Еще в ту пору, когда после мятежа Гуго Бигода Эдгар запер меня, Адам внезапно начал оказывать мне знаки особого внимания. Регулярно наведывался в мое узилище, приносил какие-то нелепые подарки. Он изводил меня болтовней, и если мне случалось бросить на него взгляд, неизменно отвечал какой-то по-дурацки радостной улыбкой. Поначалу, когда я была напугана и терялась в догадках, как обойдется со мной супруг, я проявляла снисхождение к его бастарду. И когда наконец Эдгар удосужился навестить меня в месте заточения — сухой, спокойный, холодный — Адам даже встал между нами, словно желал защищать меня. Тресни моя шнуровка! — до чего же это раздражало! Ведь я дочь короля, Эдгар не смеет далеко заходить в своем гневе, и уж по крайней мере, я не нуждаюсь в заступничестве его незаконнорожденного ублюдка!

Но вскоре гнев моего мужа как будто утих. Он позволил мне выходить из башни, вновь стал любезным и внимательным. И вновь посещал меня по ночам. Похоже мое месячное заточение было единственным наказанием, на какое он решился.

Я успокоилась, но совсем не надолго. Новый мятеж саксов разгорался, и отец прислал в Норфолк для выяснения обстоятельств происходящего братьев Блуа. Увы, худших кандидатур король не мог выбрать. Подумать только — он прислал для разбирательства моего недруга Стефана и моего первого любовника епископа Генри Винчестера! Последнему, как представителю святой церкви, вменялось в обязанности разобраться в моих семейных отношениях. И я тряслась от унижения и ярости, когда мой брошенный любовник вел со мной беседы о долге и послушании, с затаенной усмешкой выслушивал мои сбивчивые жалобы на супруга. Генри явно торжествовал, и весь его вид свидетельствовал, что ничего иного он и не ждал от такой особы, как я. До чего же унизительно, когда бывший возлюбленный убеждается до чего ты неблагополучна с его приемником, да еще и делает вид, что сочувствует.

В ту пору я еще надеялась, что из-за мятежа на Эдгара обушится гнев короля. Но все испортил Ральф. План продуманный Гуго, был просто великолепен, и еслибы ральф не дал показаний против него, ничего не помешало бы этому плану осуществиться. А этот ничтожный дворянчик присягнул на Библии, что вовсе не попустительство графа стало причиной волнений саксов, а своевольство и преступные действия рыцарей, привезенных мною с континента. Хотя, причем здесь я? Эдгару самому следовало бы догадаться, что Гуго Бигод не тот человек, какой скажет «аминь», когда его бесчестят и изгоняют.

Теперь можете понять, какое настроение было у меня на это Рождество. Я рассчитывала, что состоится суд, мятежных саксов закуют в цепи, а я выступлю едва ли не единственной особой, рдеющей о прекращение беспорядков. Но в итоге эти саксы остались пировать Святки в Гронвуде и, пока не миновала Двенадцатая ночь,[54] они пьянствовали здесь, веселились с рыцарями Стефана, а сам граф Мортэн и мой муж поощряли их, говоря, что ничто так не скрепляет дружбу, как мировая чаша, выпитая в период Рождественских торжеств.

Адам вновь остановился рядом со мной, опираясь о раму станка. Одет, как маленький лорд: в пурпурный камзольчик с куньей опушкой по подолу, а пояс из чеканных звеньев точно у принца. Эдгар баловал своего ублюдка до неприличия. Мне же Адам надоел, как зубная боль. Я в сердцах дернула нитку. Оборвала.

— Почему вы всегда сердитесь?

Ух и задала бы я ему трепку! Но он наконец отошел к камину, где сидел Эдгар и Блуаские братья. Они расположились у небольшого резного столика, ели фрукты, попивали вино, беседовали. Я мотала нитки, порой поглядывая на них. И почему это Стефан и Генри не уезжают? Будь это кто иной, я бы только радовалась гостям в Гронвуде. Эти же… То устраивают просмотр разводимых Эдгаром лошадей, то ездят с ним на охоту, даже несмотря, на нынешнюю холодную зиму. О политике почти не говорят, а все те же чисто семейные разговоры, о женах, о ребятишках. С ума сойти! И я, чтобы слегка расшевелить эту благостно настроенную компанию, осведомилась, как поживает первенец моего милого кузена Стефана. Всем известно, что они с Мод до сих пор прячут от людей это маленькое чудовище, который на шестом году жизни не владеет речью и словно звереныш кидается на нянек.

