К вечеру, после пяти, голубая полоса океана густеет, а перед дверью ложится недлинная тень от барака.

Занятия кончились, но мы с Федором решили еще покопаться в радиолокаторе — кое-что неясно, и Джон остался.

Федор слушает старательно, я вижу: у него в таких случаях на скулах начинают ходить желваки. Потом говорит удовлетворенно:

— Ага, понял!

— Ага! — подхватывает Джон. — Прекрасно остроумная схема, не правда ли? О, американская техника это может, иес!

— Ес-ес, — торопливо соглашается Федор. — А этот блок?

— Этот блок… — Джон начинает объяснять. — Тут создается магницкое поле…

— Магнитное, — поправляю я.

— Виноват… Магнитное поле.

Федор смотрит на меня: мол, поделикатнее надо.

— О! О! Нет проще репы — один блок в этом ящике, запасные части — вот. Пять минут — ол райт — все готово. Не правда ли? Американцы это могут отлично!

Все говорит, говорит… Когда он говорит, я в этих блоках и схемах ничего понять не могу, смотрю на него и думаю: «А сам-то ты кто?»

Отсюда океанский прибой не виден. А он хорош!.. Длинные мощные гребни идут издалека. Если лечь на песок — кажется, они возникают на той стороне океана…

— Ты куда смотришь? — спрашивает Федор.

— Да я слушаю.

— Атлантический океан! — говорит Джон. — Это прекрасный океан. Флорида — прекрасное место на земле. Не правда ли? У меня есть отличная яхта…

Я смотрю на него и, когда глаза привыкают, вдруг спрашиваю:

— Хорошо вам здесь?

Федор ест меня глазами — ему бы все в схемах копаться.

Джон улыбается:

— О да. Очень. Мне повезло во всем. Америка — страна великолепных возможностей, и она никогда не была для меня мачехой. Я имею пост ведущего инженера на очень крупном заводе фирмы, отличная работа, не правда ли? — Он говорит сейчас почти без акцента, улыбаясь белозубо и спокойно.

Но я вдруг замечаю, что на лбу у него выступили мелкие бисеринки пота.

— Женаты? — зевнув, подключается Федор.

— О да. Я уверен, что лучшая жена…

Джон достает пачку сигарет, протягивает нам и щелкает зажигалкой.

Я тоже наклоняюсь прикурить, но Федор выдергивает сигарету у меня изо рта и деликатно объясняет Джону:

— Ему не надо привыкать, он не курит.

Джон кивает, затягивается. Улыбается. Потом, словно спохватившись, достает платок и тщательно вытирает лоб.

Мы выходим из барака. Сразу становится легче дышать.

У края шоссе стоит наш боцман. Ему что-то объясняет американский моряк. Жестикулирует. Сошлись… Наверно, по габаритам друг друга заметили — оба высоченные, здоровые. Американец хохочет, толкает боцмана в плечо — тот как глыба.

Со всех сторон к ним подходят моряки, наши и американские. И мы с Федором. Джон пошел было к своей машине, но тоже заинтересовался.

Американец, не переставая, говорит, показывает боцману наручные часы.

— Да что ты мне «бест», «бест»! — Пустошный достает из кармана свои. — Наши-то «Кировские» чем хуже?

— Позвольте перевести, — улыбается Джон. — Тони говорит, что гордится своими часами, которые лучшие в мире. Они заводятся сами, не боятся воды и пыли, а также имеют противоударное устройство.

Пока Джон переводит, этот самый Тони смотрит, не отрываясь, на боцмана, кивает и растягивает в добродушной ухмылке толстые губы. А боцман недоверчиво косится на Рябинина.

— Как это — противоударное? Бить их, значит, можно? А пусть вот на бетон-то бросить попробует…

Джон переводит.

Тони теперь озирается, очень довольный, и опять что-то быстро-быстро говорит.

— Пожалуйста, — оборачивается Джон к боцману и чеканит с таким видом, будто делает невесть какое важное дело. — Тони согласен бросить свои часы на это бетонное шоссе с высоты роста… вашего общего. Но при условии, что вы тоже бросите свои… «Кировские».

Эх, боцман, боцман! Авралить на палубе — это да, а дипломат из тебя никудышный… И чего сунулся с часами? Нарвался теперь.

