Никто ничего не знал. Но многие, если не все, верили: это последняя война, а далее по домам, к женщинам, к девушкам, к их юбкам и прелестям, по которым так тоскует всегда настоящий солдат-мужчина.

Так думали и офицеры, и даже старшие, умудренные многими боевыми походами. Солдат — он и есть солдат. Его дело исполнять приказ. В Грецию так в Грецию, в Югославию так в Югославию. В Россию? Да вряд ли… С Россией договор о ненападении. Но… можно и в Россию… Чем она хуже этой начисто разоренной, постылой Польши? А настоящего солдата всегда тянет к подвигу, в бой.

И только в Генеральном штабе вермахта на Бедлерштрассе знали, куда стекаются танковые армии и пехотные корпуса.

В большой бильярдной по соседству с курительными комнатами и кабинетами разработчиков расхаживал с кием в руке и неторопливо, вдумчиво выбирал позицию для удара по шару генерал-полковник Франц Гальдер, новый и сравнительно недавний начальник Генерального штаба. Он говорил игравшему с ним партнеру фельдмаршалу фон Боку:

— Война эта вряд ли получится молниеносной, господин фельдмаршал. У меня есть предчувствие, что связываться с Россией… — он не договорил, ударив кием по шару, — связываться с Россией… Большевики не меньше нас помешаны на войнах и захватах… Их хитрый азиат спит и видит себя хозяином Европы, если не мира… Я рад, что фюрер разгадывает его замыслы… Ибо, увязни мы с Англией, мы получили бы нож в спину… Теперь большевикам это не удастся. Но… надо бы лучше и раньше готовиться к войне с такой сверхдержавой… Возьмите в пример даже эту паршивую овцу — Польшу… Ведь сопротивление она оказала нам, пусть баранье, но сопротивление. А Россия — не Польша…

Он приложился, ударил по шару и сделал подставку.

— Э-э, — с досадой пробормотал Гальдер и поставил кий, как винтовку, к столу.

— Вы боитесь… усов Буденного? — усмехнулся сухопарый, тонкогубый, с бесстрастным лицом язвенника, высокомерный фон Бок.

Его бледно-серые, какие-то птичьи, ничего не выражающие, кроме скрытого всезнания, глаза остановились на шаре, и он тотчас легким, изящным движением снял подставку и с видом равнодушного победителя окинул взглядом бильярдное поле, где осталось уже немного шаров. Было известно, что и фон Бок, третий по старшинству фельдмаршал в рейхсвере, не поддерживал идею нападения на Россию, но и не противился решению Гитлера, ибо Гитлер, во-первых, не признавал противостояния своей воле, а во-вторых, долг службы обязывал фон Бока выполнять приказ.

— Не усов я боюсь, господин фельдмаршал, — желчно сказал Гальдер, — а той азиатской орды. Буденный просто вахлак с маршальскими петлицами, и такой же пентюх их бывший нарком Форошилофф. Похоже, лучших генералов своих большевики перерезали, как цыплят, и продолжают резать. Я просто удивлен, как этот кровожадный их Чингиз не получил от своих военных пулю в свой низкий лоб. Разве можно было позволять ему устраивать такую бойню? Где их мужество? Где их честь? (Справедливости ради надо сказать, что Гальдер был позднее замешан в покушении на Гитлера, попал в Дахау и был освобожден американцами.) — Гальдер наконец сделал удачный удар, и два шара полетели в разные лузы.

Непроницаемый фон Бок даже не моргнул.

— Вы, возможно, правы, господин генерал, — сказал он бесстрастно. — Однако кто лезет в огонь, не должен бояться ожогов. Стратегически и тактически кампания рассчитана и отработана почти по минутам. Разведка дала нам исчерпывающие данные по противнику — ведь временно подарив большевикам польский восток, мы не забыли нашпиговать его шпионами. Канарис и Гелен знают свое дело… Теперь нам известны все номера противостоящих нам дивизий… их состояние… Ими командуют дилетанты и выскочки, а этот Павлофф, «испанец», вообще очень слабый стратег. По данным нашей разведки, у Сталина есть всего три-четыре толковых генерала, и прежде всего это Рокоссовский, за ним — Жукофф, за ним, может быть, маршал Тимошенко, но больше он известен своей ограниченностью и жестокостью. Я читал его приказы…

Фон Бок ловко ударил по шару — желтый юркнул в лузу. Постояв с картинно приподнятым кием, оглядывая поредевшее от шаров пространство, Бок журавлем зашагал к противоположному борту, чтобы нанести новый прицельный удар. Щелканье шаров не мешало ему делиться своими впечатлениями, раздумьями вслух:

— Наша внезапность и наша стремительность — единственное оружие победы в этой войне. Если мы не возьмем Москву в течение двух месяцев, мы обречены. Но я думаю: мы ее возьмем! Расчеты я выверял по хронометру.

