И ему не приходило в голову, что всего лишь полгода назад нынешняя жизнь показалась бы ему раем!

Когда нотариус записал все, что ему продиктовали, на стол подали легкий ужин. Разговор продолжался, но уже не в таком серьезном тоне. Луиза собственноручно поднесла дядюшке шербету и начала всячески к нему ласкаться. Она понимала, что из всех присутствующих ему досталась самая малая толика счастья. Ей, однако, не удалось прогнать мрачное выражение с его лица, и тогда она шепнула ему на ухо:

— Мы вас будем очень любить, дядя! Если вам станет скучно здесь, вы приедете в нам в Бостон. Ведь правда, Шарль?

Молодой человек, угадав, о чем идет речь, поспешил выразить самые нежные чувства обездоленному дядюшке, но Нежо резко поднялся с места, поскольку был не в состоянии ответить. Его душили мучительные страсти. Потоптавшись в гостиной, он вышел. В душе его был подлинный ад.

При расставании было решено, что Шарль на время эпидемии в последний раз до свадьбы съездит в Бостон. Сестра мадам Нежо предложила Луизе отправиться в загородный дом на одном из островков в устье Миссисипи — говорили, что в тех местах можно было почти не опасаться желтой лихорадки.

Несмотря на уговоры Шарля Муатесье, к этой мысли склонились не сразу. Матери не хотелось расставаться с дочерью даже на мгновение, а Луиза не желала покидать дом в тот момент, когда краткое прощание могло превратиться в вечную разлуку.

Условившись принять решение на следующий день, члены семьи разошлись по своим комнатам.

Нежо заперся на ключ. Он метался в спальне так, будто его преследовали демоны. Прежде он и не подозревал, что сердце человека может быть ареной столь ожесточенной борьбы. Он чувствовал, как в мозгу его вихрем проносятся самые противоречивые устремления, сталкиваясь и изгоняя друг друга. Ему казалось, что некий могучий ураган, похожий на тропические ливни, уносит его прочь от прежних незыблемых основ. Нежо-бухгалтер, равно как и Нежо — прожигатель жизни, никогда не задавался вопросом, что такое совесть, эта неведомая сила, восставшая на борьбу с исступленными страстями.

Кто породил ее? Откуда взялся этот несносный тиран? Надо ли подчиниться ему, преодолев самого себя, пусть даже речь идет о собственной жизни? Или же, напротив, отбросить недостойные сомнения и вцепиться в свое счастье — хотя бы для этого пришлось совершить преступление?

Была полночь; в доме все спали — все, кроме бухгалтера, который не мог обрести покой.

Он вышел из комнаты, ибо стал задыхаться в ней. Словно бесприютная душа, начал он бродить по коридорам.

Двери из плетеных циновок открывались и закрывались бесшумно; густой ковер заглушал шаги. Нежо слышал только свое тяжелое прерывистое дыхание, но даже это его пугало — он предпочел бы не дышать, чтобы в душу проникла царившая вокруг безмятежность.

Все было тщетно. Напротив, чем больше думал он о реальном положении вещей — о Луизе, ее матери, обоих приказчиках и Шарле Муатесье, — тем сильнее клокотала в нем ярость. В какой-то момент он почти потерял способность владеть собой: сам не сознавая, что делает, он тихонько приподнял портьеру, закрывавшую вход в покои племянницы. Через стеклянную дверь с муслиновой занавеской он увидел слабый, словно отблеск опала в тумане, свет ночника.

Взор его невольно устремился к этому огоньку. Мало-помалу он стал различать в темноте предметы — сначала столик, на котором стояла лампа, затем кровать Луизы, потом распятие из эбенового дерева, черневшее на фоне белого полога… И наконец, увидел спящую девушку — она улыбалась во сне, словно ребенок.

Сколько простоял он здесь, не в силах отойти, будто ноги его приросли к ковру? Какие безумные мысли, какие гнусные планы возникли в его мозгу?

Никто не смог бы ответить, ибо время не подчиняется при этом заурядному ходу часов.

Внезапно чья-то рука опустилась ему на плечо.

— Что с вами, братец? — спросила вдова, пристально глядя на него.

Он побледнел, пошатнулся, попятился, уставясь на невестку безумным взором, словно увидел призрак…

— Я… я… я смотрел на нее, — пролепетал он.

