— А чьто? Ти уже… хочешь мэня бросыт?

И тогда она стала на колени и прижалась молодой горячей щекой к его уже тронутой старостью руке.

— Что вы? Что вы? — прошептала. — Разве я… за себя?

Голос его смягчился. Ему стало легче…

— Встань! — сказал он. — Иды… И нэ бойса… Скажи Власику, чтоб зашел.

И Власику, тотчас появившемуся:

— Прыказываю завтра же строить убэжище. Эсли будэт звоныть Молотов, Тымошенко, Бэрия — разбудыть!

Истекали вторые сутки, как он был на ногах, и когда добрался до дивана, где руками Валечки была разостлана свежая постель, со вздохом сел и едва смог стянуть сапоги. Через минуту он спал каменным, обморочным сном. Ему шел шестьдесят второй год… И он, Сталин, отвечал за все…

Во всех романах о Сталине, поздних биографиях, «исторических» исследованиях «знатоков» в голос говорится, что после поражения армий в Белоруссии, на Украине и в Прибалтике Сталин впал в прострацию и «бросил руководство страной». За авторов, преподносящих читателю явную ложь, становится стыдно, ибо все дни, вплоть до ночи на 29 июня, Сталин был и работал в Кремле. 28 июня он принял двадцать одного посетителя, причем с командующим наркомом Тимошенко, начальником Генштаба Жуковым (Жуков по приказу Сталина вернулся в Москву из Тернополя 26 июня) и начальником военной разведки ГРУ Филиппом Голиковым Сталин провел более двух часов. Накануне Сталин, Молотов и Берия побывали в Генеральном штабе и крепко разругались с великими полководцами. А потому не надо быть провидцем, чтобы представить суть разговора Сталина с бритоголовым маршалом и двумя бритоголовыми генералами.

— Я… вызвал вас, — сказал Сталин, сидя за своим столом с одним телефоном и хмуро вглядываясь в лица озабоченных, чтоб не сказать напуганных, военных, — чьтобы вы… эще раз… ТОЧНО… доложили нам… картину этого, — он помедлил, подыскивая нужное слово, — бэзобразного положеныя… на фронтах… Как получилось? Чьто армыя… числэнно прэвосходящая, а по тэхныке прэвосходящая в три-четыре-пять раз… Бэжит… Отступает… Сдается… Покрыла себя позором… Сэбя… И вас… Вас покрыла позором! Армыя — это нэ мирная толпа… Это — АРМЫЯ! Армыя — нэ стадо авэц. Армыя вооружена, имэет устав и в любых… я подчеркиваю… в любых условиях… обстоятэльствах обязана сражяться. Чьто же получылос на самом дэле? Говорыте вы, товарыщ Голиков.

Генерал Голиков, осунувшийся, с покрасневшими глазами, но из троих военных сохраняющий достаточно бравый вид, хотел говорить, но Сталин добавил:

— Ви можете сказать, чьто пэрэдупрэждали о… начале войны. Это так… Но вэдь ваэнная развэдка на то и ваэнная развэдка… чьтобы имэть исчэрпывающюю картыну сыл врага.

— Товарищ Сталин! Картина нападения ясна. И мы знаем теперь все номера наступающих армий, их корпусов, дивизий, иные до полков, имена их командиров, характеристики их самих и начальников их штабов. Дело не во внезапности. Ее фактически ни для кого не было. Всякому разумному человеку это ясно. Не ясно лишь, ПОЧЕМУ, — Голиков выделил это слово, — войска первого эшелона поддались такой панике, стали сдаваться, а у меня есть сведения, что некоторые части Западного фронта и в Прибалтике вообще без сопротивления сложили оружие и в полном составе сдались немцам…

— Такые свэдения эст и у нас, — хрипловатым басом сказал Берия (акцент его был еще более сильным, чем у Сталина), и стеклышки его очков-пенсне пронзительно блеснули. Молотов, Каганович и Маленков, присутствовавшие в кабинете Сталина, сидели не то как свидетели, не то как куклы.

Сталин, подняв ладонь, остановил Берию.

— А тепер… — сказал он, глядя то на Тимошенко, то на Жукова, — попробуйтэ опровэргнуть товарища Голыкова!

