Я возвращаюсь к Орку, чтобы взять спальник, который плотно скатываю. Вновь иду к двери, кладу спальник поперек на пороге, чтобы створки не сомкнулись у меня за спиной и я смогла бы вернуться из того места, куда сейчас пойду.

В этот момент далеко в темноте появляется желтый огонек. Я жду, но он не приближается. Это стационарная лампа, и, возможно, кто-то включил ее, чтобы я знала, куда мне идти, потому что им-то ясно — я об этом не имею ни малейшего понятия, и это чистая правда.

Переступив порог, я обнаруживаю, что пол в этом помещении — упругая резина, и чуть ли не подбрасывает тебя. Когда я вновь произношу свое имя в надежде, что у нас завяжется разговор, мой голос звучит так глухо, будто на голове у меня мешок из черной фланели, а говорю я со дна сухого каменного колодца, хотя я не понимаю, как могу там оказаться, разве что какой-нибудь маньяк-убийца затащит меня туда по только ему ведомой причине.

Когда я произношу свое имя во второй раз, стены начинают пульсировать синим светом, и я вижу, что комната квадратная со стороной футов сорок и стены утыканы сотнями конусов. Примерно такие я видела в каком-то сериале, где героем был ведущий ток-шоу и работал в звуковой кабине на радиостанции или где-то еще. Только эти конусы, кажется, вбирают в себя мой голос и превращают его в синий свет, чего по телику не показывали. Чем быстрее и больше я говорю, тем ярче становится свет, пульсирующий в такт моему голосу.

Если вы хотите знать мое мнение, комната странная, но я не чувствую, что это опасное место. Скорее комната мирная, хотя здесь ощущаешь себя наполовину глухой, да и кожа выглядит синей, совсем как у тех странных людей с другой планеты в фильме «Аватар». Короче, это не та комната, в которой можно найти голых людей, подвешенных к потолку на цепях. В любом случае, пока я говорю, синего света предостаточно, и я начинаю декламировать стихотворения Шела Силверстайна,[15] которые помню наизусть. Декламирую, пока не пересекаю комнату, где вижу большой круглый выход, через который я смогла бы выехать на трейлере, если бы умела им управлять, но я не умею. Я вижу через круглую дыру ту самую желтую лампу, к которой и пошла, если вы помните, но она от меня на прежнем расстоянии, наверное, отдаляется с той же скоростью, с какой я приближаюсь к ней.

Когда я пытаюсь пройти через эту большую круглую дверь, выясняется, что это скорее окно, но не из стекла, а из чего-то холодного, и прозрачного, и липкого, но, когда я пытаюсь отойти от него, у меня не получается. Я не прилипаю, но это что-то держит меня, обволакивает, и вы можете представить себе, как я пугаюсь. Еще бы, это что-то может запечатать меня, словно в коконе, и я задохнусь. Но выясняется, что это все-таки дверь. После того как что-то непонятное обволакивает меня, я вновь обретаю свободу, только нахожусь уже на другой стороне. Я не знаю, как точно объяснить мои ощущения. Словно круглую дверь заполняет гигантская прозрачная амеба, которая засасывает тебя из одной комнаты и выплевывает в другую, только это не совсем точно.

В любом случае в другой комнате находятся шесть мертвых людей в громоздких белых костюмах химзащиты, какие показывают в выпусках новостей, когда где-то разливается что-то химическое, или повисает ядовитое облако, или происходит что-то еще, напоминающее, что новости лучше не смотреть вовсе. Я направляю на каждого луч фонарика. Может, это не костюмы химической защиты, а космические скафандры, совсем уже воздухонепроницаемые, потому что шлемы жесткие и соединены с остальной частью костюма герметичным уплотнением. Да еще на спине баллоны, будто у аквалангистов. Если вы хотите знать, через щитки шлемов я разглядела их лица, вернее, то, что от них осталось, а осталось немного, поскольку умерли они давно. Комната с конусами показалась мне странной, но там мне ничего не грозило. С этой комнатой хуже. Эта комната — беда, и кожа у меня покрывается мурашками, а тут еще кто-то говорит:

— Джоли Энн Гармони.

