— Давид? Замечательно. Пусть приступает немедля…

Однако Наполеона, казалось, в эту минуту занимало совсем другое.

— Да, и еще кое-что…

Мужчины шагали вдоль шеренги из мраморных бюстов героев: Брут, Демосфен, Джордж Вашингтон…

— Я пригласил Папу Римского, ты в курсе?

— Да, слышал…

— Сейчас меня не остановят никакие расходы. Это будет один из важнейших дней в моей жизни.

— Если не самый важный.

Наполеон одобрительно посмотрел на своего спутника.

— Значит, и ты понимаешь, как важно, чтобы все прошло идеально?

— Разумеется.

— И почему все значимые персоны должны непременно присутствовать?

— Безусловно.

— Так вот… — Бонапарт помедлил. — Есть один человек, которого я бы очень хотел увидеть на коронации. Без него мой праздник будет… неполным.

«Дядя Грегорио? — пронеслось в голове Денона. — Какой-нибудь приятель из военного училища? Проститутка, с которой он потерял невинность?..»

В конце концов он решил промолчать и на сей раз.

— Я знаю, это ужасно тщеславно с моей стороны, — начал Наполеон, — но если уж Папа готов оставить свою резиденцию в Риме, то, может быть, некий джентльмен согласится приехать из… оттуда, где он живет?

Достигнув конца зала, он резко замер и вновь развернулся к Денону, весь напрягшись, словно кожа на барабане.

Где-то скрипнула дверь.

— Я имею в виду того, кто направил меня на этот путь, — продолжал Бонапарт, понизив голос. — Того, кто определил мою судьбу — и тем самым расписал ее наперед.

Денон бесстрастно смотрел на будущего императора.

— Я встретил его в Египте, — промолвил Наполеон. — Внутри Великой пирамиды.

У собеседника вытянулось лицо.

— Ты же знаешь, о ком я.

Денон задумчиво поджал губы.

— L'Homme Rouge, — шепнул Бонапарт.

Повисло молчание.

— «Красный человек», — повторил Наполеон и, не дождавшись ответа, рассердился: — Что ты так смотришь? В чем дело?..

Тут из другого конца зала донесся смех: к двери подходили, болтая, двое лакеев.

Вздрогнув, словно его застали за неприличным занятием, Бонапарт огляделся в поисках убежища, заметил резную дверь и втолкнул Денона в комнатку со шкафами и зеркалами. Убедившись, что они одни, он уставился на своего спутника ледяным взглядом.

— В чем дело? Ты его должен знать!

— Ну конечно, — ответил Денон и возвел глаза к потолку. — «Красный человек». Пророк под маской, с которым, по вашим словам, вы говорили в Египте.

— «По вашим словам»? — задохнулся Наполеон. — Что за речи? Ты-то в курсе, что мы с ним виделись. Разве не ты устроил нашу встречу?

Художник не проронил ни слова.

— Ночью ты сам явился ко мне во дворец на площади Эзбекия, причем с таким виноватым видом, будто кого-то обокрал. Помнишь, с тобой было полдюжины шейхов, которые отвели меня к Великой пирамиде.

— Это правда, я…

— Разумеется, правда!

— Правда в том, — не сдавался Денон, — что я был во дворце и показал вам дорогу…

— К Великой пирамиде? К царскому чертогу?

— Да.

— Ну тогда ты знаком с этим «красным человеком».

Денон опять промолчал.

— Да что с тобой? Ты не можешь не знать! Ты сам хотел, чтобы мне открылись тайны грядущего!

— И это верно.

— Ну конечно!

— Однако… — Художник понял, что у него не осталось выбора. — Все было не совсем так, как вы говорите.

— Что? — Наполеон запнулся и тут же ринулся в наступление: — Ведь я получил откровение из чертога вечности! Прямо в священной гробнице Великой пирамиды, подобно Александру Македонскому в Сиве! Я видел свою судьбу, от века записанную древними пророками!

— Мои воспоминания несколько… отличаются от ваших.

— Тогда говори! Что ты запомнил?

Денон сглотнул, качнул головой и осторожно начал:

— Я хотел, чтобы вы увидели чертог вечности…

— Ну да!

— …во всей его строгой простоте… чистоте… и удивительной пустоте.

Бонапарт непонимающе уставился на собеседника.

