Непривычно голый череп холодил ветерок. Чесался личный номер. С неба — низкого, неприветливого — сыпала мелкая крупка, падала на уши, за шиворот, и это было неприятно. Лицо распухло еще больше, трогать больно.
Наконец и его подхватило потоком, потащило по перрону к бетонной лестнице с перилами, сваренными из стальной трубы. Так и хотелось за них взяться, почувствовать опору. И он протянул даже руку, но впереди кто-то успел раньше — и получил дубинкой-шокером по пальцам. Сверкнуло, раздался крик, запахло паленым — так развлекались местные вэвэшники, такие же бесполые, как их московские коллеги, в безразмерных комбинезонах, в ботинках с высокими берцами. Только вместо шапок с прорезями для глаз у этих были солнцезащитные очки, респираторы и даже противогазы.
От лестницы вэвэшники выстроились в две шеренги, образовав коридор, по которому следовало идти осторожно, не позволяя оттеснить себя к живой изгороди, не скупящейся на тычки дубинками-шокерами. По прикидкам Жукова, поезд встречала чуть ли не рота садистов, поставивших себе цель довести новичков до невменяемого состояния — то и дело раздавались шлепки и крики.
Коридор из тел в комбинезонах расширился, но передвижение не стало комфортнее. Теперь не только служивые куражились над рабами, но и робопсы. Выдавая через динамики запись лая, в меру, для антуража, зверюги натягивали поводки — если бы в полную силу, их не удержала б и цепь со звеньями в палец толщиной. Облепившие титановый каркас искусственные мышцы впечатляли. Размер керамических клыков — сантиметров пять, а то и больше — намекал, что не стоит попадать собачкам на зуб. Да ж, у этих созданий было мало общего с йоркширским терьером Сидоровичей. Внешне они напоминали восточноевропейских овчарок, только были крупнее — высотой в холке почти метр. И их не пытались закамуфлировать кожей и мехом, как декоративных домашних питомцев. Все напоказ. Кроме управляющей электроники под бронированным кожухом.
— Живо, тунеядцы, живо!!! — надрывался мегафон.
Под этот аккомпанемент рабы заполняли собой и заполнили уже процентов на двадцать плац, окруженный сборными стенками из труб и рабицы, вроде тех, что устанавливают в цирке перед выступлением хищных животных. Рабочие выстроились так, чтобы не пересекать белую линию, проведенную на асфальте параллельно одной из стенок загона.
Если плац — цирк, а рабы — клонированные тигры и львы, должен быть и укротитель. Тот, кто войдет в клетку. Уверенный в себе, способный подчинять одним лишь своим присутствием. Воображение враз нарисовало образ длинноволосого гиганта в блестящих одеждах и с хлыстом в руке.
— Три шага назад, саботажники!!!
Толпа подчинилась. Задних вдавили в сетку. Послышались возмущенные крики, которые быстро оборвались — задавленных бедолаг вырубили электрошокерами.
И вот тогда в загон вошло нечто невзрачное, ростом максимум метр шестьдесят — и то благодаря высоким каблукам надраенных до блеска сапог. Несмотря на довольно свежую погоду, мужчина то и дело поднимал фуражку с гербом Союза на кокарде и вытирал платком лысину, обрамленную прилипшими к черепу седыми волосиками. Форменное пальто на мужчине сидело как на вешалке, на погонах золотились полковничьи звезды, шею опутал белый шарф. В левой руке «укротитель» держал мегафон, на правом боку висела кобура — расстегнутая, Иван обратил на это внимание, и с большим черным пистолетом.
Мегафон закрыл собой чуть ли не все лицо мужчины с выразительным крючковатым носом.
— Я — хозяин Хортицы! Я — начальник этого лагеря! И я никому не позволю, слышите, отлынивать от работы, когда Родина ежесекундно в опасности, когда экономический потенциал наших врагов продолжает расти! Мы все должны — мы обязаны! — свалить капиталистическую гегемонию враждебных стран, жители которых спят и видят, как мы с вами превращаемся в служителей их неправедных культов! Помните: с нами Бог и Председатель! Мы победим!
Тут, очевидно, надо было разразиться бурными и продолжительными аплодисментами, но раздались лишь хлопки из-за ограды — отбивали себе ладони одни вэвэшники.
