Конечно, тяжело давалось жильё в конце года, в конце квартала, когда приходилось практически круглосуточно работать. Часто, именно в ночные смены, я посещал строительные бригады.

Вообще, мой стиль работы называли жёстким. И это правда. Я требовал от людей чёткой дисциплины и выполнения данного слова. Поскольку, уже говорил, бранные слова нигде не употреблял и свой громкий и зычный голос тоже старался на людей не повышать, моими главными аргументами в борьбе за дисциплину были собственная полнейшая отдача работе, постоянная требовательность и контроль и плюс вера людей, в справедливость моих действий. Кто лучше работает, тот лучше живёт, больше ценится. Хорошая, профессиональная, качественная работа не останется незамеченной, и точно так же не останется незамеченным брак и разгильдяйство. Если дал слово — сдержи, а не сдержал — отвечай перед людьми. Эти ясные, понятные отношения создавали, мне кажется, человеческий, доверительный климат в коллективе.

Скажем, был у нас плотник Михайлишин, прекрасный мастер. Я, например, говорю, выручайте, Василий Михайлович, осталась ночь, завтра государственная комиссия дом принимает, двери покрашены, но надо их переставить. Оказалось, что шарниры, по халатности, поставили на заводе наоборот. С ними, бракоделами, мы потом разберёмся. А сейчас надо спасать дело. Говорю: полы покрашены, их нельзя испортить, тут не навалом придётся брать, тут аккуратненько, ювелирная работа нужна — и двери не испачкать, и полы, и все сделать, чтобы утречком осталось только шарниры подкрасить чуть-чуть, и все. Вот так я его на ночь работать оставил, а утром, в шесть утра, вернулся. Захожу, он заканчивает последнюю дверь в подъезде. Я захватил с собой из дома транзисторный приёмник, вручаю ему, мы обнялись, и слов никаких не надо. Ну, разве у него останется чувство какой-то горечи, обиды из-за того, что оставил его работать всю ночь?

Или ещё одна критическая ситуация. Когда камвольный комбинат сдавали, вдруг, практически за сутки, выяснилось, что опять-таки из-за разгильдяйства, халатности не построили метров 50 подземного перехода из одного корпуса в другой. Невероятно, но факт. На этот переход существовал отдельный чертёж, ну а он затерялся. Вдруг в последний момент обнаружили, что перехода-то нет! А объект крупнейший, на виду у города, да и всей страны, — шесть миллионов метров ткани ежегодно должен выпускать. Тут же собирается высший интеллект стройки, решаем, как точно и чётко работу организовать, на все обсуждение тратится буквально полчаса. Все высчитали по минутам, земляные работы — со стольки-то до стольки, бетонирование, отделка, сюда перекидывается одна бригада, затем другая. Экскаватор начинает копать траншею, за ним идёт следующий, за ним следующий. Я на месте, не отхожу ни на минуту. Каждый отвечает за свой участок. Никакой лишней суеты, все организовано предельно точно… Утром, в шесть часов, уже укладывали асфальт на этот проклятый подземный переход, все было готово, мы успели.

Или вот ещё, вроде бы мелочь — приехать в женскую бригаду в ночную смену и вместе с ними поболтать о том о сём, поработать — обои поклеить, окна покрасить, а поднимало это настроение и мне, и девчатам очень сильно. Да и делу помогало — я узнавал те детали, мелкие вроде бы проблемы, которые, если руководитель не в курсе, перерастали в большие, неразрешимые. Зеркала в женские бытовки, отрезы на платья за хорошую работу, какие-то другие подарки, купленные на профсоюзные, да, бывало, и на свои деньги -все это создавало совсем другую атмосферу между начальником и подчинёнными.

14 лет проработал на производстве — и вдруг предложение возглавить отдел обкома партии, отдел строительства. Сильно этому предложению не удивился, я постоянно занимался общественной работой. Но согласился без особого желания. Работа начальником комбината у меня получалась: коллектив постоянно выполнял план, в общем, работалось хорошо, плюс была приличная зарплата. Сейчас в Верховном Совете я имею зарплату меньше, чем тогда, 20 лет тому назад. И все-таки пошёл. Захотелось попробовать сделать новый шаг. Кажется, я так до сих пори не могу понять, куда он меня привёл.

