— И что же?

— И это мне, как ни странно, не удалось, хотя мои информаторы стоят тех денег, которые я им плачу.

— Тогда вы…

— Тогда я сделал некоторые умозаключения. Самое любопытное заключается в том, что о вас вообще нет никаких любопытных сведений. Большинство людей волей-неволей обращают на себя внимание властей. Остальных я бы разделил на три категории. Первая — те серые мышки, которые не достойны никакого внимания. Вторая — осужденные на длительные сроки. Третья — всяческое уголовное отребье, которое предпочитает все время держаться в тени. Вас я не отнес ни к одной из этих категорий.

— Спасибо. Выходит, я не уголовник.

Сенатор пытливо взглянул на меня.

— Я достаточно пожил на свете, мистер Донн, чтобы понять: множество ярких и сильных людей проходят по жизни, как иголка, пронзающая ткань. Они не оставляют ни следа, ни тени и все же порой добиваются многого. Мне кажется, вы относитесь к их числу.

Я склонил голову в знак благодарности.

— Лестно слышать. А что, если вы правы?

Он неожиданно неприязненно поморщился.

— Тогда вы можете оказаться излишне самоуверенным человеком, — сухо ответил он. — В данном случае это может только повредить делу. Короче, я не уверен, что вы способны справиться с Палачом.

Я подошел к окну и стал смотреть, как крупные снежинки кружатся под порывами ветра.

— Вы не собираетесь мне что-либо рассказать? — после долгой паузы спросил сенатор.

— А что можете сказать вы, мистер Брокден?

— Спросите меня: что вы собираетесь предпринять, сенатор?

— Хорошо. Итак, что вы собираетесь предпринять?

— Ничего, — безмятежно улыбнувшись, ответил он. — Садитесь, рядом с окном может быть опасно.

Я сел в кресло у камина.

Сенатор пытливо смотрел на меня.

— Я чувствую, вы горите желанием взять меня за горло и слегка придушить, не так ли?

— Зная, что снаружи дом стерегут ваши четыре гориллы?

— Да.

— Нет, — покачал головой я.

— Вы хороший лжец.

— Ничуть. Я здесь для того, чтобы помочь вам, сенатор, а не для того, чтобы что-то выведывать, тем более силой. Однако если обстановка изменилась, то я хотел бы услышать об этом, иначе мне будет сложно реагировать.

Сенатор задумчиво постучал пальцами по крышке стола.

— Не хочу создавать для вас дополнительные трудности, Джон, — примирительно произнес он. — Мне нужен был подобный человек, и Дон Уэлш нашел такого. Вы необычайно изворотливы, а также сведущи во многих областях науки и техники, что чрезвычайно важно для меня. Есть многое, о чем мне хотелось спросить вас. Только не сейчас. Позднее, если будет время. Пока же я сам хочу кое-что вам рассказать. Надеюсь, вы понимаете, что это сугубо конфиденциально?

— Вы принуждаете меня держать рот на замке? — спросил я, нахмурившись.

— Не думаю, что «принуждение» — подходящее слово. Мы связаны договорными отношениями, и, как в любом другом бизнесе, это ко многому обязывает партнеров.

— Тогда почему же вы хотите пооткровенничать со мной?

— Ситуация того требует, — пояснил сенатор. — Быть может, это сможет вам помочь при встрече с Палачом.

Я кивнул.

— Если вы расскажете мне правду, то мы оба будем в большей безопасности. Ваши трое друзей предпочли сохранить тайну — и в результате унесли ее с собой в могилу, — подбодрил я сенатора.

Он помрачнел.

— Хорошо. Скажите, Джон, вы догадываетесь, почему возвращение Палача обошлось так трагически для нас, бывших операторов?

— Да. Вы использовали эту разумную машину для каких-то действий, разумеется, тайно. Скорее всего, они были безнравственными или даже преступными. Никому теперь это неизвестно, кроме вас и Палача. Видимо, машина немало страдала, пытаясь осознать то, что вы с ней сделали, и это могло серьезно повредить ее психику. В результате она потеряла всякий интерес к исследовательской деятельности и вернулась на Землю, чтобы заставить страдать вас.

Брокден взял бокал, но пить не стал. Пальцы его слегка дрожали.

— Да, вы правы. Палач вернулся, и ему удалось заставить нас страдать. В те времена, когда я был оператором, мы… нет, я убил человека.

Нечто подобное я ожидал.