Маршал Тимошенко, сбиваясь в словах, начал объяснять, что директива поступила по округам в срок, но там, в округах, уже была передана с опозданием, ночью, что командиры боялись приказа открыть ответный огонь, считая обстрел немцами границы провокацией… Вылазкой… Части все-таки сражаются. Сейчас руководство Западного фронта пытается наладить организованное сопротивление… И, главное — управление армиями.

— А нам кажется… чьто оно наладыло… лыщь органызованное бэгство от противныка… — прервал его Сталин и указал ладонью на Жукова, как бы приказывая ему отвечать.

— Товарищ Сталин! — сказал Жуков. — Вы правы. Армия оказалась небоеспособной. Одно дело — игры и учения. Прогулки в Польшу, где фактически не было серьезного сопротивления. Другое дело — войска с подготовленным и беспощадным агрессором. Да, немцы не имели численного превосходства, и наше оружие лучше. Особенно танки «КВ». Но немцы почти уничтожили нашу фронтовую авиацию там в первые два-три дня. Войска лишились боевого прикрытия. А главное преимущество немцев — боевой опыт, которого у наших войск пока еще нет.

— Чьто же вы прэдлагаэтэ? Отступат, бэжят до Урала? Сдат Москву? Или эще далше? Мнэ, нам сэчас нужьно точно знат линыю фронта, рубэжи обороны и… пэрэспэктывы остановки их наступления… Вот… карта… покажите члэнам Политбуро… гдэ нэмцы сэйчас.

Оба военных, маршал и генерал армии, стали докладывать как будто уже согласованную картину немецкого наступления с охватом Минска и за Минском. Маршальский шеврон на рукаве Тимошенко внушительно поблескивал, и со стороны могло показаться, что военные обсуждают победную обстановку, а не горестное и никем не предсказанное отступление.

— За Мынском… — обронил Сталин. — Это значыт… Мынск уже абрэчен?

— Да, товарищ Сталин! Минск окружен и сегодня, возможно, уже прекратил сопротивление. Наши войска, чтобы избежать окружения, выводятся и отходят на новые рубежи.

— А нэ бэгут?

— Нет, товарищ Сталин… Войска отходят в порядке… — сказал Тимошенко.

— Отходят… в порадке… — повторил Сталин.

Наступило молчание.

— Товарищ Голиков! Вы слышали отвэты товарыщя Тымошенко и товарыщя Жюкова? И повторят вам нычего нэ надо… Я прыказываю… вам… провэрыть в тэчэние двух дней… В каком порадке отступают войска. И… кто… санкционировал этот порядок. Вы доложите мнэ 1 июля. Врэмя вам назначат… Всо… Ви можете идти…

Генерал Голиков стремительно вышел.

Сталин сказал:

— Итак… Вот мой устный приказ, — он вздохнул. — Эсли Мынск будэт сдан… Последним рубэжем для органызации обороны будэт Смолэнск. От Смоленска до Москвы подать рукой. Всэго двэсти кыломэтров. Я приказываю остановит нэмэцкоэ наступление лубой ценой. Суда будут направлэны армыи с Урала, ыз Сибири, ыз Казахстана… Плюс народное ополчение, дывизии НКВД — всо, чьто наскрэбем… Смолэнск нэ должен быть сдан! И вы, и вы, товарищ Жюков, отвэтите за это головами. Сэйчас я вызвал товарища Мэркулова. Вы знаэте, кто он такой, и я приказываю ему нэмэдлэнно арэстовать и доставит в Москву гэнэралов Павлова, Климовеких, Григорьева, Коробкова и эщэ несколько этих… пораженцев, и даю вам слово: всэх их будут нэмэдлэнно судыть. За такие прэступлэния… мало расстрэла… ЭТО нэ военное поражение… это вапыющее разгильдяйство, вапыющая расхлябанность, вапыющая бэзотвэтствэнност!

Глаза Сталина желто блеснули.

— Я даю вам два, максимум тры… В конце концов пят дней, чтобы наступление немцев было задержано. Любой ценой. Используитэ… всэ рэзэрвы, мобылызуйтэ всэ возможьносты. Авыацию, тэхнику… Всо! Нэмэц должен быт остановлэн! На нас смотрыт вся страна. Народ ждет… Пора понят кажьдому… кто носыт ваэнную форму.