— Что такое? — поразился Наполеон. — Значит, чертога, возможно, не существует и вы мне только сейчас об этом заявляете?

— Нужно учитывать и такую ужасную вероятность, — промолвил Денон под громкие вздохи вздымающихся парусов.

Наполеон сверкнул глазами, однако не смог сдержать ухмылки.

— Ах вы, старый злющий бездельник! Опасаетесь, что ваш командующий будет разочарован, верно?

— Ну-у-у…

Наполеон рассмеялся.

— Успокойтесь, дорогой Виван. Если уж Вольней предупреждал меня о том же самом…

— Вольней?

— Ну да, выдающийся египтолог Франции Константен Франсуа Вольней.

— Я знаю о нем. Но… вы и с ним это обсуждали?

— Очень даже подробно. Он тоже предупреждал меня, хотел уберечь от завышенных ожиданий. Однако не стал отрицать существования чертога.

— В самом деле?

— Естественно. Вольней назвал имена бесчисленных священников и естествоиспытателей, которые занимались поисками в Средние века, в основном под покровительством и при поддержке соответствующего Папы Римского. Не говоря уже о более известных личностях вроде Халифа аль-Мамуна… Вы, разумеется, слышали о таком?

— Халиф аль-Мамун?

— Да, сын Гаруна аль-Рашида из «Тысяча и одной ночи». Незаурядный знаток философии и многих наук. Наслушавшись захватывающих дух историй, он ради поисков нарочно прибыл в Египет из самого Багдада. В конце концов он сколотил себе состояние и, расписавшись в поражении, удалился восвояси. Но говорят, что его визирь, персиянин по имени Хасан ибн Сахль, где-то в песках нашел неописуемые сокровища и что некий таинственный жрец раскрыл ему извечные секреты.

— «Тысяча и одна ночь»?

— Нет, вы неисправимый скептик! Аль-Мамун существовал в действительности. Ибн Сахль тоже. Они так же реальны, как и я сам!

Денон нахмурился.

— Ну а чертог? Вам известно, что в нем таится?

— Все! Именно так, как вы утверждали. Ключ к бессмертию. История будущих веков. И даже смысл бытия. А что вас так удивляет?

— Просто… — Денон пожал плечами. — Смысл бытия… его весьма трудно найти.

— Как и сам чертог! Однако вы до сих пор не верите — я вижу, вы готовы лопнуть от недоверия. Но это же вольтерьянство! Послушайте, я подробно изучил историю Египта и знаю, что тамошние провидцы пользовались огромным почетом в древние времена, причем у правителей самых разных стран. Египтяне-ученые, архитекторы, астрономы опередили своих коллег по всему свету, чародеи и приверженцы каббалы не имели себе равных, а фараоны все без исключения грезили вечной жизнью. Считается, будто в устройстве храмов отразился сам космос. Так вот, я даже вообразить не могу, чтобы среди столь великих чудес и загадок не отыскалось чертога, который бросил бы вызов вечности!

И вновь Денон ощутил, как его заражает восторженность собеседника, очаровывает сама вероятность свидания с древними чудесами и неразгаданным волшебством. Какой же резон упорствовать дальше?

— А что до смысла бытия, — закончил Наполеон со смехом, — то будьте усердны в своем деле и вы отыщете его даже раньше, чем я!

Главнокомандующий явно проникся чувством собственной непобедимости. В сопровождении Денона он прогуливался по палубе, которой суждено было через пять недель, во время серьезной морской передряги при Абикуре, взлететь на воздух, словно при извержении вулкана; любовался четырьмя акрами трепещущих на ветру парусов, которые вспыхнут и сгорят подобно сухому пергаменту; обходил грот-мачту — годы спустя из нее изготовят гроб для лорда Нельсона, и дружески ударял по ладони проходящего мимо адмирала Брюэ, чье тело вскоре будет разорвано ударом пушечного ядра.

— Кстати, о «Тысяча и одной ночи», — напомнил Наполеон, глядя, как сырой туман сгущается вокруг судна. — Известно ли вам, что каждое арабское имя что-нибудь да значит? Аладдин — это «Слава веры», Камар-аз-Заман — «Луна времени».

— Разумеется. Арабы — весьма поэтичный народ.

— Да, и не только они. Вот, например, мое имя — Наполеон, знаете, как оно переводится? Лев пустыни.

— Ну а мое полное имя, — скромно потупился Денон, — ничего такого не означает. Доминик означает «раб Божий», а вот Виван Денон? «Живущий ради ничего»? «Не живущий»?

— «Живущий ради ничего», — поддразнил собеседника Бонапарт. — «Раб Божий, живущий ради ничего». — Он усмехнулся. — «Не имеющий иной причины для жизни, кроме поисков чертога вечности по воле льва в пустыне»!

Командующий обнял художника и прижал его к себе, словно брата.

Переворот песочных часов — и плавучая крепость, мерцая огоньками фонарей, глубже ушла в густое марево. На палубе одинокая скрипка затянула «Турецкий марш»; ближайший фрегат отозвался походной песней, а где-то вдали затренькало четырехпедальное фортепьяно. Матросы шептали молитвы у себя в гамаках, лошади глухо фыркали, во мгле гудели корабельные канаты.

В тот самый час перед рассветом грандиозная флотилия, укрывшись за пеленой тумана, чудесным образом миновала флот лорда Нельсона.

Первого июля тысяча семьсот девяносто восьмого года Наполеон ступил на землю Александрии.

Ринда не отпускало ощущение совершающегося обмана. В то время как сэр Гарднер Уилкинсон, помимо всего прочего всемирно известный знаток в вопросе гармоничного использования цвета (в описываемое время он как раз писал об этом книгу), с гордостью демонстрировал ему сложенный зонт, собеседник, подстригший бороду, дабы придать себе более бесхитростный вид, постоянно боролся с чувством собственной неискренности; чтобы набраться решимости, ему приходилось то и дело воскрешать в памяти заговорщический шепот королевы Виктории.

— Когда я купил эту вещь в Кале — в ту пору мне стукнуло примерно столько же, сколько вам сейчас, — зонтик был ослепительно изумрудным. Потом я поднялся с ним на Везувий, и серные испарения придали ткани сапфирово-синий оттенок. В Египте я укрывался под ним от солнца; помет летучих мышей оставил хлорофилловые пятна. Потом было знойное лето в Дельфах: брызги от спелых фиг испестрили купол разводами цвета морской волны. А еще — как-то раз в Далмации я прислонил эту красоту к стенке таверны, и пегая собака выбелила ткань особо едкой мочой. В итоге получилось нечто совершенно замечательное… Вы, случаем, не страдаете предрассудками?