– Ты должен взять меня с собой, Босс. А то получается нечестно. Я ведь дал тебе мелки, что, скажешь, нет? Где б ты был теперь без моих мелков?

– Я не могу рисковать тобой. Что, если с тобой что-нибудь случится?

– Я и сам могу за себя отвечать, а если что-нибудь случится, то в этом буду виноват только я один.

– Мы едем или как? – поинтересовался водитель.

– Возьми меня с собой, Босс, пожалуйста.

Миляга пожал плечами, потом кивнул. Улыбка, исчезнувшая с лица Понедельника во время этих упрашиваний, вернулась во всем своем великолепии, и он забрался в такси, потрясая своей жестянкой с мелками, словно амулетом.

– Я притащил мелки, – сказал он. – Просто на всякий случай. Никогда не знаешь – а вдруг понадобится набросать на скорую руку Доминион или что-нибудь в этом роде, верно?

Хотя путешествие до квартиры Юдит было сравнительно недолгим, повсюду виднелись признаки того, что дни иссушающей жары и не приносящих облегчения ливней неблагоприятно сказались на городе и его обитателях. В большинстве своем они были незначительными, но их было так много, что сумма их производила удручающее впечатление. На каждом втором углу, а иногда и посреди улицы происходили шумные ссоры, и не было лица, на котором не застыло бы напряженное, хмурое выражение.

– Тэй сказал, что нас поджидает черная дыра, – заметил Клем, пока они ожидали на перекрестке, когда же наконец разнимут двух разъяренных водителей, каждый из которых пытался превратить галстук своего врага в смертельную удавку. – Все это тоже имеет к этому отношение?

– Все просто посходили с ума, – вмешался таксист. – За последние пять дней произошло больше убийств, чем за весь предыдущий год. Где-то я это прочел. И ведь не только убийства – люди самих себя готовы убить. Мой дружок, тоже таксист, проезжал тут как-то во вторник мимо Арсенала, и что же – эта баба сигает ему прямо под колеса. Кровь, мозги... – трагедия, да и только.

Драчунов наконец-то рассудили и развели по противоположным тротуарам.

– Уж и не знаю, к чему катится мир, – сказал таксист. – Полное сумасшествие.

Высказав свое мнение, он включил радио и начал насвистывать фальшивый аккомпанемент к прорезавшейся песенке.

– Скажи, мы сможем это как-то остановить? – спросил Клем у Миляги. – Или это будет становиться все хуже и хуже?

– Я надеюсь, что Примирение положит этому конец, но уверенности у меня нет. Слишком долго этот Доминион был замурован. Он успел отравиться своим собственным дерьмом.

– Значит, нам надо раздолбать эти мудацкие стены, – заявил Понедельник с ликованием новообращенного разрушителя. Он снова погремел своей жестянкой с мелками. – Ты поставишь на них кресты, а я их раздолбаю. Элементарно.

Миляга сказал Юдит, что ребенок этот куда более целеустремлен, чем другие, и она поверила ему. Но что это означало, помимо того что он придет в ярость, если она попытается сделать аборт? Будет ли он расти быстрее других? Раздуется ли ее живот к вечеру и отойдут ли под утро воды? Сейчас она лежала в спальне, ощущая, как дневная жара уже наваливается на ее тело, и лелея надежду на то, что те рассказы, которые она слышала от сияющих мамаш, соответствуют действительности, и ее тело на самом деле выработает вещества, которые сделают не таким болезненным процесс вынашивания и рождения новой жизни.

Когда зазвонил звонок, она сначала решила не обращать на него внимания, но ее посетители, кто бы они ни были, проявили настойчивость и в конце концов принялись кричать под дверью, причем один звал Джуди, а другой – и это было более странным – Джуд. Она села на кровати, и на мгновение ее внутренние органы словно поменялись местами. Сердце глухо застучало в голове, а мысли пришлось вытаскивать из глубин живота, и только после этого ей удалось послать приказ телу выйти из комнаты и спуститься к входной двери. Пока она спускалась по ступенькам, призывы смолкли, и она уже смирилась с тем, что впускать будет некого. Однако на пороге ее ждал запачканный краской подросток, который, увидев ее, обернулся и позвал двух других посетителей, стоящих на другой стороне улицы и изучающих окна ее квартиры.

– Она здесь! – завопил он. – Босс? Она здесь!

