Это произошло в 1851 году, когда воинственные черкесы постоянно беспокоили русские границы. То и дело, перейдя Кубань, они совершали дерзкие неожиданные набеги на казацкие поселения. Станицы они сжигали дотла, а людей — мужчин, женщин и детей — уводили в плен. Так оказался на чужбине и казак Герасим Жолуб. С женой и детьми его сразу разлучили, и больше он их никогда не видел.

Аул Дженджири — место неволи Герасима Жолуба — находился в чудесном месте. Горные склоны, поросшие самшитом, дубом и грабом, быстрая, с каменистым дном речка, вода в которой была такая холодная, что ломило зубы, светло-голубое ласковое небо, изумительный по чистоте воздух — это был благословенный уголок на земле. Может быть, кого-то и радовали эти первозданные красоты, но только не Герасима — они лишь усугубляли горечь его неволи.

Однако самым большим испытанием оказался для него разговор с Исмаилом. Аксакал был сед, хром на одну ногу, а лицо его покрывали глубокие шрамы — следы давних горячих битв. Он предложил Герасиму принять магометанство — тогда пленник будет равный со всеми мужчинами в ауле. Кровь закипела в венах у казака, когда он услышал эти слова. Большим усилием воли он сдержался, чтобы не броситься на Исмаила.

— Этого никогда не будет! — твердо сказал Герасим. — Я православный христианин, им навсегда и останусь!

Аксакал, не ожидавший такого отпора, вскочил с табуретки и, приседая на одну ногу, прошел по сакле влево, потом вправо; шрамы на его лице побагровели.

— Навсегда? — остановившись посреди сакли, спросил он. — А если через минуту ты будешь висеть на суку?

— От Христа, моего Спасителя, я не отрекусь и на суку!

Исмаил сел на табуретку, потом снова вскочил, быстрее обычного прошелся по сакле.

— Вздернуть его! — закричал он, багровея уже не только шрамами, но и всем лицом. — Да побыстрее!

Черкесы схватили казака, грубо выволокли наружу и накинули на его шею веревку. Один из них с обезьяньей ловкостью взобрался на дерево, чтобы привязать веревку к суку.

— Ну, Христос или Аллах? — подойдя почти вплотную к Герасиму, спросил Исмаил.

— Христос!

— Ну и погибай вместе с Ним! — Пинком здоровой ноги аксакал выбил табуретку из-под ног пленника.

Большое крепкое тело казака рухнуло вниз, пригнув ветку (от сотрясения на землю упало десятка два спелых грецких орехов), и закачалось на веревке. В следующее мгновение Исмаил выхватил из ножен саблю и — никто не успел и глазом моргнуть — перерубил веревку; Герасим упал на землю, быстрым движением обеих рук ослабил петлю на шее.

— Такая смерть для тебя слишком легка! — Аксакал отточенным движением вложил саблю в ножны. — Посадите его на цепь к колоде! Пусть умирает медленной и мучительной смертью! Как собака!

Потянулись невообразимо тягостные дни. С восходом солнца пленника выводили на какую-нибудь тяжелую работу (обычно он строил из крупных камней помещения для скота), а вечером снова сажали на цепь. Пища была самая скудная. Казак подвергался постоянным насмешкам, издевательствам, унижению. Редкий черкес, проходя мимо, не кидал в него палкой или камнем; мальчишки или дразнили его, строя рожи, или осыпали пылью; однако самую изощренную «забаву» устраивали малыши: наученные своими родителями, они подходили к пленнику и железным прутом, раскаленным в огне, «штрикали» его в руки, в ноги, в бока. После таких «забав» на теле казака появлялись гнойные язвы.

По ночам, когда глумливый аул засыпал, Герасим, стоя на коленях, со слезами молился. Особенно горячие молитвы он возносил Святителю Николаю, которого с юности почитал и которого чаще, чем других святых, просил о помощи.

— Призри на меня, угодниче Божий, — взывал он, — помилуй меня, окаянного, не дай погибнуть вдали от Родины. Ты видишь мои каждодневные муки, а также слезы, которые я проливаю по ночам, и, как избавил ты трех воевод от неминуемой смерти, остановив руку палача, так избави и меня от сей тяжкой неволи. Я знаю, что страдаю за свои многие грехи, и поэтому даю обет: если окажусь дома, то приму Ангельский чин и остаток жизни посвящу служению Богу.

