Но мистер Лоу не смотрел на нее.

— Тебе может быть полезно вспомнить, — добавил он, — другого человека, которого тоже считали опасным.

— Это угроза?

— Возможно, но для господина le comte ^[42].

Ярость помутила ее разум. Она закричала, не выбирая слов, стараясь только побольнее его оскорбить:

— Ты осел! Ты, ты думаешь, человек его крови скрестит шпагу с… с… профессиональным игроком?

Он с улыбкой вздохнул:

— Ты уже сравниваешь меня со своим угодником, и не в мою пользу. Но не важно. Ты предупреждена. Я не буду тебя задерживать. Мне больше нечего сказать.

— А мне — есть, — заговорила она сквозь слезы. Ее торопливые сбивчивые фразы содержали мало смысла: — Я предупреждена? Так? О чем я предупреждена? Чего я, по-твоему, могу бояться? Бояться можешь ты сам. Грозишь поссориться с графом Орном? Да он поколотит тебя, как поганого притворщика, каким ты и являешься! Как ты смеешь, кто ты такой, чтобы так говорить об этом человеке? Ты изливаешь здесь свою бессильную злобу за то, что он сделал меня своим другом.

Ее ярость усиливалась от той холодности, с какой он продолжал стоять перед ней.

— Мне надо прятаться от своих друзей, потому что я имею несчастье быть твоей женой? Твоей женой! А ведь я и ей-то не являюсь по-настоящему. Я твоя жертва, твоя пленница. Только такой дурак, как ты, может думать, что женщина станет выносить это. Постарайся понять, я не такая И как ты вообще смеешь попрекать меня моими знакомствами? Почему я не могу знакомиться с кем хочу? Какую верность я должна тебе сохранять? Сколько раз ты сам обманывал меня за эти годы? Ты предупредил меня, так? А теперь я предупрежу тебя в свою очередь. Я не твоя рабыня и не твоя игрушка. Я принадлежу только себе. Запомни это. Я буду делать только то, что мне угодно.

Она замолчала и посмотрела на него, словно в ожидании ответа. Но он молчал. И тогда, зарыдав, она громко повторила:

— Вот так! Теперь ты тоже предупрежден.

С этими словами она резко повернулась и выбежала из комнаты.

Летом мистер Лоу был очень занят, достигая полного контроля над колониями в Америке, Азии и Африке.

Новости из Луизианы были нерадостны. Добыча драгоценных металлов, которыми была богата эта земля, была незначительной. Также ничего не было слышно о вездесущих там алмазах и рубинах, слухи о которых, в основном, и привлекли покупателей акций Миссисипской компании.

Это, впрочем, мистера Лоу не особенно беспокоило. Драгоценностей могло и не быть, но плодородие почв и высокая урожайность земли оставались фактом, гарантирующим акционерам прибыль. С другой стороны, мистер Лоу был достаточно осторожен, чтобы не выдавать нежелательную ему информацию о состоянии дел в Луизиане, так как это могло отпугнуть пайщиков не только этой компании, но и других.

Его общественное положение под покровительством регента было таким высоким, что он получил в те летние дни приглашение провести неделю в Со.

Он этому удивился, поскольку ему казалось, что его заслуги мало что значат в глазах герцогини Менской, которая, помимо дворян, дорожила только вниманием людей, чьими единственными достоинствами были изящный ум и литературная ученость.

— Semper sursum, — сказал он Катрин, отношения с которой, после их ссоры в ту ночь, вновь стали холодно вежливыми. — Semper sursum. Всегда вверх. Возможно, ты считаешь, что я просто искатель приключений, но так или иначе, а я веду тебя от вершины к вершине. Нас пригласила ее светлость герцогиня Мен, которая имеет тайную надежду со временем стать королевой Франции.

Он положил перед ней надушенную бумагу, подписанную секретарем герцогини Малезье. Она была украшена изображением пчелы и улья, эмблемы общества «Mouche-a-miel» ^[43], создание которого служило ее светлости для прикрытия других, более опасных, целей.

Катрин небрежно взглянула на нее.

— Граф Орн говорил мне, что скоро мы его получим.

