— Я прочел братьям краткую проповедь и заставил их поработать еще часок.

Нойбауэр воспринял информацию без интереса. Он втянул воздух и посмотрел на ночное небо.

— Думаете, что эти бандиты снова прилетят сегодня ночью?

Вебер ухмыльнулся.

— По последним сообщениям радио, нами сбито девяносто процентов самолетов.

Нойбауэра это как бы и не касалось. «В общем-то, ему нечего терять, — подумал он. — Такой же, как Дитц, только поменьше, ландскнехт, вот и все».

— Пусть люди разойдутся, если все выполнено.

— Разойдись!

Узники проследовали в бараки. Они забрали с собой раненых и мертвых. Прежде чем сдать умерших в крематорий, о них надлежало доложить и потом зарегистрировать. Лицо у Шеллера заострилось, как у карлика, когда Вернер, Мюнцер и Гольдштейн подошли, чтобы его забрать. Казалось, что ночь он ни за что не протянет. Во время «географии» его ударили в нос, и когда его потащили к бараку, потекла кровь и в тусклом свете она поблескивала на подбородке.

Они свернули на улицу, которая вела к их бараку. Ветер, доносившийся снизу до лагеря, принес с собой дым горящего города.

— Вы тоже чувствуете? — спросил Вернер.

— Да. — Мюнцер поднял голову.

Гольдштейн ощутил сладковатый вкус крови на своих губах. Он сплюнул, решив попробовать запах дыма открытым ртом.

— Так пахнет, будто и здесь уже горит.

— Да…

Теперь они могли дым даже видеть. Он доносился снизу из долины до лагерных улиц в виде легкого белого тумана и вскоре уже висел даже в проходах между бараками. Какое-то мгновение Вернеру показалось странным и почти непонятным, почему колючая проволока не задержала этот дым: лагерь вдруг перестал быть таким изолированным и недоступным, как прежде.

Они шли вниз по улице. Шли сквозь дым. Их шаги стали тверже, а плечи прямее. Шеллера несли с большой осторожностью. Гольдштейн наклонился к нему.

— Понюхай! Понюхай же и ты! — сказал он тихо, посмотрев с отчаянием и мольбой в заострившееся лицо.

Однако Шеллер уже давно был в забытьи.

Вонючий барак погрузился в темноту. Света по вечерам не было уже давно.

— Пятьсот девятый, — прошептал Бергер. — Ломан хочет с тобой поговорить.

— Что, уже?

— Еще нет.

Пятьсот девятый на ощупь пробрался по узким проходам к дощатым нарам, рядом с которыми выделялся матовый четырехугольник окна.

— Ломан?

Раздалось какое-то шуршание.

— Бергер тоже здесь? — спросил Ломан.

— Нет.

— Приведи его.

— Зачем?

— Приведи, говорю!

Пятьсот девятый повернул обратно. На него сыпались проклятия. Он наступал на тела, лежащие в проходах. Кто-то укусил его за ногу. В ответ он ударил укусившего в голову, после чего тот разжал зубы.

Через несколько минут он добрался до Бергера.

— Ну вот мы и встретились. Что ты хочешь?

— Вот она! — Ломан протянул руку.

— Что это? — спросил Пятьсот девятый.

— Держи свою ладонь под моей. Ровнее. Осторожно. Пятьсот девятый ощутил тонкий кулачок Ломана.

Он был сухой, как кожа ящерицы. Кулачок медленно разжался. Что-то маленькое и тяжелое упало Пятьсот девятому на ладонь.

— Ну, теперь это у тебя?

— Да, а что это? Это?..

— Да, — прошептал Ломан. — Мой зуб.

— Что? — Бергер придвинулся ближе. — Кто это сделал?

Ломан захихикал. Это было почти беззвучное призрачное хихиканье.

— Я.

— Ты? Как это?

Они ощутили удовлетворение умирающего. Он казался по-детски гордым и глубоко умиротворенным.

— Гвоздь. Два часа. Железный гвоздик. Нашел его и рассверлил им зуб.

— А где гвоздь?

Ломан пошарил рукой вокруг себя и дал его Бергеру. Тот поднес гвоздь к окну.

— Дрянь и ржавчина. Кровь текла? Ломан захихикал.

— Бергер, — сказал он, — есть риск получить заражение крови.

— Подожди. У кого-нибудь найдется спичка? Спички были бесценной редкостью.

— У меня нет, — ответил Пятьсот девятый.