— Ведь это поразительно: усыпальница в сердце древнейшего мирового монумента — и начисто лишена украшений. Здесь, и только здесь, могла находиться земная обитель вечности… гробница человеческого тщеславия… конец всех наших дорог…

Во взгляде Наполеона росло непомерное изумление.

— Что за вздор! Ты хочешь меня уверить, будто на стенах не было звезд? Великолепных, сияющих Плеяд? Скажешь, я все это выдумал?

Денон опустил взгляд.

— Ну а моя счастливая звезда?

Молчание.

— А «красный человек» — верховный жрец, мистик, пророк под маской — он тоже, по-твоему, выдумка?

Молчание.

— А его предсказания? Разгадка таинственных кодов чертога?

Художник не шевелился.

— Так как же?

Денон решительно поднял глаза: отступать было уже некуда.

— Я знаю одно…

— Что? Что ты знаешь?

— В тот день главнокомандующий пережил жестокую битву при Абикуре…

— Не первую и не последнюю!

— …много ночей не спал…

— И это для меня не редкость!

— …истощил свое тело свыше простых человеческих сил и к тому же, по вашему собственному признанию, принимал дурманящие вещества…

— Продолжай.

— Поэтому я полагаю, в ту самую ночь он был особенно… — Денон сделал над собой усилие и выпалил: — Впечатлителен.

Бонапарт широко распахнул глаза.

— И наконец, я знаю, что Франция ждала его возвращения, вопросы настоятельно требовали ответов и он желал утвердиться в своем призвании…

Наполеон продолжал неотрывно смотреть на художника.

— К тому же из его собственных ранних трудов мне известно, — Денон перешел на шепот, — что командующий долгие годы питал особую склонность к пророкам в масках…

В воздухе повисла зловещая тишина. Виван почти расслышал ход мыслей Бонапарта, старающегося найти в его рассуждениях слабое место. Но это было все равно что биться головой о каменную стену. В юности будущий император мечтал прославиться как писатель; среди его лучших произведений был и «Пророк под маской», правдивая история Махди, [56]средневекового мессии Кхурасани, который возглавил войско фанатиков и предпринял несколько неудачных попыток переворота, после чего отравил всех своих людей, а сам добровольно взошел на костер. Махди носил прозвище Хакем (в переводе с арабского — «мудрец» или «ученый»), он объявил себя непобедимым посланником Бога, пытался предсказывать будущее и прятал уродливое лицо под ослепительной серебряной маской.

Наконец Денон отважился повернуть голову на затекшей шее и взглянуть на Бонапарта. Тот безмолвно буравил глазами собственное отражение в одном из бесчисленных зеркал. Художник на миг испугался, точно задел сосуд со взрывоопасной смесью.

И вдруг напряжение ушло — словно воду выпустили из раковины. Первый консул рассмеялся, негромко и неубедительно, как если бы весь разговор был затеян ради шутки.

— Ладно… — промолвил он, глядя в зеркало. — Значит, ты говоришь мне «нет»?

— Нет?

Наполеон обернулся.

— Я так понимаю, что ты не сможешь вызвать сюда «красного человека»?

Денон поклонился с покорной улыбкой:

— Боюсь, что не смогу.

Последовала долгая пауза, после чего Бонапарт опять рассмеялся.

— Тогда уходи, мерзавец. — Для пущей ясности он выпятил губы и подул. — Иди, иди прочь со своими ястребами и змеями, пока не отыщешь что-нибудь по-настоящему достойное моего величия!

Похлопав художника по спине, Бонапарт проводил его из дворца, осыпая шутливой бранью, и удалился в лабиринт из позолоченных галерей и бесконечных отражений.

Дорога к дому от дворца Тюильри занимала немного времени, поэтому в обычные дни (если не приходилось везти особенно ценные экспонаты) Денон ходил пешком. Однако в тот вечер он взял закрытый экипаж и медленно покатил по сонным улицам. И всюду его преследовали призраки Египта: колонны Вандомской площади, сфинксы на столбах ворот, у фонтанов… Даже шлюхи возле Пале Рояль провожали мужчин подведенными черной краской глазами, как у египетских богинь. Господи, содрогнулся Денон, ведь и само название города объявили происходящим от искаженного латинского «Par Isi» — «У храма Изиды».