Соседние улицы Сен-Дени и Сен-Мартен были запружены экипажами, а на самой улице Кенкампуа они стояли вокруг Банка не только целый день, но и всю ночь. Жильцы соседних начали жаловаться на постоянный шум. Пришлось по обеим сторонам улицы Кенкампуа строить баррикады, которые охранялись войсками с девяти вечера до девяти утра, пока Банк был закрыт. Об открытии и закрытии Банка теперь возвещал удар колокола.

У казначейства, в свою очередь, с утра и до ночи стояли длинные очереди владельцев долговых обязательств, которые, отталкивая друг друга, пытались обменять их на квитанции, чтобы потом как можно скорее бежать превращать их во все поднимающиеся в цене акции.

Перед Отель-де-Невер улица была заполнена экипажами знатных лиц, которые, используя свое высокое положение и личное знакомство с мистером Лоу, ехали прямо сюда, чтобы избежать неудобств, ожидающих их на улице Кенкампуа.

Так как мистер Лоу дальновидно настоял на внесении в указ регента о передаче государственного долга его компании статьи о недопущении никаких сословных различий, то дворянство, разоренное бесконечными пирами и войнами Людовика XIV, теперь вовсю осаждало особняк этого финансового волшебника. Все, что только было во Франции благородного, сидело теперь в коридоре перед дверьми его кабинета в ожидании приема у его августейшества.

Прямо у него герцог Бурбонский обменял свои казначейские квитанции на пачку акций компании, стоимость которых так возросла, что он тут же смог оплатить все Свои долги и начать перестраивать свой великолепный замок в Шантильи. Его ловил вспыльчивый горбун принц де Конти, который злобно жаловался ему, что во время первого выпуска акций он опоздал с получением казначейских квитанций и в результате мог бы приобрести эти акции только по тройной цене. К счастью, он воздержался от этого шага. К счастью, потому что теперь мистер Лоу, надо полагать, выдаст ему акции второго выпуска по их номинальной стоимости.

Разумеется, случай принца был самый типичный, но мало кто имел столь высокое происхождение, чтобы иметь возможность решать подобные проблемы в самом сердце компании.

Мистер Лоу пошел ему навстречу, и де Конти отбыл из Отель-де-Невер, провозгласив себя навеки преданным слугой мистера Лоу, и унося кипу акций, которые он легко мог продать на улице Кенкампуа за восемь номиналов.

Сходным образом, хотя и с большей готовностью, мистер Лоу пошел навстречу своему другу герцогу Антену, который тоже не успел поменять свои квитанции на акции первого выпуска, а также многим другим самым благородным представителям дворянства Франции, таким как принц Роан, принц Гемене, герцог Ла Форс и герцог Ла Врийер, которые выходили от него со словами вечной благодарности за его услугу.

Пока благородные клиенты осаждали мистера Лоу в его прекрасном кабинете, их жены заполнили салон Катрин, неся ей подарки и приглашения.

Как демонстрацию своего высокого положения в обществе Катрин готовила бал в честь тринадцатилетия их дочери. Этот бал украсили своим присутствием наиболее яркие представители двора. Его с радостью посетила герцогиня Берри, члены иностранных посольств и даже папский нунций, который при всех обнял прекрасную маленькую виновницу торжества.

На руку этой девочки рассчитывали сыновья лучших семейств Франции. А ее младший брат, ровесник короля, поехал в Версаль, чтобы стать там товарищем по играм Его Величества.

Во время своих приемов, которые Катрин проводила с поистине королевским величием, ее всегда сопровождал теперь негритенок в тюрбане из Сенегала, которого ей подарил герцог Антен. Он нес за ней сумочку или веер. Головокружительность ее успехов в обществе вызвала в ней чувство благодарности к своему мужу, который создал все это великолепие. Она стала намного мягче с ним, особенно когда узнала, что визит графини Орн в Париж был очень недолгим.

Узнав это, Катрин пришла к выводу, что, возможно, часть ее обвинений, которые она в тот день так обидно высказала мужу, не имела под собой оснований. Ей было неудобно перед ним, и она надеялась своей податливостью искупить вину.