— На, возьми, — раздался голос со среднего ряда нар.

Бергер провел спичкой по стене. Бергер и Пятьсот девятый закрыли глаза, чтобы не ослепнуть. Так они выиграли несколько секунд, чтобы рассмотреть коронку.

— Открой рот, — сказал Бергер. Ломан уставился на него.

— Не будь смешным. Продайте это золото.

— Открой рот.

На лице Ломана мелькнуло нечто похожее на улыбку.

— Оставь меня в покое. Хорошо, что еще раз увидел вас обоих при свете.

— Я помажу тебе йодом. Сейчас принесу флакон. Бергер дал Пятьсот девятому спичку и на ощупь дотащился до своей кровати.

— Погасите спички, — снова прокряхтел другой голос. — Хотите, чтобы охранники нас перестреляли?

Заключенный на средней кровати прикрывал своим одеялом окно, а Пятьсот девятый — крохотное пламя курткой сбоку. Глаза у Ломана были ясные. Даже чересчур. Пятьсот девятый посмотрел на догорающую спичку, потом на Ломана и подумал, что знает его уже семь лет и что сейчас он видит его живым в последний раз. Он слишком много видел таких лиц, чтобы не знать этого. Он почувствовал, что пламя обжигает пальцы, но продолжал держать спичку, пока она не догорела. Он услышал, как вернулся Бергер. И вновь опустилась темнота, поразившая его словно слепота.

— У тебя есть еще спичка? — спросил он человека на нарах.

— Вот, держи! — Человек протянул спичку. — Последняя.

«Последняя, — подумал Пятьсот девятый. — Пятнадцать секунд света. Пятнадцать секунд на сорок пять лет, которые были отпущены Ломану. Последние. Маленький мерцающий круг».

— Погасите, черт возьми! Отнимите у него спичку!

— Идиот! Ни одна сволочь это не увидит!

Пятьсот девятый опустил спичку ниже. Рядом, с флаконом йода в руке, стоял Бергер.

— Открой рот…

Он замолчал. Теперь он тоже четко видел Ломана. Уже бессмысленно было идти за йодом. Но он сделал это только для того, чтобы что-то предпринять. Он медленно спрятал флакон в карман. Ломан спокойно наблюдал за ним не моргая. Пятьсот девятый отвел взгляд в сторону. Он разжал ладонь и увидел поблескивающий крохотный кусочек золота. Потом снова посмотрел на Ломана. Пламя обожгло пальцы и погасло.

— Доброй ночи, Ломан, — сказал Пятьсот девятый.

— Позже я еще раз подойду, — сказал Бергер.

— Ладно, — прошептал Ломан. — Теперь… это просто…

— Может, удастся раздобыть еще пару спичек. Ломан уже ничего не ответил.

Пятьсот девятый чувствовал в ладони твердую и тяжелую золотую коронку.

— Выйди из барака, — прошептал он Бергеру. — Обсудим все снаружи. Там мы будем одни.

Они ощупью пробрались к двери и вышли на защищенную от ветра сторону барака. В городе действовала светомаскировка, в основном пожар был потушен. Только колокольня церкви святой Катарины продолжала гореть, как гигантский факел. Колокольня была очень старая со множеством сухих балок; пожарные оказались бессильными, поэтому пришлось ждать, пока колокольня выгорит полностью.

Они присели на корточки.

— Что же будем делать? — спросил Пятьсот девятый.

Бергер потер воспаленные глаза.

— Если коронка зарегистрирована в канцелярии, мы погибли. Они наведут справки и кого-нибудь обязательно повесят. Причем меня — первым.

— Ломан говорит, что коронка не зарегистрирована. Когда он сюда попал, семь лет назад, таких правил еще не было. Золотые зубы тогда просто выбивали. Без регистрации. Перемены наступили уже позже.

— Ты это точно знаешь? Пятьсот девятый повел плечами.

— Конечно, нам все еще не заказано сказать правду и сдать коронку. Или засунуть ему в рот, когда умрет, — проговорил наконец Пятьсот девятый. Он плотно обхватил ладонью маленький кусочек. — Ты этого хочешь?

Бергер покачал головой. Золото обеспечивало жизнь на несколько дней. Оба понимали, что теперь, когда коронка была у них, они с нею уже не расстанутся.

— А можно себе представить, что он сам вырвал зуб еще несколько лет назад и продал его? — спросил Пятьсот девятый.