Она сказала эти слова таким спокойным тоном, что ее муж не мог не почувствовать вызов. Несмотря на сделанное ей предупреждение, она продолжала поощрять визиты графа на улицу Гренель, а также постоянно встречалась с ним в других местах.

Брат мистера Лоу сказал ему, что их часто видят вместе, совершающими конные прогулки. Мистер Лоу знал об этом, сам многое замечал, но продолжал сохранять любезное безразличие, не говоря больше с Катрин об этом. Эта тишина несла для нее смутное ощущение опасности, какую-то скрытую неопределенность, и в страстном желании положить ей конец Катрин произнесла имя Орна.

— Граф Орн? — задумчиво повторил он. — Тогда все ясно. А я никак не мог понять, чем мы им угодили, и стоит ли этому приглашению радоваться.

— Радоваться? Ты совсем зазнался. Только приглашение в Версаль было бы большей честью.

— С точки зрения господина де Орна, возможно, и так. Но не с моей. Я соблюдаю верность по отношению к Его Высочеству регенту и, в отличие от господина де Орна, моя верность обращена к человеку, который в ней нуждается.

— Что ты против него имеешь?

— Лучшее, что можно сделать, уважая регента, это держаться подальше от его политических противников Менов, самым мелким преступлением которых является клевета, а самым крупным — измена. Твой господин де Орн является мелким и подлым escroc. И если бы ты хотела оказать мне любезность, то выбрала бы для своей дружбы кого-нибудь, пользующегося менее позорной репутацией.

— Я не хочу оказывать тебе любезность.

— Это заметно.

— И твоя клевета не изменит мое отношение к этому благородному человеку.

— Клевета? — он усмехнулся. — Этого подлеца с позором выкинули из австрийской армии, этот escroc должен деньги всем подряд, этот вымогатель взял деньги — целый миллион — у еврея Бернара, но так и не выполнил его просьбы. Таков он, твой благородный друг! Гордись его дружбой.

— Ложь не изменит мое уважение. А когда мы поедем в Со…

— Мы не поедем в Со.

Она испугалась.

— Как? Не поедем в Со? Ты осмелишься отказаться от приглашения, которое равносильно королевскому?

— Я тебе высказал мое отношение к Со и живущим там интриганам. Кажется, этого достаточно.

— Прекрасно. Как тебе будет угодно, — она стояла, дрожа от внутреннего напряжения. — Можешь оставаться, а я поеду.

— Ах! — он вздохнул. — Пойдут сплетни, если ты появишься без меня.

— Может быть, хоть тогда ты поймешь, что приличнее тебе будет меня сопровождать.

Он повторил с нетерпением:

— Я же говорил тебе, лояльность к Его Высочеству не позволяет мне туда ехать.

— Это предлог. Ведь герцог и герцогиня Мен были на балу герцогини Берри в Люксембургском дворце. Как же ты можешь говорить о нелояльности твоей поездки к тем, кого даже дочь регента принимает у себя? Да и потом я-то не связана твоими обязательствами к регенту.

— Вообще никакими обязательствами ты не связана.

— Да, и вообще никакими, — согласилась она. — Так что решай только сам за себя. Как бы ты ни поступил, а я буду гостьей герцогини Мен, — она повернулась, собираясь идти. — Ты понял?

Он ответил ей очень тихо.

— Я понял, что за это мне придется поблагодарить господина де Орна. Он стал доставлять мне слишком много беспокойства. Я никогда не заставлял тебя, Катрин, подчиняться мне насильно. Наверное, мне будет легче договориться с твоим графом, чем с тобой.

Она снова повернулась к нему лицом и, задыхаясь, произнесла:

— Ты сошел с ума! Он не будет говорить с тобой. Человек его происхождения не захочет терпеть твои выходки.

— Будь спокойна. Все останется в рамках приличий.

Она посмотрела на него с неприязнью и пожала плечами:

— Торопись сломать себе шею, если тебе угодно.

С этими словами она вышла, а он еще несколько минут оставался неподвижен, глядя ей вслед. Его вывел из оцепенения бой каминных часов. Было десять утра, час, в который он всегда отправлялся на улицу Кенкампуа, чтобы бросить взгляд на совершавшиеся сделки и дать указания своему брату, который оставался там в качестве его заместителя.