Они двинулись через улицу по направлению к крыльцу, и при их приближении ее сердце, до сих пор глухо стучавшее у нее в голове, забилось с самоубийственной скоростью. Ноги ее едва не подкосились, и она вытянула руку в поисках опоры, когда спутник Клема встретил ее взгляд и улыбнулся. Это не был Миляга. Во всяком случае, не тот Миляга, который оставил ее два часа назад, – человек с лицом без малейшего изъяна и ее яйцом в кармане. А этот не брился несколько дней, и лоб у него был весь покрыт шрамами. Она попятилась назад, так и не сумев нашарить ручку двери, чтобы захлопнуть ее у него перед носом.

– Не приближайся ко мне, – сказала она.

Он отступил от порога на пару ярдов, заметив отразившуюся на ее лице панику. Юнец обернулся к нему, и самозванец сделал ему знак отойти, что тот и исполнил, так что теперь ничто не мешало им видеть друг друга.

– Я знаю, что выгляжу чертовски плохо, – сказал человек со шрамами на лбу. – Но это же я, Юдит.

Она отступила еще на два шага от ослепительного марева, в котором он стоял (как свет любил его! Не то что того, другого, который оказывался в тени всякий раз, когда она пыталась его рассмотреть), чувствуя, как нарастающая волна дрожи проходит по мускулам от ступней до кончиков пальцев, словно ее вот-вот должен был охватить припадок. Она протянула руку к перилам и вцепилась в них изо всех сил, чтобы не упасть.

– Это невозможно, – сказала она.

На этот раз человек ничего не ответил. Заговорил его сообщник по обману – и ведь надо же, Клем! – да как же он мог?

– Джуди, – сказал он. – Нам надо поговорить с тобой. Можно войти?

– Только тебе, – сказала она. – Им нельзя. Только тебе.

– Хорошо.

Он вошел в дверь и медленно приблизился к ней, показывая ей свои открытые ладони.

– Что здесь происходит? – спросил он.

– Это не Миляга, – сказала она ему. – Миляга был со мной последние два дня. И ночи. А этот... я не знаю, кто он.

Самозванец услышал ее слова. Через плечо Клема ей было видно его лицо, на котором отразилось такое потрясение, словно слова ее были ударами. Чем дольше она объясняла Клему, что произошло, тем меньше у нее оставалось веры в то, что она говорила. Этот Миляга, ждущий у дверей, и был тем самым человеком, которого она некогда оставила у дверей мастерской, ошеломленно стоящего на солнце, совсем как сейчас. А если это был он, то тогда пришедший к ней любовник, который облизал яйцо и оплодотворил ее, был кем-то другим, каким-то ужасным двойником.

Она увидела, как Миляга произносит его имя одними губами.

– Сартори.

Услышав это имя и поняв, что это правда – что изорддеррекский мясник действительно пробрался в ее кровать, сердце и матку, – она чуть было не позволила припадку окончательно овладеть ее телом, но в последний момент ей удалось из последних сил уцепиться за плотный, потный мир и устоять на ногах – чтобы как можно скорее рассказать этим людям, его врагам, о том, что он сделал.

– Входи, – сказала она Миляге. – Входи и закрой дверь.

Он захватил с собой и мальчишку, но у нее уже не было сил возражать.

– Он не причинил тебе вреда? – спросил он.

– Нет, – ответила она и почти пожалела, что этого не произошло – что он не открыл перед ней звериную ипостась своего «я». – Ты говорил мне, что он изменился, Миляга, – сказала она. – Ты говорил, что он превратился в чудовище, что черты лица его искажены, но он оказался таким же, как ты.

Пока она говорила, ярость медленно вскипала в ней, и она не сдерживала ее, направляя ее на свое отвращение и перерабатывая его в более чистое, более зрячее и умное чувство. Миляга сбил ее с толку своими описаниями Сартори, нарисовав перед ее мысленным взором портрет существа, на котором его злодейства оставили такой глубокий след, что оно почти утратило человеческое подобие. Но в его обмане не было никакого злого умысла – лишь желание как можно полнее отделить себя от человека, с которым у него было одинаковое лицо. Теперь он понял свою ошибку, и было очевидно, что его мучают жестокие угрызения совести. Он подался чуть-чуть назад, наблюдая, как стихает дрожь, сотрясающая ее тело. Сталь в ее мускулах поддерживала ее, давала ей силу закончить рассказ. Не было смысла скрывать заключительную часть обмана Сартори ни от Миляги, ни от Клема. Так или иначе вскоре она станет очевидной. Она положила руку себе на живот.