Однажды, под вечер, к Герасиму подошел, опираясь на палку, седой как лунь, согбенный годами старик.

— Я помогу тебе бежать, — сказал он.

— А кто ты? — спросил казак. У него возникло подозрение, не подослан ли он черкесами, чтобы проверить его.

— Я русский.

— Русский? А почему ты не пленник, как я?

— Я сбежал из армии и явился сюда добровольно. Принял ислам, женился. У меня четыре сына. Часто рассказываю им о Родине. Очень скучаю по ней, по православным храмам. Я понял, чего лишился. Домой мне уже не вернуться — чувствую приближение смерти. Я подумал: если помогу тебе бежать, то Господь простит мне хотя бы малую толику грехов.

После этих слов Герасим понял, что старику можно доверять.

— Но как ты мне поможешь? — спросил он. — Ведь меня день и ночь сторожат.

— Сегодня в ауле играется свадьба. Охранникам будет не до тебя.

— А цепи?

— Господь все устроит. Как стемнеет, выберись осторожно за аул и иди северным распадком, охотничьей тропой. Так ты значительно сократишь путь и избежишь погони, когда черкесы спохватятся тебя… Ну, храни тебя Господь!

Через некоторое время к пленнику подошла молодая черкешенка. Она принесла ему пару лавашей и кусочек сыру. Уходя, как бы невзначай выронила связку ключей. «Сноха старика», — догадался Герасим. Он подобрал ключи (они показались ему дороже золота), отомкнул замки на руках и ногах, сбросил тяжелые цепи; крадучись, миновал несколько саклей и углубился в горы. Шум свадьбы (гнусавый напев зурны, аритмичный говор бубна, всплески черкесских народных песен) скоро остался позади.

Не будем описывать всех подробностей странствования казака по горным тропам, перевалам и долинам Северного Кавказа, где на каждом шагу его подстерегали опасности и где каждый встречный аул мог стать местом его нового плена. В пути Герасим питался ягодами, лесными кореньями и дикими яблоками и грушами. Прошло много дней, когда он, в лохмотьях и с окровавленными ногами, подошел к реке Кубань — границе между Россией и владениями черкесов.

Казак спрятался в кустах жимолости, в ста метрах от берега. За рекой виднелась станица: над кронами деревьев плыли купола православного храма; из труб некоторых домов поднимался дым, ветер относил его в сторону; на берегу отдыхало стадо коров; пастух развел костер, и беглецу показалось, что он чувствует запах наваристой ухи.

Вдруг — о ужас! — казак увидел несколько повозок, которые двигались по дороге вдоль реки. Послышались голоса черкесов (их гортанный говор Герасим знал слишком хорошо), лай собак. Беглец притаился и, кажется, перестал дышать. Неожиданно собаки, что-то почуяв, свернули в сторону и побежали… прямо к кустам жимолости. Они стали громко лаять, привлекая внимание людей.

«Неужели конец? — мелькнула мысль. — Лучше смерть, чем новая неволя! Никола-угодник, спаси меня!»

В следующее мгновение из куста выскочил заяц и стремглав бросился наутек. Собаки — за ним. Вскоре они, а следом за ними и повозки исчезли за поворотом дороги.

Герасим перевел дух. «Угодниче Божий! Как мне благодарить тебя? У меня нет для этого слов!»

Дождавшись темноты, он благополучно переплыл реку и, преклонив колени, облобызал землю Отчизны. Утром страдалец пришел в храм, который носил имя Святителя Николая. Он подошел к иконе угодника Божия и благоговейно облобызал ее.

Через две недели казак, соблюдая данный обет, принял монашеский постриг. Остаток жизни он провел при храме: выполнял плотницкие и кровельные работы, носил воду из колодца, изготовлял восковые свечи, ухаживал за могилами. А во время богослужений помогал батюшке в алтаре.

Каждый день он прочитывал акафист Святителю Николаю и скоро выучил его наизусть. А потом он вырезал из ясеня икону-статую угодника Божия в человеческий рост — с Евангелием в одной руке и храмом — в другой. Батюшка освятил образ. Около него стали молиться не только местные верующие, но и паломники из других мест.