Сульг вздохнул, подумав, что могло произойти с Таль-мом и Айши, поднялся с камня, накинул плащ, спрятал в карман коробочку и перстень с печатью «волков», вложил меч в ножны и медленно пошел вдоль берега, невидимый из-за огромной, нависшей над берегом скалы.

Каменистый берег постепенно переходил в песчаный, заросший ивняком. Показались убогие хижины, сараи, загоны для свиней: невзрачная окраина Брера, где не было ни трактиров, ни постоялых дворов, ни нарядных улиц. Тянулись покосившиеся изгороди, сохли рыбацкие сети, копались в кучах мусора тощие псы. На длинных мостках две женщины полоскали белье, переговариваясь громкими звонкими голосами. Норлок издали наметил место, где можно будет укрыться, – подальше от людей, там, где заросли ивы на песчаной косе были особенно густыми. Чтобы пробраться туда, придется дожидаться темноты, иначе кто-нибудь заметит чужого. Закончив полоскать, женщины сошли на берег и поставили на песок тяжелые корзины с мокрым бельем, продолжая болтать. Обе они были молодыми; одна, поправляя серый платок, повязанный сложным узлом, рассказывала что-то смешное и заливалась смехом. Другая, невысокая и темноволосая, посмеивалась в ответ, вытирая мокрое лицо пестрым платком. Они долго болтали, прежде чем расстаться; женщина в сером платке, сгибаясь под тяжестью корзины, побрела по дороге, ведущей прочь от озера. Другая, все еще улыбаясь, направилась вдоль берега, и норлок выругался про себя, с опозданием сообразив, что сейчас она пройдет совсем рядом и, конечно же, заметит его.

Поравнявшись с Сульгом, женщина бросила на него быстрый взгляд и улыбнулась.

У нее были большие золотистые глаза и смуглая кожа, точно тронутая летним ласковым солнцем. Черные волосы выбивались из-под чепца и кольцами падали на полную шею, украшенную ниткой дешевых бус.

Норлок заметил вспыхнувший интерес в ее глазах и тут же с большой готовностью улыбнулся в ответ.

Кажется, ему не придется сегодня спать на берегу.

В десятый раз за это солнечное осеннее утро «золотая» Бретта мысленно пожелала собственному мужу заболеть чумой или желтой лихорадкой, а лучше – тем и другим одновременно – и немедленно умереть самой мучительной смертью, какая только существует на свете. К сожалению, ее проклятия не обладали нужным воздействием. Муж, живой и – Бретта была в этом уверена – совершенно здоровый находился в Баттапе, а сама она сидела рядом с Лубертом в устланной кадгарскими коврами ложе, положив руки на раззолоченный барьер и чувствуя на себе сотни глаз, устремленных с соседних балконов и лож. Придворные Белого Дворца догадывались об отношениях Бретты и Луберта, но пищи для злословия имелось пока что немного: на людях брат с сестрой держались безупречно.

Праздник Середины года длился в Доршате шесть дней и традиционно заканчивался конными состязаниями, после чего город возвращался к будничной жизни почти до весны: небольшие зимние торжества обычно не собирали столько народу. Как всегда, на большом поле возле устья реки возвели деревянные ложи для знатных гостей, простой же люд толпился за барьерами, наблюдая за выступающими всадниками. Чуть дальше пестрело множество шатров и палаток, где продавали напитки, съестное и всякую всячину: бусы из ракушек и раскрашенных камней, деревянные игрушки, глиняную посуду, платки, шали и дешевые оловянные зеркальца. Тут же бродили актеры-кукольники с огромными коробами, фокусники, жонглеры, певцы и даже лекари-зубодеры, бренча в мешке инструментами, зловеще похожими на орудия пыточных палачей.

День состязаний выдался по-летнему солнечным. Ветерок осторожно покачивал тяжелые кисти навеса, укрепленного над ложей, где сидели Бретта и Луберт. В верхней ложе, над которой колыхались тяжелые флаги, виднелась фигура Наместника. Ниже, на террасах, расположенных ярусами, балконы пестрели яркими нарядами дам, золотым шитьем мундиров и причудливыми одеяниями заморских гостей.

