До наступления двухтысячного оставались считанные секунды. И вот…

Музыка раскололась надвое и слилась воедино, а шары засияли дневным светом. «Все как тогда», — вспомнил Мур и усмехнулся. Огни погасли. Чей-то голос произнес ему и всем остальным чуть ли не в самое ухо:

— С Новым годом! С новым тысячелетием!

…И он сокрушил ее…

Никому не было дела до того, что происходило на Таймс-сквер. А там толпа смотрела трансляцию Бала на экране размером с футбольное поле. Даже темнота павильона не была помехой для веселящихся зрителей — в инфракрасном свете они отлично видели прижимающихся друг к другу танцоров. «Возможно, именно мы сейчас — причина неистовства этой переполненной „чашки Петри“ за океаном», — подумал Мур. Это было вполне возможно, если учесть, с кем он танцует.

Его не беспокоило, смеются над ним или нет; слишком близка была цель, чтобы тревожиться о пустяках.

«Я люблю тебя!» — мысленно произнес он. (Дабы предугадывать ее ответы, он проигрывал диалог в уме, и это делало его чуточку счастливей.)

Шары замерцали, и Мур снова вспомнил прошлогодний Бал. Пошел снег; снежинки, будто крошечные осколки радуги, падали на танцующих; медленно тая, между шарами проплывали рулончики серпантина; под сводами павильона, ухмыляясь, кружились воздушные змеи, разукрашенные под китайских драконов.

Танец возобновился, и Мур попросил ее, как год назад:

— Пойдем куда-нибудь. Хоть минуту побудем наедине.

Леота подавила зевок:

— Нет. Мне скучно. Еще полчаса, и я ухожу.

У нее был красивый грудной голос. Самый красивый из всех женских голосов.

— Почему бы нам не провести эти полчаса в одном из здешних буфетов?

— Спасибо, я не хочу есть. Я хочу быть на виду.

Мур первобытный, почти всю жизнь продремавший в затылочной доли мозга Мура цивилизованного, с рычанием встал на дыбы. Но Мур цивилизованный, боясь, что он все испортит, надел на него намордник.

— Когда мы увидимся? — мрачно спросил он.

— Может быть, в День Штурма Бастилии, — прошептала она. — Liberte, Egalite, Fraternite…[31]

— Где?

— Под куполом Нового Версаля, в девять. Если нужно, я устрою тебе приглашение.

— Буду весьма признателен.

«Она заставляет тебя унижаться!» — злобно вставил Мур первобытный.

— Хорошо, в марте ты его получишь.

— А сейчас ты не уделишь мне денек-другой?

Она отрицательно покачала головой. Голубовато-белый локон обжег его щеку.

— Время слишком дорого, — прошептала Леота с пафосом и вместе с тем иронически, — а дни без Балов — бесконечны. Ты хочешь, чтобы я отдала тебе годы своей жизни?

— Да.

— Ты слишком многого хочешь.

Его подмывало послать ее к черту и уйти, но вместе с тем ему хотелось быть с нею. Ему было двадцать семь, и весь 1999 год он прожил в мечтах о ней.

Два года назад он решил, что пора жениться — его достаток вполне это позволял. Не найдя невесты, которая сочетала бы в себе лучшие черты Афродиты и цифровой вычислительной машины, он направил свое честолюбие в другое русло.

Ему удалось получить приглашение на «Новый год на орбите». Для этого ему пришлось объездить весь свет, не раз пересекая Международную демаркационную линию, и расстаться с месячным заработком. Но на Балу он встретил Леоту Матильду Мэйсон, Принцессу Спящих. Стоило ему увидеть ее наяву — и он напрочь забыл о цифровой машине. Мур влюбился. Вернее, позволил себе влюбиться. Во многих отношениях он был старомоден.

Разговор между ними длился ровно девяносто секунд. Первые двадцать ушли на обмен холодными стандартными фразами. Но все же он добился от нее обещания потанцевать с ним на Балу Тысячелетия в Стокгольме.

И весь год сгорал от нетерпения, браня себя за то, что чересчур поддался ее чарам. И вот теперь он услышал, что ей скучно в самом красивом городе мира и что она намерена удалиться в свой «бункер» до Дня Штурма Бастилии.

