Он выставляет ногу, удерживая меня.

– Я пытаюсь защитить тебя.

– Даже не начинай, Крис. Мне надоела эта отговорка. Если хочешь избавиться от меня, так и скажи. Дай мне пройти.

Он как крепкая, непоколебимая стена, и по его непроницаемому лицу ничего невозможно прочесть.

– Того типа наняли следить за тобой в надежде найти Эллу.

Я раскрываю рот от удивления.

– Что? Зачем? Кто?

– Элла привлекла к себе весьма нежелательное внимание.

– Чье внимание?

– Гарнера Невилла, очень богатого, очень влиятельного человека, от которого не жди ничего хорошего.

– Зачем бы ему разыскивать Эллу?

– Вот именно. Похоже, она вляпалась во что-то посерьезнее, чем брак с каким-то там врачом американцем. Я хочу, чтобы ты уехала из Парижа.

Ледяные пальцы тревоги сжимают мое сердце как тиски. Сейчас я чувствую то же самое, что и в ту ночь, когда сидела на Эллиной кровати, мысленно умоляя ее вернуться. Умоляя вернуться Криса. Они снова недосягаемы для меня, и я не представляю, как найти их.

– Но ты отправляешь меня в Штаты не из-за Эллы, так ведь? А из страха, что я разлюблю тебя и ты будешь страдать. – Он отшатывается от меня, и это словно захлопнувшаяся дверь. Я едва не вздрагиваю от силы удара.

Но я не останавливаюсь, я упрямо продолжаю. Я тревожусь об Элле. Я зла на Криса. Я обижена.

– А знаешь, чего боюсь я? Какой страх терзает меня? Что ты однажды опять бросишь меня, и я останусь одна. Если ты собирался оставить меня, то надо было сделать это раньше, когда я еще знала, как дышать без тебя.

Мы меряемся взглядами, и он все молчит и молчит, черт бы его побрал. Я сказала то, о чем мы не говорим, а он даже не реагирует.

Меня начинает бить дрожь. Я не могу ее остановить.

Крис снимает куртку и шагает ближе, наши взгляды сталкиваются, и сожаление, которое я вижу в его глазах, вырезает кусочек моего сердца. Я опять потеряю его, и на сей раз это убьет меня. И, думаю, его тоже.

– Пойду подгоню машину, – тихо говорит он. – Подъеду к двери.

Я резко вскидываю глаза, когда он протягивает руку к дверной ручке, и у меня возникает ужасное чувство, что если я дам ему сейчас вот так уйти, все будет кончено. Между нами все будет кончено.

– Я не уеду, Крис, – говорю я твердо. – Не уеду без Эллы, не уеду без тебя.

Он стоит как каменное изваяние, такой далекий и отчужденный, потом открывает дверь и исчезает в коридоре.

По дороге домой мы не разговариваем, и только тихий гул машины заполняет тишину. Как только мы въезжаем в гараж и выходим из машины, Крис без слов забирает у меня свою куртку и вешает ее сушиться на один из своих байков. Я уже почти высохла благодаря тонкой блузке и юбке и обогреву в салоне.

У двери мы останавливаемся, чтобы снять обувь, а Крис снимает и носки. Я не могу заставить себя снять чулки, и это впервые за долгое время, когда я чувствую себя с ним неловко. Думаю, он испытывает то же самое. Неловкость буквально витает в воздухе. Это плохо. Очень плохо.

Потом мы ждем, когда откроются двери лифта. Неловкость уже просто давит на нас, она начинает закручивать меня в узлы. Наконец, лифт прибывает, и Крис ждет, когда я войду. Мы прислоняемся к противоположным стенкам кабины лицом друг к другу. Крис откидывает голову назад и опускает ресницы, волнистые пряди подсохших волос дразнят лоб и щеки. Мокрая ткань майки облепляет крепкое тело, а засохшая кровь очерчивает ссадину на щеке дюйма два длиной. Кажется, она, к счастью, неглубокая и зашивать не потребуется. Надеюсь, руку он тоже не слишком сильно ушиб.

Кабина приходит в движение, но Крис по-прежнему не смотрит на меня. У меня такое чувство, что он считает, что если посмотрит, то стены, которые он убедил себя возвести между нами, рухнут. Я жажду разбить их сама, схватить его, крепко обнять и пообещать, что со мной ничего не случится. Он хочет услышать, что я не умру. Он хочет невозможного.

