Расшифровать послание, содержащееся в рисунках больных шизофренией без подсказки автора практически невозможно. Нередко объяснение, которое дает сам художник, совершенно не вяжется с содержанием рисунка. Здесь необходимо помнить, что для больных шизофренией вообще характерно паралогичное мышление, не связанное ограничениями формальной логики, поэтому пытаться угадать, какой именно смысл вложил художник в своё творение — занятие неблагодарное.

Впрочем, о настроен и и и восприятии мира автора следующей картины вряд ли стоит спрашивать. Боль, опасность, безысходность — вот три наиболее частых составляющих творчества больных шизофренией.

Мы уже упоминали, что мир больного шизофренией — это мир мельчайших деталей и самых точных подробностей. А рисунки больных — отражение этого мира. Взгляните на две следующие картины. Каждая из множества деталей, «населяющих» картину, несёт определенный смысл, значима для больного.

Мир больного шизофренией — не благоухающий сад, не райский уголок. Как правило, это мир жестокости, насилия и боли. Тема смерти, страданий, мучений, боли, наравне с темой расщепления, разрыва души, - самая распространенная в творчестве больных шизофренией. В их произведениях она нередко переплетается с эротическими мотивами.

А вот два примера литературного творчества больных шизофренией. Рассказ Олега М. кажется вполне заурядным, если не знать, что под ремонтом чердака он подразумевает лечение в психиатрической больнице. Признаться, нас весьма позабавили чрезвычайно меткие иносказательные описания коллег-психиатров и применяемых методов лечения. Автору не откажешь в наблюдательности и тонком чувстве юмора:

«Всё началось с того, что окружающие меня люди стали настойчиво советовать мне отремонтировать мой чердак. Это было тем более странно и неожиданно для меня, что чердак мой был просто замечателен. Меня он вполне устраивал, более того, он мне очень нравился. Он был старинный, со всевозможными украшениями, искусно вырезанными из дерева, обитый красной медью, с позолоченным литым петушком на высоком шесте. Чердак мой был полон таинственных существ. Там обитали привидения, в большом шкафу жил вурдалак, а между щелями было полно крохотных фей-эльфиек. Однако как раз это и не нравилось людям. Они говорили, что негоже жить с таким странным чердаком, что у всех чердаки как чердаки, и только у меня какое-то посмешище, что так не годится, и что чердаку моему нужен срочный ремонт. В конце концов они так достали меня с моим же чердаком, что я согласился с необходимостью небольшого, чисто косметического ремонта.

И вот настал день, когда на моем чердаке появились два унылых молдаванина, волоча за собой ободранную стремянку. Молдаване без лишних слов приступили к делу: один из них взгромоздился на стремянку и принялся срывать листы шифера, а второй тут же раздолбывал их молотком на мелкие кусочки. Я пришёл в ужас. Молдаване явно вознамерились лишить меня крыши над головой! Я попытался было встать на защиту своей крыши, но старший молдаванин, угрюмый тип с висячими усами, мрачно сообщил, что лучше мне не лезть не в своё дело, что они, молдаване, на сто вёрст вокруг лучшие спецы по крышам, что они и не такие чердаки делали, и ставили на место такие крутые крыши, что мне и представить этого никак невозможно. Я вынужден был отступить. Между тем молдаване работали споро: в несколько часов они окончательно и бесповоротно снесли мне крышу, после чего оба отлучились на минутку в ближайший ларек за сигаретами, прихватив с собой стремянку, битый шифер и вытребованный ими аванс. Нечего и говорить, что больше я никогда не видел ни этих молдаван, ни стремянки, ни аванса.

Между тем как на грех, начался ливень. Три дня я провел без крыши, сидя в большом корыте посреди гостиной и собирая зонтиком расплывающиеся по дому вещи. Когда я уже отчаялся увидеть свой чердак в более или менее пристойном виде, раздался стук дверного молотка. На пороге стоял молодящийся франт с окладистой бородой, длиннейшими чёрными усищами и бордовым галстуком-бабочкой на бычьей шее. Оказалось, это знаменитый мастер, специалист по крышам и чердакам, который, прознав о моей беде (откуда — ума не приложу!) смилостивился и согласился подправить мою крышу. Мастер заверил меня, что он на сто вёрст вокруг лучший специалист по крышам (я вздрогнул, вспомнив молдаван), и что лучше него с этой работой никто не справится.

