Они подошли к неглубокой реке. Саджну что-то крикнул Индиане. Тот кивнул. Проводник повернулся и повел их небольшой караван вверх по течению. Теперь впереди шел слоненок Коротышки, за ним ехал Индиана, и замыкала процессию Уилли. Метров через тридцать Коротышка услышал странный шум, поднял голову, пытаясь обнаружить его источник, и воскликнул:

— Инди, смотри!

Все обратили взгляды в ту сторону, куда указывал паренек. Там на темнеющем небе различались силуэты внушительных крылатых существ...

— Какие крупные птицы... — заинтригованно произнесла Уилли.

Саджну что-то сказал Инди, и тот объяснил:

— Это не птицы. Это гигантские летучие мыши.

Коротышка съежился от страха. Он дважды смотрел “Дракулу” и кое-что знал о летучих мышах. Уилли тоже непроизвольно содрогнулась и пригнулась к спине своего слона. К несчастью, это движение вновь приблизило ее деликатный нос к пахучей шкуре животного.

— О, Господи! Эта жара такая гадость! — с этими словами она вылила остаток духов из флакона на загривок зверя.

Эффект на сей раз оказался неожиданным. В воздухе разлился аромат цивилизации, порождавший воспоминания о кабаре и богатых поклонниках, шикарной одежде и мягких подушках. Уилли испытала прилив счастья от того, что она еще жива. И плевать ей на всяких там гигантских летучих мышей! От полноты чувств она, позабыв обо всех неприятностях, громко запела:

— В былые дни нога девичья казалась верхом неприличия. Теперь же это, право, лишь детские забавы...

Индиана опешил, не веря своим ушам, а затем рассмеялся над несоответствием обстановки этому пению. И вдруг ему самому захотелось запеть — хотя песен он почти не знал и голосом обладал далеко не мелодичным. Он не удержался и затянул:

— Дайте мне дом в месте таком, где играет с косулей олень...

Коротышка сначала решил, что друзья его впали в истерику. Однако тут же догадался, что это игра, в которой каждый старается перепеть другого, как можно громче выводя свою любимую песню. И тоже включился:

— Солнце поднимается над лесом над зеленым и освещает город мой Шанхай!..

Уилли продолжала петь еще громче:

—И авторы, свои кропая вещи, теперь усердно лепят что похлеще. Забыт прежний изыск, стал заборист язык...

— Где грусть и беда не гостят никогда и где солнце сияет весь день... — не отставал Индиана.

— Ах, город мой Шанхай, люблю тебя я! Тебя и солнце люблю твое... — истошно вторил им Коротышка.

— Все нынче вверх дном. Ночь сделалась днем. Белое стало черным. Правильное — вздорным... — не сдавалась Уилли.

— Дом, дом на лугу... — завывал Инди, и Коротышка, которому тоже нравилась эта песня, подхватил (только по-китайски):

— ...где играет с косулей олень!

Теперь все трое распевали во всю глотку, создавая невероятную какофонию, стараясь перекричать друг друга в упоении от того, что они живы — сейчас и здесь. Между тем эти завывания переполнили чашу терпения слона, на котором восседала Уилли. Омерзительный чужой запах, а теперь еще и это невыносимое карканье! Зверь внезапно остановился, опустил хобот в поток, вверх по которому они продвигались, набрал литров сто воды, закинул хобот за спину и мощной, как из брандспойта, струей, окатил Уилли. Девушка слетела с его спины и с громким всплеском рухнула в реку. Коротышка зашелся в хохоте, указывая на нее пальцем:

— Ох, умора!.. Вся мокрая!.. — выдавил он сквозь смех.

Теперь уже пришел конец терпению Уилли. Как ребенка, отшлепанного за то, что он, утомившись, раскапризничался, ее переполняли одновременно гнев и слезы. Она была насквозь мокрая, грязная, голодная и доведенная до предела. И теперь ее прорвало:

— Мне прекрасно жилось в Шанхае! — визжала она, дав, наконец, волю своим чувствам. — У меня был свой домик с садом! Богатые друзья! Я ездила на приемы в роскошном лимузине! Я ненавижу все вокруг! Я певица, а не бродяга! Я могу потерять голос!..

— Она тронулась... — констатировал Коротышка, глядя на беснующуюся певицу расширенными глазами.

Индиана огляделся, прикинул скорость захода солнца, заметил сгущающиеся сумерки и подытожил:

— Пожалуй, здесь мы и остановимся на ночь.