Мне невыносимо не прикасаться к нему, не разговаривать с ним. Лифт останавливается, и я делаю шаг к Крису. В тот же миг голова его поднимается, глаза резко наталкиваются на мой взгляд. Лицо его – сплошь жесткие твердые линии и тени, и не видно никакой радуги. Мы все еще переживаем бурю. Что ж, ничего удивительного.

Я удерживаюсь от того, чтобы обнять его, беру руку и смотрю на чуть припухшие костяшки, потом опять на него.

– Давай я обработаю ссадину и наложу повязку. – Я задним ходом выхожу из лифта и мягко тяну его за собой, ободренная тем, что он не сопротивляется. Веду его в ванную, и он сразу же стаскивает с себя майку, вешает ее на край ванны и присаживается сам. Вид его дракона, перекатывающегося вместе с твердыми мускулами плеча и руки, творит что-то странное с моим желудком. Это часть его прошлого, которую я никогда не узнаю, если он не пойдет навстречу.

Я поднимаю глаза и вижу, что он наблюдает за мной. Эмоции сжимают горло.

– Где у тебя аптечка? – Я даже не знаю, где что в своем доме, хотя, возможно, это больше не мой дом. Почему же сейчас это кажется больнее, чем когда-либо раньше?

– Под раковиной. – Он заговорил впервые после туалета в баре, и звук его голоса – шелк – понемногу успокаивает мои растрепанные нервы.

Я отворачиваюсь от него, достаю аптечку и пытаюсь привести в порядок свои чувства. Откуда-то приходит ощущение, что я готова пожалеть, что так привязалась к Крису, но я прогоняю его прочь. Сожаления Криса хватит на нас обоих. Одному из нас надо постараться сохранить наши отношения. Сохранить то, что у нас есть.

Когда я вновь поворачиваюсь к Крису, он пересаживается на сиденье унитаза, чтобы дать мне сесть на край ванны. Чувствуя, что все еще слишком нервничаю, теперь я избегаю встречаться с ним глазами. Я сажусь и хлопаю себя по ноге, указывая, чтобы положил на нее свою руку. Он не колеблется. Пальцы его распластываются у меня на бедре, ладонь ложится посредине, и я сразу же, мгновенно и до боли, ощущаю прикосновение всем своим телом.

Я разглядываю ссадину на его костяшках, окруженную быстро образующимися синяками. Невозможно сказать, насколько серьезно повреждение, пока не будет сделан рентген, от которого, я уверена, он откажется.

– Я не знаю, как любить тебя и не защищать, – говорит он, и я поднимаю глаза на это его тихое признание. – И не знаю, как защищать тебя и не подавлять. Я буду постоянно нервничать и бояться. Я буду постоянно думать… слишком много.

– Никто не знает, что будет завтра, Крис. Мы вместе должны жить сегодняшним днем.

Он разбитой рукой ерошит свои подсыхающие волосы, оставляя их в чудесном беспорядке.

– В том-то и дело, Сара. У меня не получается. И никогда не получится. Я не могу это сделать.

Он поднимается и уходит, оставляя меня одну.

Глава 17

Я чувствую удивительное спокойствие, когда мало-помалу проходит потрясение от слов Криса. Не представляю, сколько я просидела на краю ванны, но тело мое одеревенело и замерзло.

Когда я наконец встаю, то сбрасываю с себя одежду и включаю воду погорячее, прежде чем встать под душ. Мне надо подумать, и как только мой мозг снова начинает работать, мое видение того, что сказал Крис, меняется.

Крис любит меня. Я верю в это. Он говорил, что именно я помогла ему пережить потерю Дилана, хотя меня и не было рядом. И если первой моей мыслью было, что он имеет в виду нас, меня и его, теперь я уже так не считаю.

Я думаю, он имеет в виду боль, беспокойство, страх. Мне кажется, что именно такие моменты, когда Крис чувствует, что «не может этого сделать», приводят к тому, что он, связанный, кричит, чтобы кто-нибудь хлестал его плетью до тех пор, пока он уже ничего не будет чувствовать.

Мой бедный надломленный мужчина. Такой потрясающий, чудесный, ненаглядный и любимый. Такой умный, но не понимает, что хочет увезти меня из Парижа не только для того, чтобы защитить от внешней опасности. Он все еще боится, что я не смогу справиться с тем, кто он. Это гораздо больнее, чем его сегодняшняя реакция. Я никуда не уеду. Мы никуда не уедем.