– Рейберн? – спросила она.

– Кто же еще? – отозвался он, и голос его прозвучал, как всегда, насмешливо.

Она чувствовала его дыхание, теплое и легкое, у себя на щеке, он провел рукой по ее лицу, отводя прядь волос.

– Никто. Я не знала, проснулись ли вы или вернулись к себе.

– Пока нет. Ночь еще не кончилась.

Конечно, подумала Виктория. Утром башенная комната будет наполнена светом, и Рейберн улизнет в глубину дома. Но почему? Что с ним происходит?

Он будто угадал ее мысли, потому что лег на нее, словно желая отвлечь.

– До рассвета вы моя.

Она хотела было ответить, но он остановил ее поцелуем, и она поняла, что спрашивать бесполезно. Однако наслаждение остается, сказала она себе. Это принадлежит ей, равно как и ему.

Комната была залита сероватым светом, когда Байрон открыл глаза. Во сне Виктория откатилась от него, укрывшись одеялом так, что сам он наполовину оказался открыт прохладному воздуху. Он никогда не боялся проспать с тех пор, как был еще мальчишкой и просыпался при первом проблеске света, убегая задолго до того, как свет мог причинить ему зло.

Байрон встал, стараясь не потревожить Викторию, и тихонько оделся. Он сказал себе, что нет причин осторожничать. В конце концов это его дом и его неделя, и он волен приходить и уходить, когда заблагорассудится. И все же чувствовал себя виноватым, когда поставил на поднос грязные тарелки, а потом задержался в дверях, оглянувшись на раскинувшуюся на груде подушек Викторию. Ее волосы цвета белого золота образовали вокруг головы ореол солнечного света, раскинутые руки были протянуты к нему почти что умоляюще. В безвкусном экзотическом будуаре его деда Виктория не могла выглядеть более неуместной, с ее бледным английским лицом и милым обыкновенным следом на щеке – Байрон невольно улыбнулся при мысли о том, что она может даже во сне пускать слюнку. Ему хотелось увидеть, как она просыпается, какое будет у нее лицо, когда она откроет глаза и обнаружит, что он здесь, ждет ее.

Но он знал, что это невозможно. Он может разбудить ее, чтобы проститься, но такой поступок будет встречен только со смущением и неизбежными расспросами, на которые он поклялся никогда больше не отвечать. Между тем пора начать день, первый час – в гимнастическом зале с гирями и спортивными снарядами, а потом счета и дела, которым, кажется, нет конца.

Байрон покачал головой и скользнул в дверь, но чувство вины следовало за ним по пятам, пока он спускался вниз.

Виктория проснулась, омытая солнечным светом, который лился через восточное окно башенной комнаты. Она была одна, и ей пришлось подавить укол разочарования, несмотря на то, что ничего другого она не ожидала.

Виктория вздрогнула, не в состоянии стряхнуть с себя чувство неловкости, не покидавшее ее с прошлой ночи. Не следует ей так волноваться из-за этой ситуации. В конце концов, сказала она себе, нет ничего менее сложного, чем отношения между ней и Рейберном. Они записаны черным по белому и хранятся в ночном столике в «комнате единорога». Услуга за плату, ни больше ни меньше. И Виктория решила выбросить его из головы.

Она медленно потянулась – ноги и руки затекли и ныли, – потом села и поискала свою одежду среди разбросанных подушек и ковров. Одежды Рейберна не было, и Виктория этому не удивилась. Надела чулки, сорочку и чудовищный корсет – застегнуть крючок без посторонней помощи она могла, а вот зашнуровать корсет было делом устрашающим, и она беспомощно посмотрела на диван, где лежало смятое утреннее платье цвета лаванды. Не зашнуровав корсет, она никак не сможет натянуть его, так же как и застегнуть пуговицы. Не проскользнуть ли ей в «комнату единорога» в исподнем – слуг в доме немного, так что вряд ли кто-нибудь ее заметит. Но найдет ли она туда дорогу?

Ее сомнения разрешились, когда отворилась дверь.

– Ах, – сказала Энни, щурясь от солнца, – я не знала, что вы уже проснулись. Надо было мне прийти пораньше. Простите меня.

– Вы принесли завтрак, а это самое главное, – успокоила ее Виктория, кивнув на поднос в руках девушки.