— Все произошло в день, когда мы завершили работу, — глухо продолжил сенатор, опустив глаза. — По этому радостному поводу мы, операторы, решили устроить небольшую вечеринку. Палач пока находился в лаборатории, но уже на следующий день, в пятницу, его должны были отправить на космодром. Все началось очень мило, однако к вечеру мы все, даже Лейла, изрядно набрались. И тогда кому-то из нас пришла в голову замечательная идея: а почему бы нашему малышу-Палачу также не повеселиться от души? Видите ли, Джон, мы праздновали в здании Института космических исследований, в Техасе, а Палач находился в Калифорнии, в Космическом центре. Попасть туда было нелегко даже нам. С другой стороны, операторная располагалась в соседнем зале. Можно было войти с ним в контакт обычным путем, надев нашу «управляющую сбрую», как мы называли экзоскелет и шлем. С радостными воплями мы направились в зал. Здесь мы решили, что по очереди будем надевать «сбрую» и каждый по-своему поздравит малыша. Так мы и сделали.

Сенатор сделал солидный глоток, не подняв глаза.

— Дэвид был первым в этой игре, — продолжил он. — Он активизировал Палача. Поначалу мы даже не думали о том, чтобы выводить его из лаборатории, но Дэвид сделал это. Ему, видите ли, захотелось показать малышу небо. Но для этого надо было перехитрить охрану и хитрую систему сигнализации. Дэвид вошел в азарт и долго не отдавал нам «сбрую», хотя мы все шумно требовали этого. Следующая была Лейла. Она обнаружила, что малыш уже шагает по лужайке прочь от здания Центра. И тогда ей в голову пришла мысль повести его в город. Было уже поздно, и внешность Палача не привлекла бы к себе особого внимания. Ему же темнота помешать никак не могла, его сенсорные датчики были очень чувствительными. Мы все стали шумно обсуждать маршрут движения малыша. Оказалось, что необходимо отключить некоторые системы самоконтроля машины, и мы без колебаний сделали это. Мэнни едва не силой отобрал «сбрую» у Лейлы и погрузился в какие-то сложные управляющие действия. Он отключил визуальную систему контроля, так что мы не могли следить за продвижением Палача. Когда мы трясли его за плечи, Мэнни только отмахивался и говорил, что устроит нам замечательный сюрприз. Он оставался у пульта так долго, что мы начали слегка нервничать. Чем больше мы трезвели, тем более нас пугало то, что мы делаем. Дело было не только в наших карьерах, но и в возможном крахе всего проекта. Если бы малыш сотворил что-то непотребное… Помню, я не выдержал и обрушил на Мэнни потоки ругани. Сейчас я хотел только одного — взять на себя управление и вернуть малыша как можно быстрее в лабораторию. После долгих пререканий Мэнни согласился передать мне управление. До сих пор перед глазами его гнусная ухмылка… Хотите еще выпить?

— Да.

На этот раз сенатор встал сам и налил до краев оба бокала. Усевшись вновь в кресло, сделал солидный глоток и только затем продолжил:

— Итак, я влез в «сбрую» — и обомлел. Знаете, что этот идиот оставил мне? Я, вернее, Палач находился внутри здания. Осмотревшись, я понял, что это банк. Палач был оборудован массой хитроумных инструментов, и Мэнни сумел виртуозно использовать их и провести нашего малыша через все барьеры. Теперь он находился прямо напротив главного хранилища. Оставалось отключить сигнализацию и открыть сложные системы замков. Видимо, Мэнни считал, что таким путем вызывает меня на соревнование. Я с трудом подавил желание проявить свое искусство и заставил малыша повернуться и пойти в сторону выхода. Проходя мимо одной из дверей, я не удержался и заставил Палача открыть ее. Внутри было темно, и я ничего не увидел. И в этот момент мне в глаза ударил луч света. Прямо передо мной стоял охранник. В одной руке он держал фонарик, а в другой — пистолет. Вот-вот он мог спустить курок, и я запаниковал, совсем забыв, что нахожусь в сотнях миль от банка. Чисто инстинктивно я наотмашь ударил охранника. Кстати, когда я бью, то бью со всей силы — так я привык с детства. Но на этот раз я ударил со всей силой Палача. По-видимому, охранник умер мгновенно — у него была размозжена голова. Я, вернее, Палач побежал к выходу из банка и ни разу не остановился, пока не оказался в парке вблизи Центра. Затем я почувствовал, что друзья осторожно снимают с меня «сбрую».