Итак, господину Гако предстояло решить сложную задачу, поставленную перед ним тетушкой: выдать замуж овдовевшую перезрелую дочь, которую он до сих пор скрывал в провинции, что было не так уж просто. Породниться с отребьем через меня семейство Эттани позволить себе не могло. Новости о моем прибытии разошлись по Иллирии необычайно быстро, и сохранить его в тайне не представлялось возможным. Уже на третий день в честь моего воссоединения с отцом был организован скромный, но торжественный прием, в ходе которого меня пристально осмотрели несколько десятков пар глаз, принадлежащих весьма знатным и уважаемым иллирийским господам. Выражение этих глаз было таково, что ошибиться в его толковании не получилось бы даже у меня. Меня сочли весьма неудачным приобретением для дома Эттани, от которого сложно будет избавиться, не потеряв лицо.
Во втором браке Гако стал отцом четырех дочерей и двух сыновей. К тому времени, как я прибыла в Иллирию, лишь самая младшая дочь, семнадцатилетняя Флорэн, была не замужем. Сыновьям торопиться было некуда, для знатного иллирийца почиталось разумным сочетаться браком после тридцати лет, хотя нередки были и ранние браки, если семьи жениха и невесты видели в них какую-либо выгоду для себя. Оба сына Гако, получив прекрасное образование, были отправлены любящим отцом повидать мир, так что с ними мне познакомиться не довелось.
Отец мог по праву гордиться тем, как устроил замужества своих дочерей - каждая из них вошла в знатный и богатый дом, укрепив положение рода Эттани в Южных землях. Флорэн была самым удачным его прожектом - ее удалось просватать за младшего сына из рода Альмасио, несколько поколений которого правили Иллирией в прошлом, пока власть не перешла к семейству Брана, чью фамилию здесь почти все произносили с ненавистью, страхом и презрением, но об этом я расскажу чуть позже.
...Дом Эттани был настолько велик, что даже для меня, нежданной гостьи, тут же нашлась отдельная комната, ранее пустовавшая и использовавшаяся, как чулан. Недостатком ее было то, что окно выходило на оживленную улицу и даже ветви растущего поблизости ореха не спасали от городского шума, стихающего только заполночь - неподалеку раскинулся городской рынок. Располагалась комната на втором этаже, первый же этаж этого крыла дома выходил на улицу глухой стеной - Иллирия всегда была неспокойным городом, поэтому богатые дома походили на маленькие крепости: глухие стены, крепкие ворота, ведущие во внутренний дворик, зарешеченные окна. Мое окно тоже было забрано прочной решеткой, никогда, по-видимому, не открывавшейся - несмотря на то, что изнутри это было возможно.
Господин Гако ничего не сказал мне по поводу окна, явно даже не предполагая, что мне может прийти в голову мысль его открыть - и совершенно зря. Я сразу же оценила близость ветвей ореха и решила, что нельзя исключать вероятность, при которой мне пригодится это раскидистое старое дерево. Несмотря на то, что внешне я казалась не темпераментнее снулой камбалы, кое-какие материнские черты не из числа самых достойных я все же унаследовала, хоть мне пока и не предоставлялось повода их проявить.
Комната моя была небольшой, пыльной, но довольно уютной - помимо окна, из которого можно было наблюдать за диковинной кипучей жизнью большого города, там находился старый удобный стол, усеянный чернильными пятнами, кушетка и кровать весьма старомодного грубого вида под линялым синим балдахином. Расписная дешевая ширма скрывала вход в крошечную туалетную комнатушку, где на вбитом в стену гвозде сиял медный таз, а в небольшом комоде находились прочие умывальные принадлежности. По первому же звону колокольчика появлялась служанка и выполняла все мои скромные требования. Завтрак, обед и ужин также подавали мне в комнату. Подобная щедрость свидетельствовала лишь об одном: семья Эттани создала все условия, чтобы я лишний раз не показывалась на глаза. С первой же минуты мне дали понять, что наиболее разумным для меня будет сидеть в выделенном мне уголке тихо и не напоминать о своем огорчительном существовании. Я не могла сказать, что это каким-либо образом входило в противоречие с моими собственными пожеланиями - если так можно было назвать тягу забиться в темный угол и там тихо ждать своей смерти.
