! Я как раз думал про свой сад.

– Так я же знаю. – Устремив глаза в бесконечность, он продолжал теребить злополучную прядку. – Они через волосы проходят.

– А?

– Ну, мысли ваши. Ко мне. Через ваши волосы.

– Что?!

– Ну, да. Сами сообразите: волосы-то корнями вам в голову уходят, ну и впитывают что-то из мозга, да мне и передают.

– Вы меня разыгрываете! – Я расхохотался, но как-то неуверенно.

Джош помотал головой.

– Не разыгрываю, мистер Хэрриот, и не шучу. Я этим ремеслом без малого сорок лет занимаюсь, и счет таким случаям потерял. У вас глаза бы на лоб полезли, расскажи я вам, какие иной раз мысли ловятся. Язык не поворачивается повторить, уж поверьте.

Я по уши ушел в простыню. Чепуха, абсолютный вздор! От боли начинаешь вслух бормотать, сам того не замечая… Но как бы то ни было, я принял твердое решение никогда во время стрижки не вспоминать, как я вытаскивал косточку из зубов Венеры.

Проснувшись утром, я обнаружил, что все вокруг хранит удивительную неподвижность. У меня вырвался вздох облегчения: ведь, когда я засыпал, меня, как и в предыдущие ночи, швыряло по койке, точно тряпичную куклу.

Выйдя на палубу, я увидел, что мы стоим на якоре не то в устье реки, не то в узком заливе. Передо мной, рукой подать, лежал русский порт Клайпеда.

Да, тут было тихо – лишь легкая зыбь чуть покачивала судно, но в полумиле позади нас огромные валы обрушивались и обрушивались на бетонные стены, ограждающие вход в порт.

Капитан – бледный и небритый – рассказал мне, чего ему стоило провести «Ирис» между ними. Он несколько раз тщетно подавал сигналы, запрашивая лоцмана, и в конце концов решил войти в порт сам. В темноте, в незнакомых водах, в шторм – да, это потребовало от него полного напряжения сил.

Теперь же, объяснил он, мы ждем лоцмана, который проведет нас между гигантскими бетонными волноломами к причалу. Вскоре появился и лоцман – невысокий, с щетинистым подбородком в удивительно русского вида пальто (размера на два больше, чем требовалось) и огромной кепке.

Он, видимо, нервничал: ни секунды не стоял на месте, повертывался то туда, то сюда или вдруг бросался к поручням и заглядывал за борт. Команды, к моему удивлению, он подавал по-английски, но выговаривал их с русским акцентом, а могучий датчанин у штурвала повторял их в датском ключе.

На самом носу стояли, всматриваясь в воду, помощник и матросы. Они что-то сигналили на мостик – то ли определяя глубину, то ли предупреждая о каких-то препятствиях.

Моему неискушенному взгляду представлялось, что капитан ведет судно самостоятельно. Он сохранял обычное сдержанное спокойствие и, когда мы приближались к другим судам или волнолому, произносил негромко:

– Не дать ли задний ход, мистер лоцман?

И тут же:

– Право руля, мистер лоцман?

А кепка металась по мостику с панической быстротой.

Берега эстуария густо заросли соснами. Впереди виднелись жилые дома, а ближе портовые краны и причалы.

Но вот мы встали у стенки, я с жадным любопытством оглядел пристань и встретился взглядом с молодым русским солдатом, который с напарником занял пост у трапа «Ирис». Насколько я мог судить, такая же пара охраняла трапы остальных судов у причала.

У всех за плечом висел автомат, все были в длинных зеленоватых плащах, сапогах и меховых шапках с завязанными на макушке ушами.

Перегнувшись через борт нашего суденышка, я оказался совсем близко от моего солдатика и весело помахал ему.

– С добрым утром!

Он даже глазом не моргнул и продолжал смотреть на меня без всякого выражения.

Я прошел вдоль борта и помахал его товарищу.

– Привет! – И помахал еще раз.

Но ответом мне был еще один суровый без тени улыбки взгляд.

Тут хлынул дождь, и оба натянули на головы капюшоны.

Начало не из лучших… Я посмотрел по сторонам, но ничего утешительного не узрел. Сплетения железнодорожных рельсов, товарные вагоны, лес гигантских кранов, а по его периметру – сторожевые вышки с часовыми, глядящими на нас сверху. За территорией порта виднелись разнообразные старые здания.

Клайпеда, разумеется, литовский порт, когда-то называвшийся Мемель, но поскольку находится она в Советском Союзе, то, простоты ради, всех, с кем мне там довелось познакомиться, я буду называть русскими.