*****

— Чай или кофе?

Смотрю на заспанную продавщицу в больничном кафетерии и не понимаю ее слов. Я стою перед ней, и она ждет, когда я сделаю заказ.

— Девушка, вы здесь вообще-то не одна. Чай будете или кофе?

— Вера, Вера!

Оборачиваюсь на крик. Родители Юры бегут мне навстречу. Моя мама с трудом поспевает за ними. При виде того, что стало с платьем после драки, свидания в туалете и бега через танцпол, мама бледнеет, потом ее лицо краснеет от едва сдерживаемого гнева.

Веду их в палату к Юре, хотя они засыпают меня вопросами, я отделываюсь всего лишь кивками. Юра поворачивает к нам свою голову. Выглядит он действительно ужасно.

Раньше, чем он скажет хоть слово, я произношу первой:

— Мне жаль, что так вышло. А еще мне жаль, что я все-таки вышла за тебя.

Стягиваю кольцо с пальца.

— Верунчик… — шепчет мама. — Это все нервы, Верунчик. Пойдем, я тебе валерьяночки попрошу.

Не смотрю на нее, смотрю на свекра и свекровь, чье лицо меняется буквально на глазах. Я могу ее понять. Такую, как я, я бы выгнала взашей.

— Простите, что не сделала этого раньше.

— Ах ты, прошмандовка! — несется мне в след.

Я выхожу из палаты.

— Подождите, постойте, я все выясню, я верну… Верунчик! Вера!

Предсказуемо, что Юра даже не сказал ни слова. Мне следовало решиться раньше, чем я рухнула на самое дно, но лучше поздно, чем никогда.

Мама хватает меня за руку и больно дергает на себя. Резко разворачиваюсь к ней и, наконец, выговариваю все. И за детство, когда «мама знает лучше», и за юношество, когда «маму надо слушать, мама плохого не посоветует». За всю жизнь, в которой я приняла не так-то много самостоятельных решений, но они — мои, а не чужие. Потому что и жизнь моя. И теперь я не намерена позволять никому управлять ею так, как хочется кому-то другому.

Я больше не буду той, кто не может сделать выбор в самолете между курицей и рыбой, не буду доедать все, потому что «мама старалась, готовила, разве ты не любишь маму?», не буду выбирать тех мужчин, которым плевать на мои желания и чувства. И не позволю, никому больше не позволю решать за меня, с кем жить и за кого выходить замуж. Пусть я сто раз ошибусь, пусть набью шишки, но они будут мои. Мои ошибки — и мне за них отвечать.

Мама стоит бледная и шокированная.

— Люди же смотрят… Вера, хватит.

С меня действительно хватит. Всего этого хватит. Я не хочу быть марионеткой. И хочу жить полной жизнью.

— Что скажут родители Юры?! Вера, одумайся!

Ничего хорошего они не скажут, а жить с их сыном только, чтобы не ставить их в неудобное положение, я не буду.

— Думаешь, ты своему хахалю нужна?! — несется в спину. — Ты еще прибежишь! Приползешь к Юрочке, умоляя простить тебя!..

Опять. Ничего нового от людей, которые привыкли тобой помыкать, услышать невозможно. Те же слова, что Юра бросил мне вслед, когда я вытаскивала из квартиры чемодан, направляясь в аэропорт.

И ведь он был прав. Я действительно прибежала к нему, плевать почему, из-за шока или страха, но прибежала. И если сделаю это снова, если сейчас не уйду навсегда, то значит, позволю, чтобы об меня ноги вытирали.

— Вера! Стой, Вера!.. Ох, сердце прихватило, неблагодарная…

Иду, не останавливаясь. На меня смотрят и оборачиваются. Я все еще в платье невесты с изорванным и грязным подолом, с подтеками туши под глазами. Без верхней одежды и с голыми плечами, но плевать, я ухожу.

Марк

— В конец охренел, Марк?! — ревет Воронцов.

Только что из клуба ушли полицейские, а врачи со скорой терпеливо ждут, пока я подпишу отказ от госпитализации. Оля с молчаливым осуждением берет у петуха Вовчика лед, который тот принес из-за барной стойки, и прикладывает к моему лицу.

— Какой же ты мерзавец, Марк, — вздыхает она, едва слышно. — Трахнуть невесту, а потом раскатать по полу жениха… Господи, как же мне повезло, что Воронцов не поддался на мои уговоры позвать тебя на нашу свадьбу.

