Ларссон прижал ладони к вискам и протяжно застонал. К нему возвращалось ещё одно позабытое воспоминание, связанное с ведьмой Мирандой — которая, кстати, была очень похожа на паренька, сопровождавшего принцессу Ингу. Этого паренька звали Марк фон Гаршвиц — он вместе с двумя сёстрами исчез в Торнинском архипелаге, и их разыскивала Инквизиция. Впоследствии Ларссон часто думал о поразительном сходстве между Марком и Мирандой и всё больше склонялся к мысли, что она была одной из его сестёр, вступившей на путь служения Нижнему Миру. Но это новое воспоминание представило ситуацию в совершенно неожиданном свете…
В тот день, когда Ларссон повстречал Миранду, Велиал взял его под контроль, чтобы поговорить с ней. Потом Миранда заставила Ларссона позабыть об этом разговоре — но теперь он вспомнил его. Весь, целиком. И особенно…
«С восстановлением нашей связи у тебя по-прежнему не ладится?» — спросил тогда Велиал устами Ларссона.
«Увы, никакого прогресса, — ответила Миранда. — Все эти дни я пыталась воззвать к тебе, но безрезультатно».
«Боюсь, это следствие того, что ты получила слишком взрослое тело…»
Ларссон даже зажмурился от напряжения, пытаясь в точности вспомнить последнюю фразу. Да, Велиал употребил именно эти слова: «получила» и «тело».
ПОЛУЧИЛА… ТЕЛО…
Значит, не было никакой юной ведьмы Миранды! Была, вероятно, не очень юная, а скорее даже старая (или вовсе умершая!) ведьма Миранда, которая непостижимым образом вселилась в тело молоденькой и невинной девочки. Получила тело. И оно оказалось слишком взрослое для такой процедуры. Видно, требовалось тело ещё моложе… как, например, у Цветанки!
Теперь всё становилось на свои места! Потерпев фиаско с Мирандой, Велиал собирался прислать ещё одну «юную» ведьму — в Цветанкином теле. А Инга, судя по всему, вовремя вмешалась и спасла золовку от столь незавидной участи. Хотя, насколько припоминал Ларссон, в самом конце, уже уходя через Завесу, принцесса назвала Цветанку Беатрисой. Значит, перевоплощение всё-таки состоялось? Но если и так, то совсем другое — явно не то, на которое рассчитывал Велиал…
Впрочем, всё это никоим образом не объясняло того, что произошло с самим Ларссоном. Он ведь не получил новое тело, а просто омолодился и вернул утраченные колдовские способности. Если бы ему раньше сказали, что такое возможно, он бы счёл это глупой шуткой. Но коль скоро чёрная магия постигла тайну перевоплощения, то и омоложению не следует удивляться.
Только зачем это понадобилось? И кому? И что всё-таки означают шрамы на его запястьях? А может, они есть и в других местах?…
Ларссон стянул через голову нижнюю рубаху, которая была на нём, когда он очнулся, и снова посмотрел на себя в зеркало. А в следующее мгновение оцепенел от ужаса, глядя на левую сторону своей груди…
Вновь пришло воспоминание — на сей раз не забытое. Просто один эпизод из его прошлой жизни, теперь ушедшей навсегда…
Его сынишке, Эйнару Ларссону, семь лет. Он прибегает к отцу, весь в слезах, и жалуется, что скоро умрёт. Так ему сказали друзья: мол, у него возле сердца родимое пятно, похожее на восьмёрку. А это значит, что в восемь лет его сердце остановится.
Отец крепко обнимает сына, целует его в лоб и говорит:
«Не слушай их, они просто глупые. Эта родинка была бы восьмёркой, если бы стояла вертикально. Но она лежит на боку, а это совсем другой символ. Он обозначает самое большое на свете число. Ты будешь жить долго-долго и переживёшь всех…»
Когда Свен Ларссон бежал с Истры, похитив перстень Бодуэна и тем самым разоблачив себя, его сыну лишь недавно исполнилось десять. А стало быть, с тех пор прошло около шести лет — теперь он знал это наверняка. И точно так же знал, что никакого омоложения не было. Он погиб в авиакатастрофе, а потом, уже годы спустя, был воскрешён в теле, очень похожем на его собственное в юности. В теле, которое имело весьма примечательный знак на груди — родимое пятно, немного напоминавшее восьмёрку, положенную на бок, символ бесконечности. В теле родного сына…
— Эйнар, малыш… — простонал Ларссон в отчаянии. — Как же так?… Боже мой!..