Ибо похоже было, что все они немного устали. Солнце скрылось окончательно.

Три слона стояли посреди реки, погрузившись по грудь, а Инди и Саджну поливали усталых животных сверху. Коротышка играл со слоненком. Тот хватал его хоботом и забрасывал себе на спину, откуда парнишка нырял в воду, а когда выныривал — лопоухий приятель обдавал его водой. Затем все повторялось. Эти двое замечательно находили общий язык.

Метрах в тридцати выше по течению, в тенистой укромной заводи плескалась Уилли. Она ныряла, достигая прохладного дна, затем медленно всплывала, откидывала волосы с лица, ложилась на спину, удовлетворенно набирала полные легкие воздуха, разглядывала игру света и тени в кронах деревьев и что-то напевала. Этот отдых ей был необходим. За последние пару дней вся жизнь ее перевернулась вверх дном. Все было прекрасно — до того момента, как этот тип в тот вечер вошел в ночной клуб... В сущности, он был не так уж плох — для тех, в чьем вкусе такие мужчины, — но она была далека от того, чтобы причислять его даже к минутным увлечениям.

Ибо, с одной стороны, он был ученый, то есть каковы бы ни были его намерения и цели, — неудачник. С другой стороны, хотя он явно положил на нее глаз, Индиана ни разу не сказал ей комплимента, не затруднился хоть раз оказать ей какую-нибудь любезность или выразить свою симпатию. Словом, вел себя отнюдь не как джентльмен, а как себялюбивый, самонадеянный чурбан. “Есть ли у него хоть одна приятная черта?” — задумалась Уилли. Ну... он хорошо относится к этому мальчишке. Это бесспорно. Она сама, будучи ребенком, не знала столь хорошего к себе отношения, и радовалась теперь за маленького китайчонка. И тот, чуть живой мальчонка, оставшийся в деревне, — он тоже вызвал в душе Инди глубокий отклик. Она это заметила.

Итак, он хорошо обращается с детьми. Что еще? Ну, еще он спас ее дважды: в ночном клубе и затем в самолете, во время крушения. В то же время, не появись он, ничего такого вообще, вероятно, с нею не произошло бы. А может, и произошло... Именно это и называют кармой все эти индийцы и китайцы, которые несколько раз чуть не заговорили ее до смерти, разглагольствуя на эту тему на разных званых вечерах... Ах, эти вечера! “Где те, кому развеять скуку нечем, решают учинить нудистский вечер. В богемной мастерской. Как средство для борьбы с тоской...” Да! И, конечно, глаза: это главное достоинство его внешности. “Интересно, как они выглядят вблизи?” — подумалось ей.

Уилли снова нырнула, позволяя прохладной воде успокоить ее и снять остатки напряжения. Как бы то ни было, все обернется к лучшему. Она в этом твердо уверена. И все-таки с ума можно сойти: оказаться за тысячи километров от ближайшего званого вечера и приличной пары чулок!

Индиана вылез на берег и, не отжимая брюк, с которых сочилась вода, отправился вверх по течению — проверить, все ли в порядке с Уилли. Не то чтобы он всерьез опасался за нее. Он уже успел убедиться, что выносливости ей не занимать. Она успела, видимо, побывать в разных переделках. И хотя после очередных приключений вид у нее бывал не самый свежий, она неизменно оказывалась на коне. Просто здесь Уилли оказалась не в своей тарелке. Ее родной средой был город. Он не стал бы подвергать ее таким испытаниям, если бы не был уверен, что она их выдержит. С другой стороны, Инди чувствовал, что просто обязан преподать ей хороший урок: эта девушка порой умела быть изрядным бельмом на глазу. Конечно, нельзя винить человека в надоедливости, если ему действительно плохо, но она могла бы страдать как-нибудь потише. Должно быть, все из-за того, что она певица... Как бы то ни было, ясно, что в столь непривычной обстановке ей нужна забота. К тому же бедняжка, похоже, втрескалась в него по уши. Так что Инди счел уместным пойти и удостовериться, не унесли ли ее комары.

Первое, что ему повстречалось на пути, была одежда Уилли, развешанная для просушки на длинной, нависшей над водой ветке. В следующее мгновение его взору предстала и сама девушка. Совершенно неприкрытая, она плескалась сразу за этой импровизированной завесой. От этого зрелища во рту у Джонса слегка пересохло.