Вторые и третьи ворота мы одолели тем же манером и въехали во двор фермы. Хозяин, мистер Биннс, запер корову в старом коровнике с продольным проходом, упиравшимся в стену.

Заглянув в стойло, я не без дурных предчувствий обнаружил, что моя пациентка принадлежит к галлоуэйской породе: черная масть, косматая челка падает на угрюмые глаза. Перехватив мой взгляд, корова наклонила голову и захлестала хвостом.

– А что, привязать ее вы не могли, мистер Биннс? – спросил я.

Он помотал головой.

– У меня для них места не хватает, и эта почти все время пасется на пустошах.

Оно и видно! Назвать ее домашним животным язык не поворачивался. Я посмотрел на Рози. Обычно я сажал ее в кормушку на сено или на перегородку, чтобы она могла посмотреть, как я работаю. Но галлоуэйская корова была малоподходящим для нее обществом.

– Рози, – сказал я, – тут мне негде тебя посадить. Пойди в конец коридора и подожди там в сторонке.

Мы вошли в стойло, и корова начала приплясывать, явно пытаясь вскарабкаться на стенку. Я был приятно удивлен, когда фермеру удалось набросить на нее веревку. Он попятился в угол.

– А вы сумеете ее удержать? – спросил я с сомнением.

– Уж постараюсь, – пропыхтел мистер Биннс. – А эта штука у нее вон там на спине.

Редкий случай! Большой вскрывшийся абсцесс почти у основания хвоста. А хвост все хлестал и хлестал из стороны в сторону – верный признак дурного норова у быков и коров.

Я осторожно провел пальцами по вздутию, и задняя нога, словно подчиняясь врожденному рефлексу, брыкнула меня, косо скользнув по бедру. Я этого ожидал и продолжал исследование.

– И давно у нее это?

Фермер врыл каблуки в пол и судорожно стиснул веревку.

– Да месяца с два. То прорвется, то опять вздуется. Я всякий раз думал, что уже все, но конца что-то не видать. А причина в чем?

– Не знаю, мистер Биннс. Наверное, она каким-то образом поранилась, и в рану попала инфекция. Ну, а отток тут очень плохой. Мне придется удалить много омертвевшей ткани, иначе заживление вообще не начнется.

Я перегнулся через перегородку.

– Рози, пожалуйста, принеси мне ножницы, вату и бутылку с перекисью.

Крохотная фигурка помчалась к машине и скоро вернулась со всем, что мне требовалось.

– Черт подери! – сказал фермер, с удивлением за ней следивший. – А девчушка хорошо разбирается, что у вас там где.

– О, да, – ответил я с улыбкой. – Не стану утверждать, что она может отыскать в багажнике любую вещь, но то, чем я часто пользуюсь, знает как свои пять пальцев.

Я наклонился через перегородку, Рози вручила мне ножницы, вату и бутылку, а потом послушно отошла в дальний конец прохода.

Ну, приступим. Я срезал, скоблил, протирал. Впрочем, ткань была некротизирована очень глубоко, и чувствовать корова ничего не могла, хотя задняя нога продолжала каждые несколько секунд задевать мое бедро. Есть животные, которые не терпят никакого насилия над собой, и эта корова принадлежала к ним.

Наконец, я очистил довольно широкий участок и начал обрабатывать его перекисью водорода. Я очень верю в антисептические свойства этого старинного средства (во всяком случае, если гноя много) и с удовлетворением наблюдал, как перекись пузырилась на коже. Однако корове подобное ощущение, видимо, пришлось не по вкусу. Во всяком случае, она неожиданно взвилась в воздух, вырвала веревку из рук фермера, отбросила меня в сторону и ринулась к двери.

Дверь была закрыта, но так обветшала, что корова с громким треском проскочила сквозь нее, даже не убавив прыти. Когда мохнатое чудовище вылетело в проход, я с отчаянием подумал: «Влево! Влево поверни!», но, к моему ужасу, она повернула вправо, поскребла копытами по булыжнику и ринулась в тупик, где стояла моя дочурка.

Наступила чуть ли не самая страшная минута в моей жизни. Подбегая к проломленной двери я услышал, как тихий голосок произнес: «Мама!» Нет, она даже не вскрикнула – ничего, кроме этого тихого «мама». Выскочив в проход, я увидел, что Рози прижалась спиной к поперечной стене, а корова неподвижно стоит перед ней на расстоянии двух шагов.

