Но зачем ей быть готовой? Ведь ей нечего было делать.

Когда пришел Боб, она сидела напротив окна и ела.

— Вижу, аппетита тебе не занимать.

— Ты прав. А знаешь, Альбер уже был здесь и сделал мне новую повязку. Он с одиннадцати на дежурстве.

— Ты выспалась? Боли не мучили?

— Мне редко удается так хорошо спать, а когда я проснулась, даже не помнила, что у меня на руке рана. Не хочешь перекусить? Ты ведь обедать не собираешься?

— Пообедаю в поезде.

Она закурила, и он тоже взял сигарету.

— Мне бы хотелось кое о чем тебя попросить. Не тяни с отъездом, не задерживайся здесь больше чем на неделю. А то родители очень расстроятся, особенно когда узнают о твоем решении. Не нужно, чтобы они думали, будто ты покидаешь дом из-за них.

— Обещаю тебе, Боб.

— Когда они увидят тебя в добром здравии, то подумают, что ты по какой-то причине симулировала самоубийство.

— У тебя мелькнула такая мысль?

— Нет. Я не страдаю излишней подозрительностью. А вот мама, конечно, да.

— Знаю. Тебе нравится этот номер?

— Он повеселее, чем тот, что я снимал у славного мсье Бедона. Но, наверное, он и подороже…

— Я не спросила, сколько он стоит.

— Это на тебя похоже.

— Я постараюсь остаться здесь.

— У тебя есть какие-нибудь планы?

— Это не планы в прямом смысле этого слова. Мне следует помнить о своем невежестве и подыскать такую работу, чтобы она была несложной и в то же время не слишком неприятной. Я не смогла бы, например, работать на заводе или заниматься мытьем голов в парикмахерской. Будь у меня возможность выбирать, то я стала бы медсестрой. В Лозанне я справлялась о таких курсах.

Я слишком мало знаю, чтобы успешно на них заниматься.

— Бедняжка Одиль! А я-то хорош — не даю тебе передохнуть и прямо сейчас пристаю к тебе с такими вопросами.

— Ты правильно сделал. Ты ведь понимаешь, что я думаю об этом, даже если я об этом и не говорю? Есть две вещи, которые я могу делать. Работать портье. Для этого не требуется особых познаний. Или еще телефонисткой. Но телефонистки почти всегда сидят взаперти в крошечной клетушке, и наверняка им кажется, что время тянется страшно долго.

— Знаешь, у тебя ведь когда-то была хорошая идея?

Она пожала плечами.

— Боб, дружище, у меня всегда было полно хороших идей, но в последний момент все они растворялись в пустоте. Я очень хорошо представляю себя в приемной врача, зубного техника или адвоката. Лучше врача или зубного техника.

— Надеюсь, вот об этом ты и объявишь нам дома.

— Я начну просматривать небольшие объявления в газетах. Если это ничего не даст, помещу свое объявление.

— Мне пора идти.

— У тебя нет багажа?

— Я оставил сумку внизу.

— Собираешься взять такси на бульваре Сен-Мишель?

— Да.

— Я провожу тебя. Не бойся, только до такси.

Она натянула куртку, взяла сумочку. Выходя, она заперла дверь, а ключ отдала администратору. Малыша на полу не было.

— У него уже сиеста? — спросила она.

— В полдень он выпивает свой рожок и тут же укладывается спать.

Боб чуть было не забыл про свою дорожную сумку.

— А сам столько раз обвинял тебя в том, что у тебя ничего в голове не держится!

Им нужно было пройти каких-то двести метров. На стоянке было полно машин.

Большинство парижан сейчас обедали. Бары тоже были заполнены людьми, принимавшими аперитив.

— До свидания. Боб. И еще раз спасибо. Ты не можешь себе представить, какую радость ты мне доставил, когда примчался сюда.

— Не надо об этом, сестричка… Поправляйся! Приходи в себя от волнений и приезжай навестить нас уже в полной форме.

Он поцеловал ее, положил руки ей на плечи и посмотрел ей в лицо.

— Не бойся: ты никогда не будешь одна.

