Когда она показалась, то одного только вида ее (даже для такого плохого зрения, как у него) оказалось достаточным, чтобы у него захватило дух. Она принадлежала человеческому роду и была красавицей. И не просто красавицей. Она была Юдит.

Пай схватил его за руку, пытаясь оттащить его в сторону, но он не поддавался.

– Посмотри на нее. Господи. Посмотри на нее, Пай. Да посмотри же ты!

Мистиф бросил взгляд на женщину.

– Это Юдит, – сказал Миляга.

– Это невозможно.

– Говорю тебе, это она! Она! Куда смотрят твои ебаные глаза? Это Юдит!

Его крик словно послужил искрой для сухого хвороста ярости, накопившейся в толпе. Было совершено внезапное нападение на трех солдат, которые по-прежнему пытались унести с собой тело мертвого юноши. Одного из них ударили палкой по голове, и он упал, а другой принялся отступать, стреляя в толпу. Пламя мгновенно разгорелось. Кинжалы были вынуты из ножен, мачете сняты с поясов. Через пять секунд толпа превратилась в армию, а еще через пять уничтожила первых трех жертв. За разыгравшейся битвой Миляге больше не было видно Юдит, и ему ничего не оставалось делать, как последовать вслед за Паем, скорее ради безопасности Хуззах, чем своей собственной. Он чувствовал себя странно неуязвимым, словно круг выжидающих взглядов был заклятьем против пули.

– Это была Юдит, Пай, – сказал он, как только они отошли достаточно далеко, чтобы слышать друг друга сквозь шум криков и выстрелов.

Хуззах держала его за руку и возбужденно повисла на ней.

– Кто такая Юдит? – спросила она.

– Одна женщина, которую мы знаем, – сказал Миляга.

– Ну как это может оказаться она? – В голосе мистифа слышались злость и раздражение. – Ну спроси себя: как это может оказаться она? Если у тебя есть ответ на этот вопрос, я рад за тебя. Действительно рад. Скажи мне его.

– Я не знаю, – сказал Миляга. – Но я привык доверять своим глазам.

– Мы оставили ее в Пятом Доминионе, Миляга.

– Если я сумел попасть сюда, то почему она не могла?

– И за два месяца успела стать женой Автарха? Неплохая карьера, как ты считаешь?

За спиной у них вновь послышалась стрельба, а вслед за ней раздался такой мощный рев людских голосов, что он отдался в камнях у них под ногами. Миляга остановился, сделал несколько шагов назад и посмотрел вниз в сторону гавани.

– Будет революция, – сказал он просто.

– Я думаю, она уже началась, – ответил Пай.

– Они убьют ее, – сказал он, начиная спускаться вниз.

– Куда это ты отправился, мать твою? – сказал Пай.

– Я с тобой, – пропищала Хуззах, но мистиф успел перехватить ее.

– Никуда ты не пойдешь, – сказал Пай. – Только домой, к бабуле и дедуле. Миляга, послушай меня. Это не Юдит.

Миляга обернулся к мистифу и заговорил, пытаясь призвать на помощь логику.

– Ну если это не она, то тогда это ее двойник, ее эхо. Какая-то часть ее здесь, в Изорддеррексе.

Пай ничего не ответил. Он только стоял, изучая Милягу и словно поощряя его своим молчанием изложить теорию более полно.

– Может быть, люди могут одновременно находиться в двух разных местах, – сказал он. Лицо его исказила недовольная гримаса. – Я знаю, что это была она, и что бы ты ни говорил, ты не сможешь меня переубедить. Вы вдвоем пойдете в Кеспарат. Подождите меня там. А я...

Прежде чем он успел закончить свои инструкции, пронзительный вопль, который ранее возвестил спуск Кезуар с высот города, раздался снова. На этот раз он был еще более пронзительным, но тут же утонул в торжественных криках толпы.

– Такое чувство, что она возвращается, – сказал Пай. Правота его слов была подтверждена через несколько секунд, когда внизу показался экипаж Кезуар в окружении жалких остатков ее свиты. У троицы было предостаточно времени, чтобы уйти с дороги грохочущих сапог и колес, ибо скорость отступления была значительно меньше скорости продвижения вперед. И дело было не только в крутом склоне: многие гвардейцы получили ранения, защищая экипаж от штурма, и истекали кровью на бегу.