Улыбаюсь, даже несмотря на то, что мне адски больно из-за разбитой губы. Расписываюсь, и бригада со скорой уводит одного из парней, который вмешался в массовую драку, где только у меня были свои счета с женихом, но я не учел его группу поддержки.

Гостей в клубе больше нет. Воронцов едва сдерживается, я вижу. От того, как они с Олей обмениваются молчаливыми взглядами, хочется выть в голос. Воронцов вздыхает и идет к барной стойке, оставляя меня с Олей. Красноречивым взглядом она намекала ему на то, что раз он не справился со мной, то теперь ее очередь вразумить плохого мальчика.

— Спасибо, Оль, за все, но я пойду. И простите. Я возмещу.

Оля хмурится. Да, я разгадал ваши хитрые планы.

— Куда ты поедешь сейчас, Марк?

Знает, что вряд ли домой под одеяло.

— К вашим конкурентам. Веселиться, — скалюсь я. Лед таит, и холодные капли лезут под рубашку. — А то у вас тут тухлая вечеринка, Оля, прости, но шоу-программа могла бы быть и лучше.

— Вот ты мерзавец, Марк, — говорит Оля, убирая растаявший лед. — Серьезно, поехали к нам домой. У нас есть лишняя комната. Боюсь, что с твоей тягой к приключениям, живым ты до утра не останешься. А на тебе уже целого места нет.

— Плевать, Оля. Она же сбежала от меня, ты видела… И вышла замуж.

— Так это была не случайно подвернувшаяся невеста? Ты ее знал до этого? Марк, посмотри на меня, ты что… — она быстро оглядывается на хмурого Воронцова, который сидит за стойкой. — Так это из-за нее ты проиграл спор?!

Мягко убираю от своего лица ее руки.

— Спасибо, Оля. Но мне надо идти.

— Куда? Марк, ты ведь можешь много добиться, если хотя бы поговоришь с ней, а не… — она неопределенно махнула в сторону двери туалетов. — Марк, не делай глупостей. Поехали к нам. Тебе нельзя оставаться в одиночестве.

— Поехать к вам?! — взрываюсь я. — И смотреть, как вы милуетесь?! Как понимаете друг друга с полуслова?!

— А ну тон сбавил, Бестужев! — Воронцов вырастает возле Оли. Еще мгновение назад был у барной стойки, а теперь здесь, теснит меня от нее. Еще один защитничек, хотя ему я бы не стал разрисовывать физиономию, да и не было бы это так просто, как с Юрой.

Мягкотелый пьяненький Юра. Господи, это даже не принесло облегчения. Ни выбитый зуб, ни сломанный нос. Он не увернулся, не пытался меня сбросить с себя, не блокировал ни один удар. Просто лежал подо мной и захлебывался кровью и криком.

Три проклятых буквы, которые я ненавижу.

Ю. Р. А.

— Все в порядке, Воронцов, я ухожу.

— Марк, не надо, — снова встревает Оля, но Воронцов одним суровым взглядом прерывает жену на полуслове.

— Иди, Марк, — говорит он. — Ты здесь уже достаточно натворил.

Руки он мне не протянул. Я тоже не стал делать этого.

— Леша, неужели ты не видишь…

Что говорила Оля дальше, я слушать не стал. Леша не видит, нет. И слава богу.

Набрал водителя, а пока стоял на тротуаре и ждал, нашел в поиске нужный адрес.

Когда машина прибыла, растянулся на заднем сидении, предварительно назвав адрес. Мои ребра меня же проклинали, как и губа. Как и сломанный нос. Но мне было мало боли за сегодня. Все равно ни одна физическая боль не сравнится с той, что червем проедает сердце.

Проснулся от того, что машина стоит, а водитель коснулся моего плеча. Велел ему ждать меня здесь.

Завалился в круглосуточный татусалон, перепугав своим внешним видом мастеров. Заставили подписать бумагу, что я понимаю, что собираюсь сделать и снимаю с них всякую ответственность. Опасались, что утром, когда протрезвею, потащу их в суд за самодеятельность.

С удовольствием растянулся в кресле, предварительно стащив с себя верхнюю одежду и потом футболку. Тихо зажужжала машинка, иглой царапая кожу.

Теперь на моем измученном теле будет на одну татуировку больше.

Вера

Два дня позади, за которые я сняла новую квартиру на последние сбережения, написала заявление о том, что хочу отработать еще две недели и уволиться по собственному желанию.