Этот оказался настоящим мастером своего дела. Окинув беглым взглядом мой чердак, он заявил, что ему всё совершенно ясно, что он так и думал, что дела мои плохи, но ничего страшного нет, и скоро я получу свой чердак в совершенно неузнаваемом виде. На моё робкое замечание, что я предпочел бы, чтобы мне вернули мой чердак в узнаваемом виде, он хмыкнул и отрезал, что ему лучше знать, какой чердак мне нужен. Я как-то сразу проникся к нему доверием, и думаю, именно это позволило ему в конечном счёте добиться успеха. Он принялся воевать с моим чердаком, и притом столь успешно, что в каких-то два дня довершил то, что не доделали молдаване, а именно — снес мне чердак начисто.

Он развалил перекрытия, разрушил старинные дубовые балки, поддерживавшие потолок, и вынес всё до пылинки, так что я остался не только без крыши, но и без чердака. Самое печальное, что вместе с чердаком он уничтожил превосходные дубовые антресоли, где был свален милый сердцу хлам: старые игрушки — плюшевый мишка с оторванной лапой, пожелтевший пластмассовый заяц, сломанная железная дорога, перегоревший фонарик и мой первый букварь. Вместе с антресолями были выброшены великолепный старинный секретер с множеством потайных ящичков, в которых таились удивительные и волшебные вещи, резной ореховый шкафчик тонкой работы с инкрустацией, и старинная двуспальная кровать красного дерева с завитушками и позолоченными херувимчиками.

Взамен мастер сколотил грубый дощатый ящик, который отчаянно скрипел при малейшем дуновении ветерка и ежесекундно грозил завалиться, придавив меня. Ящик был водружен на чердак, покрыт толем, после чего мастер торжественно объявил, что крышу мне починили.

С тех пор я живу с ящиком вместо крыши. Теперь там свистит ветер и гуляет метель. Временами из дыр течёт холодная вода — прямо на голову редким моим гостям. С этим ящиком мне чертовски холодно и неуютно. Единственное, что меня согревает — это мысль, что теперь я живу с исправным чердаком...»

А вот ещё один рассказ. Он также полон специфического юмора и намёков:

«...Вначале сумасшедшим было туго. Лечения никакого не было. Ни таблеток, ни уколов ещё не придумали, и оттого вся психиатрическая наука находилась в большом тупике. Нельзя было ликвидировать бред и как следует разделаться с галлюцинациями. Психиатры тосковали и скучали без дела. Но потом к психиатрам пришли хирурги и предложили свои услуги. Они, хирурги, уже всё, что можно было, вырезали и теперь тоже маялись бездельем. А почему бы, сказали хирурги, не вырезать чего-нибудь в голове? Конечно, голова — не пузырь, туда так просто не заберешься, нужна хорошая пила, желательно двуручная, но для такого дела не жалко. А там, глядишь, в голове чего-нибудь важное обнаружится, и можно будет всех психов хирургией лечить. Психиатры ужасно обрадовались, трижды поцеловались с хирургами, и приступили к делу. И что бы вы думали — точно! Оказалось, что в голове скрывался один очень важный орган, о котором хирурги с психиатрами не знали — мозг. Он спрятан в черепе, снаружи его не видно, оттого психиатры и не подозревали, что он там есть. А хирурги, как только мозг нашли, сразу стали его на куски резать. И надо же — действительно помогло! Психи после таких операций становились тихими, покладистыми, безмолвными как мочалка. Восторгам не было предела. Буйный больной лежит спокойненько и сосет пустышку. Тихо, мирно, спокойно. Все довольны. Лоботомию объявили панацеей, спасением человечества от душевнобольных, а двое пронырливых итальянцев даже успели отхватить за это открытие Нобелевскую премию. Потом, правда, спохватились, и лоботомию запретили, но Нобелевскую премию отбирать не стали, чтобы не обидеть итальянцев. Говорят, один из них потом сошёл с ума, так что ему крупно повезло, что его открытие вовремя затормозили...».