Вот когда Мур первобытный осознал то, что Мур цивилизованный, возможно, знал уже давно: когда они встретятся снова, Леота будет старше на два дня, а он — на полгода. Для Круга время застыло: «холодный сон» позволил сбыться мечте Нарцисса. Но старение так и осталось ценой полнокровной жизни.

У Мура не было ни малейшего шанса. Легче стокгольмской снежинке сохраниться в Конго, чем ему остаться с Леотой наедине, в стороне от глаз членов «Клуба ледяных гробов». (Лауреат Круга Уэйн Юнгер, похожий на профессионального игрока в гольф, собирающегося преподать урок зеленому юнцу, уже двигался наперехват.)

— Привет, Леота. Пардон, мистер Как-вас-там.

Мур первобытный зарычал и замахнулся дубиной, но Мур цивилизованный послушно уступил дерзкому богу Круга самую недосягаемую красавицу в мире.

Леота улыбнулась, Юнгер тоже.

На всем пути до Сан-Франциско, в баре стратокрейсера в году двухтысячном от Рождества Христова (два-ноль-ноль-ноль), у Мура крутилось в голове: «Порвалась дней связующая нить…»[32]

Через два дня он принял решение.

Стоя на балконе, похожем на огромный мыльный пузырь, прилипший к стене одной из ста башен комплекса Хилтон-Фриско, он спросил себя: «Та ли это девушка, которую мне хотелось бы взять в жены?»

И ответил, рассеянно глядя на залив и на транспортные капилляры под носками своих туфель: «Да. Я знаю, меня ждет большое будущее. И я хочу, чтобы в этом будущем у меня была красавица жена. Леота».

Мур дал себе клятву вступить в Круг.

Он понимал, что замыслил подвиг. Чтобы попасть на Олимп, во-первых, требовались деньги. Много денег. Во-вторых, необходима известность. Но инженеров-электриков — талантливых, компетентных, даже вдохновенных — в мире более чем достаточно. Мур знал: добиться признания будет нелегко.

Он с головой ушел в работу и учебу. Бывало, по шестьдесят, а то и по восемьдесят часов в неделю он читал, конструировал, прослушивал записи лекций по предметам, которые прежде были ему не нужны.

В мае Мур получил приглашение на Бал и долго рассматривал прямоугольник настоящей атласной бумаги с настоящим тиснением. К тому времени он запатентовал девять изобретений, еще три «дозревали». Один патент он продал и теперь вел переговоры с фирмой «Аква май-нинг» насчет своей технологии очистки воды. «Если выдержу такой темп, — решил он, — у меня будут деньги».

А может, и известность. Теперь все целиком зависело от внедрения его технологии и от того, как он распорядится деньгами. Леота скрывалась в страницах формул, в листах эскизов; она сгорала, пока он спал, и спала, пока он сгорал.

В июне он решил отдохнуть.

«Ассистент начальника отдела Мур, — обратился он к своему отражению в зеркале парикмахерской (его похвальное рвение в Отделе герметической укупорки выходных отверстий аппаратуры высокого давления обеспечило ему значительное повышение в должности), — не мешало бы тебе получше знать французский и научиться танцевать как следует».

Однако отдых оказался не менее утомительным, чем работа. У него гудели мышцы, когда он летел через Трамплинный зал молодежной христианской ассоциации Сателлита-3; его движения обрели грацию, после того как он станцевал с сотней роботесс и десятками женщин; он прошел ускоренный, с применением наркотиков, курс обучения французскому по системе Берлица (на более скоростной «церебрально-электростимуляционный» метод он не решился, опасаясь пресловутого замедления рефлексов). И хотя он спал на взятой напрокат «говорящей кушетке», твердившей ему по ночам формулы расслабления, в канун Fete[33] Мур чувствовал себя так, как чувствовал себя после бурной ночи какой-нибудь придворный повеса эпохи Возрождения.

«Интересно, на сколько его хватит?» — думал Мур первобытный, поглядывая из своей пещеры на Мура цивилизованного.

За два дня до праздника он покрыл свое тело равномерным загаром и решил, что скажет Леоте: