– Томагавк?

– Нечто вроде узкого топорика с острым шипом на обухе. Страшное оружие, если в умелых руках. Блэкуэлл настолько уважает томагавк, что даже им клянется. Остальные двое успели убежать. Но потом, когда бунт был подавлен и стали разбираться, оказалось, что и они как-то там погибли. Лично я думаю, что их убил либо Блэкуэлл, либо его дружки, чтобы Рез остался единственным очевидцем убийства тех троих. Ну а потом Блэкуэлл отвел Реза к баррикаде, возведенной тюремщиками посреди прогулочного двора, и сдал им с рук на руки. – Арли отхлебнула из чашечки. – Резовы юристы взяли дело Блэкуэлла, накопали каких-то мелких процедурных нарушений, и через три месяца приговор был отменен, а нового обвинения в этом самом тройном убийстве ему так и не предъявили. С тех пор они неразлучны.

– А за что он сидел, Блэкуэлл?

– Убийство. Вы знаете, что такое стоялец?

– Нет.

– Это чисто австралийская реалия. Я склонна думать, что такое явление и не могло бы возникнуть нигде, кроме культуры, основы которой были заложены каторжниками, хотя мои австралийские друзья напрочь с этим не согласны. Стоялец – это волк-одиночка, хищник, охотящийся на других преступников, достаточно богатых, а зачастую и крайне опасных. Он ловит их, а затем «стоит» над ними.

– Что это значит?

– Пытками вымогает у них деньги. И ведь ему приходится иметь дело с весьма серьезными мужиками, у которых есть охрана, бдительно следящая, чтобы ничего подобного не случилось…

– Пытками?

– Есть еще родственный термин, «педикюрщик», только педикюр тут проводится весьма радикальный, под корень пальца. Ну а узнав у них все необходимое, он их убивает.

Блэкуэлл возник рядом с ними неожиданно и бесшумно, огромная фигура в черном клеенчатом плаще на фоне выгоревших американских реклам и настенного многоцветия жвачки. Его изрезанный скальп надежно скрывался под тульей черной клеенчатой шляпы.

– Арли, дорогая, да никак ты поминаешь некое имя всуе?

Но на лице его играла улыбка.

– Я тут знакомила мистера Лэйни с ранними периодами вашего жизненного пути. Мы только что добрались до салона красоты, а вы пришли и все испортили.

– Ничего страшного. Обед сдвинут на попозже, по просьбе Роззера. Я вас подброшу. Место встречи тоже поменялось. Надеюсь, вы не будете сильно возражать.

– И что это такое за место? – Арли отхлебнула сакэ, словно и не собиралась никуда идти.

– «Западный мир».

– Ну вот, – вздохнула она. – А я-то надела парадные туфли.

Теперь в поезде не то что сесть, протолкнуться было трудно, и правила зрительного контакта тоже вроде изменились, хотя Кья и не могла понять – как именно. Ее сумка с «Сэндбендерсом» плотно притиснулась к спине Масахико, который снова работал со своим дисплеем, держа его перед глазами примерно так же, как пассажиры переполненной утренней электрички – газету, сложенную квадратиком на нужной статье.

Назад в ресторан ихнего отца, а потом – неизвестно что. Она сделала то, чего никак не хотела Хироми. И не узнала ничего нового, кроме того, что есть на свете люди, считающие Реза треплом и занудой. Ну и что же дальше? Она все-таки использовала полученную от Келси карточку, чтобы заплатить за метро в одну сторону, а теперь и в другую. А ведь Сона предупреждала, что ее ищут, что они могут проследить за использованием карточки. А нельзя ли как-нибудь ее обналичить? Хорошо бы, но вряд ли.

Все шло наперекосяк, совсем не так, как она представляла себе это в Сиэтле, но кто же мог ожидать, что на пути встретится такая вот Мэриэлис. Или Эдди, или даже Хироми.

Масахико смотрел на дисплей с таким лицом, словно увидел какую-то мерзость, хотя там были все те же крючки-закорючки.

И еще эта штука, которую подсунула Мэриэлис. Прямо здесь, в сумке. Нужно было оставить в комнате Мицуко, а не таскать при себе. Или вообще выкинуть. Ну да, вот так выкинешь, а потом появится Эдди или Мэриэлис, и что тогда делать, что говорить? А вдруг там какие-нибудь наркотики?

В Сингапуре за такое вешают прямо на площади. Отцу публичные казни не нравятся, из-за них он ее к себе и не приглашает, ну, может, не только из-за них, но отчасти. Там же все это показывают по телевизору, так что трудно не увидеть, а он не хочет, чтобы она смотрела на такое. А Сингапур – это далеко от Токио? Ей хотелось мотнуть вот так сразу туда, доехать до отцовской квартиры с закрытыми глазами, и сразу выдернуть телевизор из розетки, и не включать его больше, а просто быть там с ним и запахом его лосьона для бритья, и прижаться щекой к его колючей шерстяной рубашке, только ведь в Сингапуре таких, конечно, не носят, потому что там жарко. Ну ладно, она просто закроет глаза и будет слушать, как он рассказывает про свою работу, про Спрос и Предложение, которые снуют, подобно невидимым драконам, по биржевым площадкам всего мира, сшибая чешуйки прибыли для таких, как отец, брокеров…

Масахико резко повернулся, чуть не сорвав сумку с ее плеча; поезд тормозил у какой-то – совсем незнакомой – платформы. Женщина с желтым магазинным мешком сказала что-то по-японски. Масахико схватил Кья за запястье и потащил к открывшимся дверям.

– Так нам же не здесь…

– Пошли! Пошли!

Почти бегом из вагона на платформу. И пахнет здесь тоже не так – чем-то едким, химическим. И стены не такие вроде чистые. Треснувшая плитка кафельного потолка.

– В чем дело? Зачем мы сошли?

Молча и не останавливаясь, Масахико утащил ее в угол между кафельной стеной и гигантским торговым автоматом.

– В ресторане тебя ждут. – Он взглянул на свою руку и мгновенно, чуть ли не испуганно отпустил запястье Кья.

– Откуда ты знаешь?

– Крепость. Сперва, час назад, они просто наводили справки.

– Кто?

– Русские.

– Русские?

– После землетрясения здесь появилось много комбинатских. Налаживают отношения с гуми.

– А кто такие гуми?

– Мафия, если по-вашему. Якудза. У моего отца договор с местным гуми. Если держишь ресторан, без этого никак. Представители этих гуми говорили с отцом про тебя.

– Так что же, у вас там в квартале вся мафия русская?

За головой Масахико, на боковой стенке торгового автомата – анимированный логотип чего-то, называемого «Эппл Ширз».

– Нет. Франчайз от Ямагучи-гуми. Отец знает этих людей. Они сказали отцу, что тобой интересуются русские, и это плохо. Они не могут гарантировать такую, как всегда, безопасность. Русские ненадежны.

– Я не знаю никаких таких русских, – твердо сказала Кья.

– Нам нужно идти.

– Куда?

Масахико повел ее в дальний конец платформы, битком забитой людьми и мокрой от сотен сложенных зонтиков, к эскалатору.

– Когда Крепость заметила, что к нашим адресам, моему и сестричкиному, проявляется внимание, одному из друзей поручили забрать мой компьютер…

– Зачем?

– Потому что на мне лежит определенная ответственность. Перед Крепостью. Распределенная обработка.

– Так у тебя что, MUD в твоем компьютере?

– Крепость нигде не находится, – сказал Масахико, ступая на эскалатор. – Так что теперь мой компьютер у друга. И он знает про людей, которые тебя подстерегают.

Гоми-бой,[27] так звали этого друга.

Его одежду составляли замызганная хлопчатобумажная фуфайка с закатанными манжетами и необъятные, как бегемотье брюхо, штаны от армейской робы, не сваливавшиеся с его тщедушного тела только благодаря флюоресцентно-оранжевым, трехдюймовой ширины подтяжкам. Ботинки у него были розовые, точь-в-точь такие, как носят маленькие дети, только на несколько размеров больше. В данный момент он сидел на угловатом алюминиевом стуле, и младенческие ботинки болтались в воздухе, чуть-чуть не доставая до пола. Его шевелюра была словно вылеплена из какой-то вязкой массы, сплошь тугие, клейко поблескивающие завитки и ямки. Вот так же точно изображали прическу Дж. Д. Шейпли авторы этих стенных росписей на площади Пионеров; Кья знала из школьных уроков, что это как-то там связано со всей этой Элвисовой историей, но не помнила, как именно.