Генерал-фельдмаршал Федор фон Бок был прав. В низовых подразделениях Генштаба офицеры-разработчики уже полгода усиленно трудились без выходных и праздников над планом «Барбаросса». На великолепных точнейших картах с немецкой аккуратностью были проставлены все даты, с тем педантизмом, какому учили в академии Генерального штаба, где в недавнее время учились и расстрелянный Тухачевский, и расстрелянный Якир, и нерасстрелянный и по сути все-таки наиболее дельный из советских маршалов Семен Тимошенко, только что назначенный наркомом взамен растерявшего свои немалые амбиции в позорной финской войне «первого маршала» Ворошилова.

Увеличительные стекла с удобными ручками перемещались по карте русской земли. На каждом десятке километров был нанесен штабной пункт дивизии, корпуса, армии, фронта. Стояли четкие даты. Отмечены были все линии примитивной проводной связи, все пункты выброски десантов, все точки бомбовых ударов для пикировщиков, все места и даты захвата бродов, мостов и переправ, все крупные огневые точки, все доты, что должны были стать руинами в первые дни войны.

Командующий группой армии «Центр» Федор фон Бок и две его танковые железные руки — Гот и Гудериан — были готовы к стремительному удару.

Увеличительное стекло лежало на картах русской земли. Через высокомерные монокли проглядывался каждый десяток километров, все было проверено, размерено, уточнено: что пересечь, взорвать, захватить десантно, взять в клещи, засыпать бомбами.

Если бы… точно так же готовилась великая и непобедимая Красная.

А в это самое время великая и беспечная пела грозные песни, славила вождя, ленивенько ходила в учебные походы, пила водку, там, где можно было и где сильно хотелось, бегала в самоволки к добродушным, мягким хохлушкам. Беспечная армия, гордая своей якобы несокрушимой силой, руководимая самоуверенными полковниками и генералами, стремительно произведенными в такие чины великим Сталиным из капитанов и майоров. Армия, четко готовящаяся к нападению, и армия, не имеющая такой задачи, всегда не равны по силам.

Может быть, кому-то приходилось в жизни видеть, как натренированный, злобный парень-боксер (а такие только туда идут, становятся чемпионами — генетические драчуны) лупит-бьет, сшибает с ног пентюха-верзилу, способного, казалось, снести кого угодно одной рукой? То же самое было уготовано Красной Армии и даже России в первые дни и месяцы войны.

Однако хватит примеров и сравнений — придется заглянуть в такие источники, на которые нет документов у дотошных историков и которые просто не могли быть документированы.

Никто не знал, куда исчез Гитлер из Берлина, а позднее из своей временной ставки под Варшавой с 10 по 21 июня 41-го года. Его канцелярия работала, машины с личными фюрера шоферами были на месте. В то время, как Гитлер, Гиммлер, Иодль, фон Бок и Гальдер, переодетые в незаметную полевую форму, без высоких знаков различий на плащах, на фронтовых бывалых машинах с двумя броневиками охраны выехали в подготовленные к бою части. Прихватывая только самых необходимых офицеров и генералов, Гитлер совершил «точечные» выезды на реках Десна и Сан в приграничной полосе.

Об этой поездке Гитлера нет никаких публикаций. Их не обнаружила даже вездесущая разведка Берии. Гитлер ездил на фронтовом «Опеле», сопровождающая охрана менялась, не зная, кого сопровождает.

Был июнь. Стояли светлые, тихие, погожие ночи. Еще пели по речным уремам соловьи, да изредка, напуганное ночным движением машин, полошилось воронье. Рассвет синил небо бледной зарей, она обращалась в светлеющую и радостную, и казалось: ничто не может нарушить эту спокойную и девичью как бы улыбку спящей природы. Не может нарушить, не станет будить…