Он сел в такси, и она не успела спросить, что он хотел этим сказать. Имел ли он в виду себя? Это было маловероятно, да и не в его характере. Намекал ли он на студента-медика? Пытался ли он дать ей понять, что в ее жизни всегда будет какой-нибудь мужчина?

Она прошлась до бульвара Сен-Мишель и повернула направо. На террасе «Двух макак» было много свободных столиков, она села за один из них и заказала джин с водой.

Ей нужно будет отучиться пить. Прежде Одиль пила одни фруктовые соки.

Привычку к спиртному она заполучила в лозаннских ночных ресторанчиках.

Ее выбор тогда пал на джин, поскольку в нем меньше чувствовался спирт.

Вот только со спиртным дело обстояло так же, как и с сигаретами. Это превращалось в привычку. Ей случалось держать бутылку у себя в комнате, а она еще упрекала мать за то, что та выпивала два-три бокала виски за игрой в бридж.

Теперь она отдыхала между двумя периодами своей жизни. Ей следует сохранять свободу духа и жить как живется. Для этого не нужно никакого усилия. Поздняя осень была великолепна, и в листве деревьев играло солнце.

Большинство женщин ходили еще в летней одежде.

Одиль полуприкрыла глаза. Она видела чуть размытые силуэты проходивших мимо террасы людей. Она говорила себе, что жить — это здорово.

Альбер навещал ее каждый день, менял повязку. Рана была чистой, без следов какого-либо воспаления.

Шло время, и он, вопреки ожиданиям Одиль, все больше отдалялся от нее.

Будучи очень занят, он почти не разговаривал с ней, если не считать банальных вопросов, которые он ей задавал.

— Если я правильно понял, вы всегда жили в этом доме?

— И мой отец тоже. И мой дед, у которого была красивая белая борода и который умер, когда мне было девять лет.

Она покупала газеты и внимательно читала небольшие объявления.

Требовались программисты, стенографистки-машинистки с прекрасным знанием английского, всевозможные специалисты.

Однажды потребовалась телефонистка, но она вдобавок к английскому и французскому должна была говорить еще и на немецком.

Одиль не падала духом.

— Вы по-прежнему принимаете успокоительное, которое вам прописал ваш лозаннский врач?

— Да.

— В этом больше нет необходимости. Вы прекрасно можете обходиться и без таблеток. Советую вам поговорить с ним об этом, когда будете там.

Однажды он задал ей более личный вопрос:

— Почему вы бросили коллеж?

— Потому что мне было скучно. Мне казалось, то, чему меня там учили, никому не нужно. Я начала по вечерам уходить из дома. Наутро я чувствовала себя сонной. Все девицы были настроены против меня…

Теперь, когда она оглядывалась назад, эти причины казались ей такими мелкими, и она смеялась над собой за то, что делала из этого трагедию.

Почти ежедневно она ходила в кино и посещала новые рестораны.

«Приезжаю субботу экспрессом».

Эту телеграмму она отправила Бобу, и каково же было ее удивление, когда она увидела на вокзальном перроне отца. Следуя за вереницей пассажиров, она разглядывала его и находила, что он стал другим. Но не мог же он измениться за две недели. Просто она теперь смотрела на него другими глазами.

Он всегда был тучным, теперь же он виделся ей толстым, нерешительным.

Даже вокзал выглядел уже не таким большим, и было в нем что-то застойное.

— Ваш багаж, мадемуазель Пуэнте?

— У меня только этот чемоданчик.

Отец смотрел, как она приближается, и, похоже, был взволнован. Он неловко поцеловал ее в обе щеки, так как дома у них почти не принято было целоваться.

— Твой брат был очень мил. Он уступил мне свое место.

Он притворялся, будто легко воспринимает эту встречу.

— Давай я что-нибудь понесу.

Чтобы сделать ему приятное, она дала ему несессер с туалетными принадлежностями.

— Ну, как твоя поездка?

— Знаешь, она была такой короткой…

— Ты не похудела.

— Нет. На аппетит я не жалуюсь.

— Мать очень беспокоилась.

Они прошли по подземному переходу и вынырнули на поверхность недалеко от стоянки такси.

— Авеню де Жаман. Первая вилла справа.