— Так вы страдаете бессонницей, братец?

Несчастному казалось, будто он стал жертвой кошмара. Ухватившись за стену, он бормотал что-то нечленораздельное.

Мадам Нежо позвонила. Появились двое слуг.

— Отведите моего деверя в спальню, — сказала она, — и вызовите врача. У него жар.

На следующий день мадам Нежо отвезла Луизу к тетке.

Прописанная врачом микстура, вероятно, оказала свое действие, ибо бухгалтер появился на рабочем месте в установленный час. Ноден и Менар отметили даже, что никогда еще он не проявлял большего рвения.

А Нежо стремился понять наконец, как обстоят дела в компании и насколько успешно продвигается ликвидация. В течение нескольких дней он просматривал старые книги, поднимал прежние счета, составлял балансы и делал репорты, причем трудился с невиданным усердием. Это никого не обеспокоило; в отношениях же его с вдовой брата внешне не произошло никаких перемен.

Между тем время шло. Эпидемия опустошила город, но в доме Нежо никто не заболел. Вдова, оба приказчика и бухгалтер жили в полном согласии: днем занимались поставками и расчетами, вечером же отправлялись гулять по набережной.

Но никогда еще за видимой безмятежностью не скрывалось столько ужасных страстей, несущих угрозу будущему.

Видя, с одной стороны, как мадам Нежо обходит склады, отдает распоряжения и решает все проблемы с присущей ей спокойной уверенностью, как садится в свое кожаное кресло рядом с приказчиками, а с другой стороны — как этот бухгалтер, согнувшись над конторкой, листает гроссбух, щелкает костяшками счетов или чинит перо, никто, конечно, не угадал бы, кому из этих двоих страстно хочется уничтожить другого, хотя бы и ценой вечного проклятия.

Наконец подошел срок, назначенный для свадьбы Луизы.

За два дня до того, как из Бостона должен был приехать Шарль со всеми своими родными, мадам Нежо объявила, что нынешним вечером нужно будет забрать Луизу у тетки.

Стояла прекрасная погода, и путешествие на лодке до островка, где находился загородный дом, обещало быть приятной прогулкой. Когда склады закрылись, мадам Нежо вместе с деверем и приказчиками направилась в порт.

Здесь было множество лодок и шлюпок. Они выбрали длинную изящную пирогу с розово-зеленым спасательным кругом на корме, однако от услуг гребцов отказались. Ноден и Менар умели управляться с веслами, а Нежо заявил, что охотно тряхнет стариной — какие это были счастливые времена, говорил он, когда Доминик учил меня плавать вдоль берега Сены.

Пирога отчалила.

— Что ж, вы-то хоть умеете плавать, господин Нежо, — произнес Ноден, первым садясь за весла.

— Кто лучше, кто хуже, но на воде любой удержится.

— Только не я. Отчего — не знаю, но я так и не смог научиться. Представьте себе, вода внушает мне болезненный страх. Пока я сижу в лодке и гребу, все прекрасно! Но стоит мне оказаться рядом с рыбами, как силы меня оставляют. Я становлюсь беспомощен, будто дитя!

— Весьма странно, ведь вы живете в портовом городе. У вас было множество возможностей преодолеть эту слабость.

— Что только со мной не делали! И родные и друзья всегда поднимали меня на смех… ничего не помогло! А теперь, право, и приниматься за это не стоит, — добавил старый приказчик с улыбкой.

— Но почему? Лучше поздно, чем никогда.

— Да потому, что годы уже не те! — вскричал Менар. — Неужели вы думаете, что после сорока лет, проведенных за конторкой, когда выросло брюхо и замучил ревматизм, можно резвиться в воде, подобно юному писарю?

— Но это же так полезно!

— Благодарю! Хоть я и плавал в свое время как рыба, хоть и выигрывал пари, что не выйду из моря в течение двух часов, теперь, боюсь, буду жалко выглядеть в воде с моей-то подагрой!

— Вот как? — произнес Нежо со странной улыбкой. — Значит, если лодка опрокинется, нам с сестрицей придется вылавливать вас обоих?

— Боюсь, братец, вам нужно будет спасать троих, поскольку я способна плавать только под присмотром моего учителя… и чтобы спасательный шест держали не дальше, чем в четырех метрах от меня.