— Борзые, значит? Ну-ну… Вот тебя как зовут, малыш? — Начальник лагеря указал на кого-то в первом ряду. — Не бойся. Подойди ко мне, представься.
Парень лет четырнадцати, не старше, точно не из вагона Жукова, робко вышел из строя и, остановившись в трех шагах от коротышки-начлага, что-то сказал.
— Что? — переспросил тот. — Скажи громче, чтобы все услышали. — И протянул пацану мегафон.
— Витя я… — отчетливо произнес мальчишка, а потом, после небольшой паузы, быстро добавил: — То есть рабочий трудового лагеря эсзэ эспэ атэ ноль два сто тридцать два сорок ноль шесть!
— Шифт-дел ламерку, — прошептали рядом с Иваном.
Полковник отобрал у мальчишки мегафон.
— Нет, Витя, ты больше не рабочий.
Толпа перестала дышать.
— Ты свободен, Витя. Тебя никто тут не держит.
Мальчишка исподлобья смотрел на полковника, не понимая, к чему тот клонит.
— Рабочий — почетное звание, которое надо еще заслужить! Которое не дается кому ни попадя и просто так! Тунеядец и саботажник не достоин святого звания! Властью, данной мне Председателем, я приговариваю этого государственного преступника к высшей мере наказания — расстрелу!
Мальчишка отшатнулся и, вертя головой туда-сюда — мол, нет, не надо, — поднял перед собой руки.
— Приговор привести в исполнение немедленно! — Начлаг убрал от лица мегафон и выхватил пистолет.
Грохнул выстрел. Тело упало, засучило в агонии ногами.
Иван до конца не верил, что коротышка убьет пацана. И не его одного поразила эта смерть — толпа, зарокотав, подалась вперед, на полковника.
Ощерившись, тот выставил перед собой пистолет и рявкнул в мегафон:
— Давайте! Ну же, тунеядцы! Кто тут еще саботажник?!
Он не боялся, что толпа разорвет его, что патронов в магазине в сотню раз меньше, чем народу в загоне. Ни капельки не боялся.
Начлаг абсолютно безумен, понял Иван. А еще он вдруг сообразил, что голос отца больше не беспокоит его. Больше ни слова о Хортицкой спецшарашке. О сапогах тоже. И это…
Это отлично просто! Жуков едва не подпрыгнул от радости. Улыбаться было больно — губы-то разбиты, — но ничего, он потерпит ради такого случая. Правда, немного стыдно… Прости, отец, но твой сын действительно рад, что ты наконец-то умер, убравшись из головы, заткнувшись-таки.
— Отлично, просто отлично… — шептал Иван, и на него косились.
Небось забавное зрелище он собой являл: в тесной робе с чужого плеча, вместо лица — кровоподтек, зато от счастья аж распирает! И это притом что на его глазах просто так убили малолетку!
«Найди барса», — прозвучало между висками.
Иван замер. Шумно выдохнул. Нет, этого не может быть. Опять, только иначе?!
Когда Серпень спросил: «Почему именно туда, а не поближе?», он ответил не совсем честно — наплел про какой-то шанс. На самом деле он знал: голос в голове не отстанет, пока он, Иван Жуков, не выполнит данного обещания.
«Найди барса», — настойчиво повторил голос отца новую фразу.
Что за барс? Это зверь такой, да? Снежный барс, Иван читал о нем что-то в учебнике по биологии…
— Твою мать! — выругался он и зажал уши руками.
Не помогло.
Начальник лагеря неспешной походкой удалился из загона.
Орудуя дубинками по делу и удовольствия ради, вертухаи выстроили рабочих в пять длинных очередей, ведущих к раскладным столам, только что принесенным и установленным на плацу вместе с пластиковыми табуретами. На табуреты тут же умостились мужчины в робах чуть получше, чем у Ивана. «Покупатели», — зашелестело вокруг. Вдоль очередей выстроились вэвэшники. Возле каждого стола возвышалась фигура с робопсом на поводке.
Как выяснилось уже через пару минут, покупатели — это те, кто отбирал новых рабочих для цехов и служб, в которых прибывшим доведется трудиться на благо союзной элиты. По какому принципу шел отбор, Жуков так и не понял. Похоже, покупатели пополняли свой штат исключительно визуально, типа «этот нравится, тот нет».