Странно, но мне до сих пор не верится, что это случилось. Кандидатом по Московскому национально-территориальному округу зарегистрирован Б. Ельцин. То, чего так не желали, чему с таким отчаянием сопротивлялись аппаратные верхи, — произошло.

Вместе со мной в избирательный бюллетень будет включён Ю. Браков, генеральный директор ЗИЛа.

Но по порядку… На окружном собрании меня должны были «прокатить». В зале тысяча человек, из них двести представляют десять кандидатов и восемьсот — тщательно отобранных, проинструктированных послушных выборщиков.

Всем было известно, чем кончится окружное собрание, аппарат наметил двух кандидатов — Ю. Бракова и космонавта Г. Гречко. У меня была единственная надежда на то, что все-таки удастся переломить зал и зарегистрировать всех, тогда появлялся реальный шанс.1 Перед началом собрания все десять претендентов по моей инициативе подписали письмо к участникам собрания с просьбой внести в бюллетени всех кандидатов в депутаты. Надо сказать, все подписывали это обращение с большим удовольствием, никому не хотелось участвовать в спектакле с уже готовым, расписанным финалом. Но по настроению зала я почувствовал — в этот раз номер не пройдёт, в голове у каждого заученно сидело две фамилии: «Гречко, Браков», опыт прошлых собраний был учтён, неуклюжие бюрократы тоже умеют извлекать уроки из ошибок.

После выступления каждого из кандидатов со своей программой по регламенту следовали ответы на письменные вопросы — 5 минут и на вопросы с мест — 7 минут. Мне пришло больше 100 письменных вопросов.

Я уже знал, что в зале с заготовленными провокационными вопросами сидят люди и только ждут отмашки организаторов шоу, чтобы «делать дело». И тогда я решил поступить неожиданно. Из всех вопросов, поступивших ко мне, я выбрал в основном самые несправедливые, неприятные, обидные. Обычно все отбирают для своих ответов выигрышные, я решил сделать наоборот.

Начал отвечать на записки: «Почему вы предали Московскую партийную организацию, струсили, испугались трудностей?», «На каком основании ваша дочь переехала в новую квартиру?» и все в том же духе, разве только что не было вопросов про приводы в милицию и про порочащие связи… Но этими ответами я совершенно расстроил планы руководителям мероприятия. Почти все негативные вопросы, которые они планировали задать с мест, уже прозвучали, и на вопросы устные я отвечал легко и спокойно. Я видел, что зал потихоньку начал оттаивать, появились какие-то надежды на незапланированный исход.

Но был у нас припасён ещё один сюрприз. Перед началом собрания ко мне подошёл космонавт Георгий Гречко и сказал, что хочет снять свою кандидатуру, поскольку считает, что будет правильным, если меня выдвинут кандидатом в депутаты и, вообще, сражаться со мной он не хочет. Я говорю: нет, подумайте… Он ответил: я твёрдо решил. Ну и тогда я попросил его, чтобы он взял самоотвод перед самым началом голосования.

Гречко все прекрасно изобразил. Вообще, я понял: в нем прекрасный актёр умер. Во время всего собрания он переживал, нервничал, всем своим видом показывал, как его волнует реакция выборщиков, ответы, вопросы, борьба за регламент и т. д. И вот наконец перед самым голосованием каждому даётся минута, так сказать, последнее слово. Дошла очередь до Гречко. И тут он спокойно подходит к трибуне и произносит: «Прошу снять мою кандидатуру».

Это был, конечно, мощнейший удар по организаторам. У всех, кого проинструктировали голосовать за Бракова и Гречко, как бы появился свободный выбор, теперь можно было отдать свой голос за меня почти с чистой совестью, если будет тайное голосование, а его удалось пробить.

Так и произошло, я набрал больше половины голосов. Все кандидаты меня тепло поздравили. Между всеми нами была дружеская, товарищеская атмосфера, и это тоже во многом повлияло на итоги выборов.