– Последуют жестокие репрессии, – сказал Пай.

Миляга согласно замычал, глядя в том направлении, куда исчез экипаж.

– Я должен снова ее увидеть, – сказал он.

– Это будет трудновато, – ответил Пай.

– Она согласится встретиться со мной, – сказал Миляга. – Если я знаю, кто она, то она должна знать, кто я. Готов поставить целое состояние.

Пай не принял пари. Он просто сказал:

– И что теперь?

– Идем в твой Кеспарат и отправляем поисковый отряд за стариками Хуззах. Потом поднимемся – он кивнул в направлении дворца – и посмотрим поближе на Кезуар. У меня есть к ней несколько вопросов. Кем бы она ни была.

После того как троица вновь пустилась в путь, ветер стал изменять направление. Свежий морской бриз сменился жарким штурмом пустыни. Жители были хорошо готовы к подобным климатическим переменам, и при первом же намеке на смену ветра почти механические – и, следовательно, комические – приготовления стали разворачиваться по всему городу. С подоконников убирали сохнущее белье и горшки с цветами; рагемаи и кошки покинули насиженные места под солнцем и направились внутрь; навесы и тенты были скатаны, а окна закрыты жалюзи. За пару минут улица опустела.

– Мне приходилось попадать в эти проклятые бури, – сказал Пай. – По-моему, нам лучше где-нибудь укрыться.

Миляга сказал, чтобы он не волновался, и, посадив Хуззах на плечи, ускорил шаг. Они уточнили дорогу за несколько минут до того, как переменился ветер; торговец, снабдивший их необходимой информацией, оказался знатоком города. Его инструкции были просто великолепны, хотя об условиях ходьбы этого сказать было нельзя. Ветер пах, как кишечные газы, и нес с собой ослепляющий груз песка и ошеломляющую жару. Но во всяком случае, улицы были свободны. Существа, встречавшиеся им по дороге, были либо преступниками, либо сумасшедшими, либо бездомными. Сами они подходили под все три категории. Они достигли Виатикума без приключений, а оттуда мистиф и сам помнил дорогу. Примерно через два часа или чуть больше после того, как они покинули поле битвы у гавани, они достигли Эвретемекского Кеспарата. Буря стала выказывать признаки усталости, как, впрочем, и сами путешественники, но голос Пая звучал твердо и ясно:

– Вот здесь. Это то место, где я родился на свет.

Кеспарат был обнесен стеной, но ворота были открыты и качались на ветру.

– Веди нас, – сказал Миляга, опуская Хуззах на землю.

Мистиф настежь распахнул ворота и повел их по улицам, которые выступали из песчаных туч по мере того, как стихал ветер. Улица, по которой они шли, поднималась по направлению к дворцу, как и все почти улицы в Изорддеррексе, но дома, стоявшие на ней, сильно отличались от остальных зданий города. Они стояли отдельно друг от друга – высокие, с гладкими стенами и единственным окном на всю высоту, от дверей до нависающего ската четырехгранной крыши, которая придавала рядом стоящим домам вид окаменелого леса. А напротив домов вдоль улицы росли настоящие деревья, которые еще покачивались под умирающими порывами бури, словно водоросли в волнах прилива. Ветви их были такими гибкими, а маленькие белые цветочки – такими жесткими, что буря не причинила им никакого вреда.

Только заметив трепетное выражение на лице Пая, Миляга понял, какую тяжкую ношу чувств нес с собой мистиф, ступая на родную землю после стольких лет отсутствия. С такой короткой памятью, как у него, ему никогда не приходилось испытывать тяжесть этой ноши. У него не было никаких лелеемых воспоминаний о детских ритуалах, о рождественских праздниках и о нежных колыбельных. Его представления о том, что чувствует Пай, поневоле были лишь теоретической конструкцией, которая – он был уверен в этом – была просто несопоставима с реальным переживанием.

– Дом моих родителей, – сказал Пай, – находился между чианкули – он указал направо, туда, где последние песчаные порывы еще закрывали даль – и богадельней. – Он указал на белое здание слева.