Однако следовало изобразить некий интерес к жизни, чтобы не вызвать беспокойство у господина Гако своими упадочными настроениями, и я кротко попросила принести мне ниток для вышивания. Моя просьба была удовлетворена. Помимо ниток служанка вручила мне и потрепанную книжицу, источающую запах благовоний - "Житие святых" или что-то в том же духе. От нее-то я и перейду к крайне важной части моего рассказа, ибо вопрос веры в Иллирии занимал главенствующее место.
...Если в Западных землях государством правила магия, В Северных - суровые воинственные короли, в Восточных - отродье богомерзких созданий с Пустошей, то Южные земли были уделом служителей веры, почти оттеснивших от власти знатных господ и раздробивших своими усобицами некогда единое королевство. Наш бедный король давно уж пребывал в изгнании, а его многочисленные преемники вели спор за право на трон - порядком облезлый - заручаясь тайной поддержкой то одного, то другого кардинала. В пылу борьбы они не заметили, как трон этот, равно как и корона Южных земель, потеряли свое значение - править стала тиара.
Иллирия находилась во власти великого понтифика, избираемого кардиналами. Власть его провозглашалась безграничной, однако на самом деле безграничны были возможности семьи, сумевшей добиться места понтифика для своего ставленника. И последние несколько десятков лет такой семьей были могущественнейшие Брана, о чьих кровавых преступлениях шепотом судачили даже в самых отдаленных уголках Южных земель.
Гако Эттани ненавидел Брана и поддерживал семью Альмасио, единственных, кто открыто выступал против партии понтифика, пользуясь давним уважением, которое питали горожане к этой фамилии. Долгие годы Альмасио копили силы и деньги, чтобы оттеснить своих давних врагов от власти, и в тот момент, когда я прибыла в Иллирию, переломный момент виделся осведомленным людям необычайно близким, заставляя их с азартной тревогой проверять, не заржавели ли копья, алебарды и шпаги за время худого мира. Мне, конечно же, о том известно еще не было. Да и о вражде Брана с Альмасио в моей родной Венте знали лишь в общих чертах, справедливо полагая, что провинциалам негоже судить о столичных делах.
...Несколько дней я тихонько вышивала цветочный орнамент да посматривала в окно, время от времени ощущая к своему удивлению неожиданные приступы интереса к бурному течению городской жизни. Жизнь на улице кипела, словно густая похлебка изо всех известных видов круп: я наблюдала, как лениво гоняются стражники за шустрыми бродягами; как танцовщицы собирают толпы зевак, пока их подельники потрошат кошельки бедняг, увлекшихся наблюдениями за выглядывающими из-под пестрых юбок быстрыми смуглыми ножками...Ругались торговки, спешащие на рынок, осыпали ударами плеток безвинных прохожих слуги знатных господ... И в какой-то момент я вдруг ощутила острое желание очутиться там, среди пестрой шумной толпы, подставить бледное лицо жгучему солнцу - все же преклонные двадцать шесть лет для женщины еще далеко не то время, когда кровь в жилах становится прохладной и прозрачной, точно святая вода.
Поэтому, не скрою, я обрадовалась, когда в мою комнату вошел Гако Эттани и сообщил, что завтра мне надлежит присоединиться к прочим членам семьи, собирающимся на торжественное богослужение в честь одного из главных осенних праздников - именин святой Иллирии, покровительницы города. Церемонию проводил сам понтифик, и, несмотря на ненависть, которую питал к нему Гако, пропустить ее считалось верхом неприличия. В день святой Иллирии храмы обычно посещали семьями, причем присутствовать полагалось всем - от мала до велика. Событие это имело не столь религиозный, сколь светский характер; впрочем, в Иллирии одно от другого было порой неотличимо, как это случается, когда власть оказывается в руках духовенства.