Это было нелегко. Иронично наблюдая за ее попытками, он, видимо, утомившись ими, дал ей как-то понять, что они его не обманывают и он все понимает. Он был почти груб, когда нетерпеливо заговорил с ней.

— Катрин, хотя бы ты не домогайся любви могущественного барона Ла, повелителя принцев, главного служителя денег, распорядителя империи, который завтра, быть может, станет генеральным контролером Его Величества. Не ослепляй себя, дорогая, великолепием, чей отсвет падает и на тебя. Для тебя я просто Джон Лоу из Лауристона, Джессами Джон, как меня звали.

Она посмотрела с упреком.

— Я так и отношусь. Почему ты так неласков со мною? Откуда у тебя такие низкие подозрения?

— А разве иметь низкие подозрения имеешь право только ты?

Это был точный удар. Она замолчала. Она даже пошла еще дальше, что было нелегко для такой гордой женщины, и попросила у него прощения за те свои слова.

Понимая, чего ей это стоило, и в общем-то сознавая, что его совесть по отношению к ней не совсем чиста, он утешил ее словами, которых ни за что бы не произнес в других обстоятельствах:

— Не мучай себя, — сказал он, — этими подозрениями. Что бы ни значила для меня Маргарет Огилви, все это осталось в прошлом, до того, как я женился на тебе. И еще раз позволь повторить тебе, что она никогда не была моей любовницей. Поверь, мне нет необходимости обманывать тебя. И чтобы закончить все это, могу добавить, что я, скорее всего, никогда больше не увижу Маргарет Огилви.

Ее щеки покраснели, взгляд увлажнился, и с печальной нежностью, от которой больно защемило его сердце, она ска зала:

— В тебе, Джон, не было никакого величия, когда я приехала к тебе в Амстердам. Ты был конченый человек тогда, — мягко напомнила она. — И, пожалуйста, не забывай об этом и не упрекай меня больше так несправедливо.

Он признал, что это так. Но все же продолжал считать, что ее любезность с ним объясняется его общественным положением, льстившим ее честолюбию.

Он еще не достиг зенита своей карьеры, но стремительно к нему приближался.

Распродажа второго выпуска акций Индийской компании была столь стремительной и оставила столь многих неудовлетворенными, что он посчитал возможным, не откладывая, приступить к третьему и последнему выпуску. Он начал его распродажу в октябре, и раскупали его также охотно, как и предыдущие.

И вновь шумная толпа дворян осаждала его кабинет. И вновь среди них выделялся принц де Конти. К этому маленькому горбуну аппетит пришел во время еды. Не удовлетворенный уже полученным им по милости Лоу целым состоянием, он пришел требовать для себя участия в третьем выпуске акций на тех же условиях.

Очень вежливо мистер Лоу отказал ему.

— Я вынужден, монсеньер, подумать в первую очередь о тех, кто еще не смог обменять свои долговые обязательства на акции моей компании. Я не могу пренебрегать их справедливыми требованиями.

Но жадному принцу было на это наплевать. Никакие ссылки на справедливость не могли остановить его. Он говорил о своем высоком положении и о том, как важно не портить с ним отношения, тем самым намекая, что он, может быть очень опасным в противном случае.

Мистер Лоу остался неумолим. Возможно, на его решение повлияло его презрение к принцу, которое он едва скрывал.

— Я надеюсь, что ваше отношение ко мне все же не изменится. Поймите меня правильно, монсеньер.

Наконец, расстроенный принц мрачно покинул его кабинет, забыв назвать себя на этот раз слугой мистера Лоу.

С окончанием продажи третьего выпуска своих акций, которую первоначально мистер Лоу намеревался завершить через год и которая заняла чуть больше двух месяцев, государственный долг Франции к неописуемой радости регента был ликвидирован.

Покоренный гением мистера Лоу, Его Высочество предложил ему занять пост генерального контролера финансов, но так как государственную службу во Франции мог нести только католик, то мистеру Лоу пришлось изменить конфессию и пойти к мессе, что вызвало негодование как у Макуэртера, так и у Катрин. Так он стал de jure тем, кем был de facto, что еще больше оскорбило и разозлило д'Аржансона, который теперь вынужден был довольствоваться лишь печатью канцлера.