Услышав мой топот, корова оглянулась, затем развернулась, почти не сходя с места, и галопом пронеслась мимо меня во двор.

Подхватывая Рози на руки, я весь трясся. Ведь корова так легко могла… В голове у меня вихрем кружились бессвязные мысли. Почему Рози сказала «мама»? Ведь прежде я ни разу не слышал, чтобы она произносила это слово. Хелен была для нее «мамочка» и «ма-а!». И почему она словно бы даже не испугалась? Но ответов я не искал, испытывая только невероятную благодарность судьбе. Как испытываю ее и теперь, когда вижу этот проход.

На обратном пути мне припомнилось, как с Джимми во время одной из его поездок со мной случилось почти то же самое. Правда, не столь страшное, потому что он играл в проходе перед открытой дверью, выходившей на луга, и не оказался в ловушке, когда корова, которую я осматривал, вырвалась и побежала в его сторону. Я ничего не успел увидеть, услышал только пронзительное «а-а-а!». Однако, когда я выбежал из стойла, Джимми, к величайшему моему облегчению, мчался через луг к машине, а корова рысила в противоположном направлении.

Реакция Джимми была типичной для него, потому что, попадая в тяжелое положение, он сразу же громкими воплями оповещал всех об этом. Когда доктор Эллинсон приезжал сделать ему прививку, он, не успев еще увидеть шприца, уже отчаянно выл: «Ой-ой-ой! Больно будет, ой-ой-ой!» А добрый доктор, родственная душа, гремел в ответ: «И будет! И будет! О-о-о! А-а-а!» Зато нашего дантиста Джимми сумел-таки перепугать насмерть. По-видимому, его потребность вопить выдерживала и общую анестезию. Долгий дрожащий стон, который мой сын испустил уже вдохнув газ, вверг бедного врача почти в панику.

На обратном пути Рози старательно открывала ворота за воротами, а когда мы миновали третьи, вопросительно посмотрела на меня. Я понял: ей ужасно хотелось поиграть в ее любимую игру. Она обожала, чтобы ей задавали вопросы, как Джимми обожал засыпать вопросами меня.

Я повиновался этому сигналу и начал.

– Назови мне шесть голубых и синих цветов.

Рози разрумянилась от удовольствия, уж их-то она знала!

– Колокольчик лесной, колокольчик раскидистый, василек, незабудка, вероника, фиалка.

– Умница! А теперь… ну-ка, шесть птиц!

И опять румянец, и быстрый ответ.

– Сорока, кроншнеп, дрозд, ржанка, овсянка, грач.

– Замечательно! Ну, а теперь назови мне шесть красных цветов…

И так далее и тому подобное, день за днем, с бесконечными вариациями. Тогда я толком не понимал, какой я счастливец. Работал я буквально круглые сутки и тем не менее много времени проводил со своими детьми. Столько мужчин с таким усердием трудятся во имя семейного очага, что практически не видят своих детей. А какой же тогда это семейный очаг? Слава богу, у меня все сложилось иначе.

И Джимми, и Рози, пока не подошли их школьные годы, чуть ли не целые дни проводили со мной на фермах. А Рози, всегда очень заботливо меня опекавшая, по мере приближения ее первого школьного дня начала относиться ко мне прямо-таки по-матерински. Она действительно не в силах была понять, как я сумею обойтись без нее и, когда ей исполнилось пять, постоянно из-за этого тревожилась.

– Папа, – говорила она с глубокой серьезностью, – вот я пойду в школу, как же ты останешься без меня? И ворота открывать, и доставать лекарства из багажника и все самому. Тебе же будет очень трудно.

Я старался ее разуверить, гладил по голове и повторял:

– Конечно, Рози, я знаю. Мне очень будет тебя не хватать, но как-нибудь я справлюсь.

И в ответ всегда солнечный взгляд, улыбка облегчения, утешающие слова:

– Ну, ничего, папа, я ведь буду ездить с тобой каждую субботу и каждое воскресенье. Значит, ты сможешь немножко отдохнуть.

Пожалуй, только естественно, что мои дети, наблюдая с самого раннего возраста работу ветеринара, замечая, какую радость дает она мне, выбрали себе профессию сразу и безоговорочно: они будут ветеринарами!