Внезапно за его спиной раздался тягучий, ленивый голос:
— Ну, положим, тот, кого ты помянул всуе, тут совершенно ни при чём. К этому приложили руку силы несколько иной ориентации.
Преодолев оцепенение, Ларссон развернулся и увидел большущую рыжую лису, которая как раз выбиралась из-под кровати.
— Да уж, — проворчала она, — долго мне пришлось ждать, пока ты сообразишь, что к чему.
Колдовское чутьё подсказало Ларссону, что перед ним вовсе не волшебное животное, но исчадье ада — Чёрный Эмиссар. А из разговора, который он недавно вспомнил, следовало, что Велиал мог посещать земной мир в качестве Эмиссара.
— Ты?! — с ненавистью, испугом и отвращением воскликнул Ларссон. — Велиал?…
— О, нет, — возразил Эмиссар, усевшись посреди комнаты на задние лапы. — Я не имею сомнительной чести быть Велиалом. Неужто ты не узнаёшь своего повелителя? Разве тебе не ведомо, что из всех князей Нижнего Мира только я один предпочитаю звериный облик?
— Локи… — прошептал Ларссон. — Значит, это ты погубил моего сына?! Да я тебя… я…
— Ну и что ты сделаешь? — насмешливо спросил Локи. — Убьёшь меня? Так я сразу же вернусь. И буду возвращаться, пока ты не выслушаешь меня. Это во-первых. А во-вторых, не я погубил твоего сына. Тут постарался кое-кто другой. Угадай с трёх раз — кто. Ты видел свои запястья; видел, как они искромсаны. Эйнар резал себе вены с остервенением, резал до самой кости. Это была не первая его попытка самоубийства — и далеко не последняя. Твоей жене повезло больше — она умерла с первого раза.
Совершенно разбитый и уничтоженный Ларссон сел на стул и уткнулся лицом в ладони.
— Мария…
Он не любил свою жену, и она его — тоже. Их брак был заключён по расчёту и держался лишь на взаимном уважении. Но по-своему Мария была очень дорога ему, и известие о том, что её больше нет в живых, а тем паче — что она умерла из-за него, лишило Ларссона последних сил…
— Она оказалась плохой матерью, — безжалостно продолжал Локи. — Думала только о себе, бросила сына на произвол судьбы. А мальчишка страдал безмерно. Его несколько раз переводили из одной школы в другую, меняли ему фамилию, отправляли в захолустные командорства — но рано или поздно правда всплывала наружу и другие ребята узнавали, что он сын предателя. А ты ведь хорошо знаешь, как жестоки бывают подростки.
Ларссон чувствовал, что вот-вот завоет от горя и боли. Со времени своего разоблачения он старался не думать о семье, так как понимал, что эти мысли сведут его с ума. Он знал, что весть о его предательстве больно ударит по жене и сыну; но даже в самом кошмарном сне ему привидеться не могло, что это толкнёт их обоих к самоубийству…
— И как… — произнёс Ларссон, с трудом проглотив застрявший в горле комок, — как умер мой сын?
— Безболезненно, — ответил Локи. — Просто заснул и не проснулся. Я устроил так, чтобы он не мучился.
— Значит, всё-таки ты! Ты убил его!
— Не совсем. Я лишь помог ему сделать то, к чему он долго стремился. Причём, заметь, я действовал предельно честно и открыто. Пришёл к нему, представился по всей форме и предложил сделку: он передаёт в моё распоряжение своё тело, а я гарантирую ему полное избавление от страданий. Он, правда, хотел небытия — но это, увы, не в моей власти. В конце концов я клятвенно пообещал, что он навечно останется в Ущелье Забвения — там же, где до недавнего времени находился и ты. На этом мы договорились. Его согласие и содействие были крайне необходимы, иначе я не смог бы вселить твой дух в такое взрослое тело, пусть даже оно — твоя плоть и кровь.
— Но зачем? — спросил Ларссон, едва сдерживая рыдания. — Зачем ты вернул меня? Мне было хорошо в том твоём Ущелье… я ничего о нём не помню — но как раз это и было хорошо. А ведь я заслуживаю вечных мучений!
— Велиал тоже так считает, — подтвердил Локи. — Он очень радовался, когда сумел обнаружить тебя, даже устроил по этому поводу фейерверк. Нет чтобы просто подослать к тебе убийц — он организовал уничтожение целого самолёта.