На песчаной арене лучшие наездники Доршаты демонстрировали собравшимся искусство выездки: кони исполняли пируэты, пересекали площадку коротким галопом, склонялись перед ложами на одно колено. Здесь же по окончании выступлений должны были начаться скачки, в ожидании которых множество шныряющих в толпе букмекеров и жуликов уже принимали ставки.

– Бокал вина, дорогая сестра? – осведомился Луберт, делая знак молчаливому вышколенному пажу, стоявшему поодаль с кувшином в руках. – Охотно, – отозвалась «золотая» Бретта и в одиннадцатый раз мысленно пожелала мужу умереть от чумы. Или от кровавого поноса – для разнообразия.

Если бы Сайраса не понесло летом в Баттап, она сидела бы сейчас в ложе с ним, а не с Лубертом. Муж, конечно, тоже небольшое счастье, но все же лучше, чем братец! Кроме того, тогда в ложу можно было бы пригласить Тинчера, веселую Йору и еще кого-нибудь из дам. С Тинчером никогда не бывало скучно, даже Сайрас иной раз оттаивал и улыбался в ответ на какую-нибудь его остроту! Но мужа нет, и по этикету Бретте положено сидеть в ложе с братом. Чума на весь дворцовый этикет!" Бретта заставила себя улыбнуться, она всей душой надеялась, что разговор с Лубертом издалека, с соседних балконов, смотрится именно как дружеская беседа брата и сестры. Луберт дождался, когда слуга отойдет, улыбнулся и протянул бокал Бретте: всем, кто не знал его так хорошо, как сестра, улыбка вполне могла показаться добросердечной. Бретта пригубила вино, лениво разглядывая противоположные ложи. Слева, возле арены, сидели вельможи из Наргалии, прибывшие в Доршату вместе с супругами. Каждому знатному наргалийцу разрешалось иметь трех жен, и ложа была битком набита смуглыми темноволосыми женщинами, большинство из которых, пожалуй, даже имели бы успех в доршатском обществе, если бы не странный наргалийский обычай красить зубы замужних женщин в красный цвет. Неподалеку от наргалийцев блистали нарядами придворные дамы, Бретта разглядела Йору – подруга лакомилась финиками, – старую сплетницу Эрайн, сидевшую с поджатыми губами, несколько своих фрейлин, среди которых выделялась благообразная белл Кволла, седая, величественная, с добродушным круглым лицом – Хранительница нарядов Бретты, а по совместительству шпионка Луберта, докладывавшая ему о каждом шаге сестры. Бретта мирилась с ее присутствием в собственных покоях, стиснув зубы, – вывести из себя белл Кволлу было почти невозможно, зато Хранительнице нарядов удавалось изрядно бесить «золотую» Бретту.

Рядом с фрейлинами сидел Тинчер, веселя дам оживленной болтовней, бросая в сторону Бретты сочувственные взгляды; в верхней ложе виднелся Наместник, время от времени довольно поглядывавший на Луберта и Бретту. Она не сомневалась, что отец испытывает огромное удовольствие, усадив их в одну ложу: улыбки, которые дарили друг другу брат и сестра, могли обмануть кого угодно, но только не его.

Возле самой арены стояли гвардейцы Дворца, все, как на подбор, рослые и светловолосые. На нижней террасе сидел начальник Дворцовой стражи Лоринг, невозмутимый темноглазый красавец, словно магнитом притягивавший взгляды женщин. «Золотая» Бретта вздохнула: он всегда держался так, будто и не подозревал о впечатлении, которое производила на людей его внешность. Было время, когда она сама, теряя голову от неразделенной любви, настойчиво преследовала его, требуя взаимности, но умный и осторожный Лоринг избежал притязаний с необыкновенной ловкостью, ухитрившись при этом остаться с Бреттой в наилучших отношениях.

Очередной всадник закончил выступление, продемонстрировав великолепную выучку своего вороного коня. Громкие аплодисменты заставили жеребца испуганно прижать уши.

Бретта тоже награждала ловких наездников то улыбкой, то парой аплодисментов и при этом всей кожей чувствовала устремленные на них с Лубертом пытливые взгляды. Она улыбнулась и поправила выбившийся из прически золотой локон.

– Конечно, правящие Наместницы не редкость в истории Белого Дворца, – Луберт пригубил вино, продолжая начатый разговор, – но их правление всякий раз заканчивалось печально, дорогая моя сестрица!