Но Хаэмуас сделал шаг назад.

– Это проклятый Свиток Тота, – хриплым голосом произнес он. – Я этого не отрицаю. Но я не верю ни единому слову из твоего дурацкого рассказа. Если и в самом деле вы взломали мою шкатулку, вы все понесете самое жестокое наказание.

Самообладание постепенно возвращалось к нему. Шеритра видела, как к его лицу приливает краска, улавливала в его тоне свирепость и гнев, однако он не терял контроля над собой, и, кроме того, было в его словах и некое глубоко скрытое лукавство. Никогда прежде она бы не подумала, что отец способен на чисто животную, дикую изворотливость и хитрость, но теперь в его лице она читала именно это. Ошибки быть не могло. «Он не будет нас слушать, – думала она, холодея от страха. – Обладание Табубой поглотило его без остатка, и он забыл о прежней присущей ему справедливости, рассудок его помрачился. Он теперь словно загнанное в угол животное, доведенное до отчаяния, временно лишившееся разума, что подчиняется одному лишь инстинкту самосохранения».

Хаэмуас подошел совсем близко к Гори, наклонился к нему и так стоял, уперев руки в колени, вглядываясь в изможденное, истерзанное болью лицо сына, а в его собственных глазах не было и тени сочувствия или тревоги.

– Ты, Гори, словно мелкий шакал, – глухим голосом произнес он. – Знаешь, что я думаю? Я думаю, что ты взломал замок на моей шкатулке, чтобы положить этот свиток внутрь, а не достать его оттуда. Ты вовсе не нашел его в моих бумагах, ты выкрал его из гробницы, чтобы путем грязных махинаций получить подтверждение своим глупым россказням. Так в чем же, собственно, состоит твоя история? Какую невероятную выдумку мне еще предстоит выслушать?

Шеритра сделала шаг вперед, протягивая отцу свитки, привезенные Гори из Коптоса.

– Прочти эти свитки, отец, – умоляла она. – Гори слишком плох, он не сможет сам все тебе рассказать. А из этих записей ты все поймешь.

Хаэмуас выпрямился и, бросив на Шеритру холодный взгляд, взял из ее рук свитки. Развернув первый, он чуть улыбнулся.

– Ах вот как, – сказал он. – Почему-то меня совершенно не удивляет, что свитки эти написаны крупным и ровным почерком Антефа. Так, значит, мой сын и тебя втянул в свои грязные делишки, молодой человек? – Антеф ничего не сказал, и Хаэмуас перевел взгляд на Шеритру. – Меня очень беспокоит твое участие в этих мерзких происках, – упрекнул он дочь. – Мне казалось, Солнышко, что у тебя больше здравого смысла. Но получается, ты тоже потворствуешь безумным выходкам братца?

– Это вовсе не безумные выходки, – горячо возразила Шеритра. – Перед тобой списки с подлинных документов, которые хранятся в коптосской библиотеке. Их изготовил Антеф под присмотром тамошнего хранителя, который, несомненно, будет готов поклясться, что это чистая правда. Прошу тебя, прочти их, отец.

– Любой принесет какую хочешь клятву, стоит лишь ему как следует заплатить, – мрачно заметил Хаэмуас. – Но все равно я прочту, раз об этом меня просишь ты, Шеритра.

Присев на край постели, он стал с нарочито недовольным и презрительным выражением лица просматривать первый папирус. Гори опасно раскачивался из стороны в сторону и издавал время от времени тихие стоны, но отец не обращал на него ни малейшего внимания. Антеф снял у него с пояса флягу с маковой настойкой и поднес ее к губам Гори, давая другу напиться, потом опустился перед ним на колени и притянул его голову себе на грудь. Шеритра держалась из последних сил, она едва стояла на ногах от пережитого волнения и усталости, а комната постепенно приобретала все более четкие очертания. Тускнеющая лампа горела грязно-желтым светом. Близился рассвет.

Наконец Хаэмуас отбросил в сторону последний свиток и взглянул в глаза дочери.

– Шеритра, и ты веришь во весь этот бред? – спросил он. Хуже этого вопроса он придумать ничего не мог. Она молчала, не зная, что сказать, а он продолжал идти в наступление: – Не веришь. Как не верю и я. Как жаль, что Гори попусту растратил столько сил, чтобы состряпать эту гнусную ложь. Если бы он так не переутомлялся, занимаясь всякой ерундой, кто знает, может, болезнь и не одолела бы его.