Всякие доказательства вчерашней трапезы исчезли, даже блюдо с крамблем. Виктория вздрогнула при этом воспоминании, однако, взяв себя в руки, сказала как ни в чем не бывало:

– Поставьте его, пожалуйста, сюда, Энни.

Энни поставила поднос и снова стала у двери. Виктория сняла крышки с блюд – как и обычно, тосты, яйца, колбаса – и приступила к завтраку. Глотнув почти остывший чай, она взглянула на горничную. Казалось странным, что столь юное создание нисколько не смущает то явное, но недозволенное, чем занимаются Виктория и герцог. Она вспомнила намеки на истории о его дяде-дебошире и пришла к выводу, что Энни ничем не удивишь.

– Вы давно здесь работаете? – спросила Виктория.– Ага, миледи, всю жизнь. Я тут родилась. Моя матушка была служанкой. – Напряжение Энни немного ослабло – это была безобидная тема.

– Вы родились здесь? В замке?

– Ага, – кивнула Энни. – Моя матушка умерла во время родов, так что я росла сама по себе, за мной всегда кто-нибудь присматривал, когда я была маленькой.

Виктория никогда еще не слышала о хозяине, который стал бы держать хотя бы просто замужнюю служанку, тем более беременную.

– А что вы думаете о старом герцоге? К ее удивлению, Энни вспыхнула:

– Ах, сколько себя помню, мы его не часто видели. Его светлость сидели в своих комнатах, а Грегори или Стивен ждали за дверью, на случай если ему что-нибудь потребуется. А миссис Пибоди приносила ему еду. Я видела его не чаще чем раз в год. А потом он умер.

Энни замолчала, и Виктория оставила ее в покое, поглощенная собственными мыслями. Представление о безумном сварливом старике никак не вязалось с этими новыми сведениями. Неужели с хозяевами Рейберна вопреки сложившемуся мнению дело обстоит совсем не просто? Двоюродный дед, безумный, но милосердный; племянник, претендующий на уникальность. Виктория призналась себе, что до сих пор так ничего и не поняла.

Интересно, насколько похож старый герцог на нового? Странные люди с темной репутацией, живущие в развалинах огромного замка. Станет ли наследник в свои тридцать продолжать дело жившего в изоляции безумца, каковым бы это дело ни было в действительности? Виктория пожала плечами. Ее Рейберн уже отрекся от мрака своего предшественника, построив сказочно красивый дом, совершенно непохожий на Рейберн-Корт.

Ее Рейберн. Что за мысли приходят ей в голову? Впрочем, ничего особенного. Ее Рейберн – это тот Рейберн, которого она знает. Вот и все.

Вывод, к которому пришла Виктория, почему-то разочаровал ее.

Виктория гуляла по саду, чувствуя себя освеженной, несмотря на окружающее запустение. Назвать это место садом было бы некоторым преувеличением, призналась она себе, – заросли разросшихся изгородей и полуисчезнувших дорожек имели лишь отдаленное сходство с садом, который существовал прежде.

Вернувшись в «комнату единорога», Виктория обнаружила там ванну, наполненную горячей водой. Искупавшись, она увидела чистое белье, в том числе и ее унылые черные чулки, как и обещал Рейберн, а утреннее платье цвета лаванды было вычищено и выглажено.

Пусть сад не был красив, но день был прекрасен. После дождя, который моросил всю ночь и утро, послеполуденное солнце сожгло последние облака, и небо сияло синевой с тем глубоким оттенком ясности цвета колокольчика, которая бывает осенью. Дрозды перелетали с места на место, и в траве то и дело что-то шуршало – маленькие зверюшки разбегались при ее приближении.

Да, она чувствовала себя освеженной, но очень одинокой. Сад вызвал в ней старые настроения, он был похож на симфонию, которую исполняют на расстроенных инструментах: сложный и заброшенный, рукотворный и дикий. Но даже когда она бродила среди живых изгородей и розовых кустов, ее мысли то и дело возвращались к замку и человеку в нем.

Это время принадлежало ей, несколько минут, украденных у недели, которую она ему отдала. Почему она не может забыть о герцоге и его мрачных тайнах? Виктория попыталась сосредоточиться на теплом солнце у себя на щеке, шорохе листьев под ногами, но помимо воли вспоминала о Рейберне, сидевшем взаперти в этот лучезарный чудесный день.