— Понятно, — говорит боцман. — Пусть он первый бросает.

Американец снимает с руки квадратные, плоские, небольшого размера часы в золотой оправе, держит их за ремешок в пальцах вытянутой руки.

Матросы, загомонив, расступаются. Молчание.

Тони разжимает пальцы, часы глухо звякают о бетон и…

Ничего не вижу — все разом сбиваются в кучу. Я пролезаю у кого-то в ногах, поднимаюсь. Американец держит разбитые часы около уха, грустно мотает головой.

— Что? — спрашивает боцман.

— Да. Не уцелели. Не идут, — констатирует Джон. — Теперь вы.

— А ну, разойдись!..

Боцман все проделывает так же.

И опять все в кучу. На этот раз я и в ногах пролезть не могу.

Расступаются. Боцман показывает часы американцу.

— Понятно? Идут, послушай! Лучше слушай-то… А то «бест», «бест»!.. Бестолочь ты, бросать надо уметь, понятно?

Тони внимательно слушает, потом хлопает себя ладонью по лбу и начинает хохотать… Хороший парень, честное слово!

— Ребята, — вдруг совершенно по-русски спрашивает Джон, — а среди вас из Николаева есть кто-нибудь? — И добавляет, тоже вроде бы по-русски: — Мои родители имели там дело.

— Какое дело? — спрашивает кто-то.

Мы идем прочь.

В кубрике Пустошный достает из кармана свои «Кировские», кладет их на стол, потом еще одни, точно такие же, но с треснутым стеклом.

— Не идут… Починить придется.

— Какие ты бросал? — спрашивает Федор.

— Родительские. Эти-то я за шлюпочные гонки получил, их жалко.

Все смеются довольные, а я смотрю на Пустошного — дипломат!..

— Положите ключ на место!

Человек, к которому это относилось, медленно повернулся и взглянул на говорившего. Лица нельзя было разглядеть под странным шлемом тяжелого меднокадмиевого панциря.

— Какого черта, док?

Оба смотрели друг на друга, как два гладиатора, ожидающих только сигнала к бою. Голос первого прозвучал из-под маски тоном выше и повелительнее:

— Вы меня слышали, Харпер? Положите немедленно ключ и отойдите от этого триггера! Эриксон!

Из дальнего угла контрольного зала к ним приблизилась третья фигура в панцире.

— В чем дело, док?

— Харпер отстранен от дежурства. Пошлите за его сменщиком! Дежурным инженером назначаетесь вы.

— Хорошо.

Судя по голосу и манерам, третий был флегматиком, казалось, что все происходящее его нисколько не касается. Инженер, которого подменил Эриксон, положил гаечный ключ на место.

— Слушаюсь, доктор Силард! Только и вы пошлите за своим сменщиком. Я потребую немедленного разбора дела!

Возмущенный Харпер круто повернулся и пошел к двери.

Силарду пришлось дожидаться сменщика минут двадцать. Это были неприятные минуты. Может быть, он поторопился. Возможно, он вообще напрасно решил, что Харпер не выдержал напряжения работы с самой опасной машиной в мире — комплексным атомным реактором. Но если он и ошибся, то ошибся в нужную сторону, ибо в этом деле заскоки недопустимы, потому что любой заскок может привести к атомному взрыву почти десяти тонн урана-238, урана-235 и плутония.

Силард попробовал представить, что тогда будет. Ему это не удалось. Он слышал, что мощность атомного взрыва урана превосходит мощность тринитротолуола в двадцать миллионов раз, но эта цифра ничего ему не говорила. Он пытался думать о реакторе, как о сотнях миллионов тонн самого сильного взрывчатого вещества или о тысячах Хиросим. И это тоже не имело смысла. Однажды он видел взрыв атомной бомбы — его пригласили для проверки психической реакции персонала ВВС. Но он не мог себе представить взрыв тысячи таких бомб — его разум отступал.

Возможно, инженерам-атомникам это удается. Возможно, с их математическими способностями и ясным пониманием процессов, происходящих там, в недрах реактора, они живо представляют себе, какое непостижимо ужасающее чудовище заперто за щитом. И если это так, нет ничего удивительного, что их преследуют и страх и искушение…