– Причина моей болезни – проклятие, наложенное этой женщиной, – еле выговаривая слова, произнес Гори. – Она сама во всем призналась, сама сказала, что этим все и кончится. Она – ходячий труп, отец, так же как и ее муж Ненефер-ка-Птах, и их сын Мерху, и они погубят всю нашу семью. И эту беду навлек на нас ты, когда, сам того не подозревая, вслух произнес первую часть заклинаний из Свитка Тота. – Он сделал попытку рассмеяться. – И одним только богам ведомо, что бы произошло, вздумай ты прочесть и вторую часть.

Хаэмуас поднялся и направился к двери. Несмотря на всю его самоуверенность, Шеритре показалось, что она различила в его облике некоторое глубоко спрятанное беспокойство.

– С меня довольно, – громко произнес Хаэмуас. – Табуба предупреждала меня, что тебя терзают муки ревности, что ты на грани безумия, что ты мучаешься от неутоленного желания, и всех этих причин достаточно, чтобы ты посягнул на ее жизнь и на жизнь ее ребенка. Тогда мне показалось, что эти опасения не более чем обычные волнения беременной женщины, теперь же я изменил свое мнение. Ты – угроза для них обоих. – Он распахнул дверь. – Стража! – громко позвал он.

– Не надо, отец! – взмолилась Шеритра, бросаясь к нему и повисая у отца на руке. – Нет, ты не можешь этого сделать! Он умирает, разве ты сам не видишь? Сжалься же над ним!

– А он сжалился над Табубой? А надо мной? – с жаром набросился на нее Хаэмуас, а двое стражников уже вбегали в комнату. Хаэмуас коротко им кивнул, указывая на Гори. – Взять моего сына под строжайший арест, – приказал он. – Он должен находиться у себя в покоях, ему запрещается выходить за порог.

Шеритра опять закричала, но Хаэмуас расцепил ее пальцы, сжимавшие его руку. Воины уже поднимали Гори, а Антеф быстро сунул ему в руку флягу с маковым питьем. Гори бросил взгляд на Шеритру.

– Ты знаешь, что тебе предстоит сделать, – сказал он. – Прошу тебя, попробуй, Шеритра. Я не хочу умирать так скоро. – И после этого его вынесли, вернее сказать, вытащили из комнаты.

Хаэмуас обернулся к дочери.

– За тебя же мне просто стыдно, – рявкнул он. – Сейчас можешь быть свободна, но лишь до тех пор, пока я не придумаю для тебя подходящего наказания. – Он повернулся к Антефу. – В глубине души ты неплохой человек, – произнес он уже более спокойно. – И мне хотелось бы верить, что ты всего лишь оказался безвольным орудием в руках моего сына. Тебя тоже ожидает заслуженная кара, и возможно, тебе придется покинуть этот дом, но сегодня я буду к тебе снисходителен. Можешь идти.

– А к Птах-Сеанку ты не был таким добрым, – произнесла дрожащим голосом Шеритра, когда Антеф с поклоном вышел за дверь.

Хаэмуас с готовностью с ней согласился.

– Разумеется, не был, – сказал он. – Ведь Птах-Сеанк состоял у меня в услужении. И верность хранить он должен был прежде всего мне, а не Гори. А он предал меня. Тогда как Антеф – слуга Гори, и он не забывает, в чем состоит его первейший долг. Я восхищаюсь его преданностью.

Тогда почему же ты не восхищаешься Гори, ведь он тоже преданно и верно исполняет свой сыновний долг перед тобой? – приступала к нему Шеритра. – Ты ведь не можешь всерьез полагать, что у Гори хватило бы сил откопать вход в гробницу, взломать дверь и поднять крышку гроба? Прочти еще раз эти свитки, отец. Ибо не можешь ты всерьез верить, что Гори выдумал всю эту историю. Прошу тебя, пусть хотя бы тень сомнения омрачит твои мысли.

– Он вполне мог нанять рабочих, чтобы вскрыть гробницу, пока его самого не было дома, – мрачно заметил Хаэмуас. – Я сам не был там с тех пор, как… как…

– Ты ведь встревожен гораздо сильнее, чем показываешь нам, ведь правда, отец? – спросила Шеритра. – В глубине души ты дрожишь от страха при мысли о том, что Гори может оказаться прав. На самом деле в глубине души тебя снедает ужас, и он сильнее, чем тот страх, которым мучаюсь я. Отправляйся в Коптос сам. Поговори с хранителем библиотеки.