Когда восемнадцатиколесник сворачивает на местную дорогу, я выхожу с обочины на проезжую часть, стараясь не выглядеть пьяным, стараясь показать, что со мной вдруг что-то случилось: то ли припадок, то ли инфаркт. Большинство людей не сочувствуют пьяному, который может их облевать, но обычно спешат на помощь к тщательно подстриженному, опрятно одетому молодому человеку, на которого совершенно неожиданно, прежде всего для него самого, обрушился жестокий удар судьбы. К сожалению, своими дальнейшими действиями я собираюсь превратить доброго самаритянина в циника.

Я не считаю себя актером. Поэтому, когда иду, покачиваясь, к разделительной полосе, представляю себе, что я — Джонни Депп в роли Джека Воробья, идущего на виселицу, когда он так красиво падает, но получается у меня, конечно же, хуже. Я валюсь на левый бок, половина моего тела на одной полосе движения, другая — на второй, с закрытыми глазами, с перекошенным вроде бы от боли лицом, в надежде, что водитель трейлера не окажется тем безответственным пьяницей, каким стараюсь не показаться я.

Шипение пневматических тормозов успокаивает меня: я точно знаю, что большая шина не раздавит мне голову. Дверца кабины открывается, до меня доносится, как подкованный сапог встает на ступеньку. Дальнобойщик спешит ко мне, и я слышу позвякивание. Предполагаю, что он не Санта-Клаус, и я слышу звон не колокольчика на шее оленя, а ключей на ремне водилы и монет в его карманах.

Опустившись на колени рядом со мной, он действительно похож на святого Николая, только побывавшего в парикмахерской по случаю летнего отдыха: роскошные усы и бородка седые, но не всклокоченные, и волосы не торчат во все стороны. Его глаза поблескивают, на розовых щеках веселые ямочки, нос похож на вишню. Живот не трясется, как пластиковый пакет с желе, но этому водителю можно порекомендовать почаще отказываться от чизбургера в пользу овощного салата.

— Сынок, — спрашивает он, — что не так, что случилось?

Прежде чем ответить, я морщусь — не от боли и не потому, что прибавляю в актерском мастерстве. Просто в его лице и голосе такая искренняя озабоченность и он кладет мне руку на плечо с такой нежностью, что у меня не остается ни малейших сомнений — я собираюсь украсть трейлер у хорошего человека. Конечно, я бы предпочел, чтобы ко мне подошел дальнобойщик со змеиными глазами, щетиной на щеках и подбородке, шрамом на лбу, жестоким ртом, в футболке с надписью «ДА ПОШЛИ ВЫ ВСЕ», со свастиками, вытатуированными на бицепсах. Но я не могу все утро выходить на проезжую часть и падать на разделительную полосу, пока не найду идеальную жертву.

Я притворяюсь, что мне трудно говорить, с моих губ срывается что-то нечленораздельное, будто язык у меня увеличился вдвое. Желаемый эффект достигнут: он наклоняется ниже и просит повторить только что сказанное мной. Я же вытаскиваю пистолет из-под свитера, вдавливаю дуло ему в живот и говорю голосом крутого парня: «Умирать тебе здесь необязательно, но выбор за тобой». Впрочем, для моего уха крутизны в голосе, словно у Микки Мауса.

К счастью, он не может отличить плохую игру от хорошей и неспособен определить по лицу характер человека. Глаза у него округляются, они больше не искрятся весельем, напоминают стакан «Севен-ап», простоявший открытым целый день. И ямочки теперь больше похожи на шрамы. Губы дрожат, когда он говорит:

— У меня семья.

Мне надо покончить с этим до того, как на дороге появятся новые автомобили. Мы поднимаемся, я продолжаю вдавливать дуло пистолета ему в живот.

— Если хочешь увидеть своих детей, — предупреждаю я его, — медленно идем к водительской дверце.

Он идет, не сопротивляясь, подняв руки над головой, пока я не приказываю ему опустить руки и держаться естественно, но у него не получается, и он начинает лепетать:

— У меня нет детей, хотелось бы, чтобы были, я люблю детей, но не получилось.

— Но ты же хочешь увидеть жену, поэтому не дергайся.