Стефан проигнорировал мой вопрос, однако его светлый ус нервно дернулся. И сейчас же заговорил о том, что Мод снова родила, а их второй сын Уильям — просто ангел. При этом он упомянул мою сестру Матильду, и я с удивлением узнала, что та наконец в тягости и должна родить этой весной. Король Генрих ждет и надеется, что она подарит ему внука. Нетерпение короля столь велико, что он объявил — если у Жоффруа и Матильды родится дитя мужского пола, он велит подданным повторно присягнуть дочери-императрице, так как именно через нее продлится венценосный род Вильгельма Завоевателя.

— Ну, а ты, милая кузина, — Стефан все же повернулся ко мне, — когда порадуешь нас вестью, что небо не обделило тебя способностью к деторождению? Смотри, Бэртрада, если будешь тянуть с этим, граф Эдгар того и гляди, наплодит бастардов от иных леди. Вот совсем недавно…

Он резко умолк. Я бы и не обратила на это внимания, если бы не заметила, как епископ Генри сделал ему предостерегающий жест. Или мне показалось? Я встретилась глазами с мужем и отвернулась. Родить ему ребенка, стать брюхатой, тяжелой, неуклюжей… И еще и родовые муки. Отчего это мужчины полагают, что женщина только и думает, как бы понести, да произвести на свет их потомство?

Несколько минут я усердно работала иглой. Под моей рукой кривляющийся скелет поднял ногу, словно хотел раздавить отвратительное насекомое.

Мужчины за моей спиной толковали о лошадях, о собаках, о том, что после нынешней снежной зимы нужно ждать небывалых паводков и следует позаботиться о целостности дамб и привести в порядок водоотводные каналы. До меня доносился голос Эдгара, и это был мягкий, чарующий голос…

Я снова украдкой взглянула на мужа.

Помоги мне Пречистая Дева! — он все еще нравился мне! Сейчас он сидел расслабленно откинувшись на спинку кресла и заложив ногу на ногу, и чуть покачивая ею, отчего свет огня в камине отсвечивал на его расшитом золотом полуботинке. Как же он всегда элегантен, мой муж. Как красиво ниспадают складки его длинной туники, как изящно свисают с локтей опушенные мехом верхние рукава. Мне нравился его гордый профиль, завитки отросших каштановых кудрей.

Почувствовав мой взгляд, Эдгар чуть повернулся — и у меня мурашки прошли по спине. Дьявол и преисподняя! Отчего мое глупое сердце начинает так колотиться, когда он вот так глядит на меня! Я хорошо знала этот его взгляд — долгий бесстрастный взгляд золотистого кота. Эдгар и обладал той же гибкостью и чувственностью кота, как и истинно кошачьей любовью к уюту, теплу, покою, перемежавшемуся вспышками деловой активности.

Длинные пучки свечей оплывали ароматным воском. Мои женщины тихо пряли в углу. Стук их веретен действовал усыпляюще. Да и время было уже позднее. Я увидела, что Адам заснул на разосланной у камина большой шкуре. Эдгар сделал знак одной из женщин унести его. Зевнул и Стефан. Граф Мортэн вообще был ранней пташкой. Поднимался обычно чуть свет, а дремать начинал, едва на вечер в замке поднимали мосты. Вот и сейчас его голова то и дело клонилась в полудреме. Разговор же Генри с Эдгаром, наоборот, оживился. Епископ говорил о своем зверинце, для которого ему так и не удалось приобрести африканских львов, а потом стал допытываться, не приходилось ли Эдгару видеть этих царственных животных в зверинцах восточных правителей.

Господи, и что за ерунда в головах у этих мужчин?

Похоже Генри позабавило выражение недовольства на моем лице. Он поднялся со своего места и направился ко мне.

— О, да это никак пляска смерти! — едва взглянув на гобелен, определил он. При это в его голосе звучала ирония. Уж Генри понимал. Что заставило меня выбрать столь мрачный сюжет.

Игнорируя его интерес я, сделала знак женщинам и они стали снимать полотно с кросен. Я вышла. В переходе меня так и обдало холодом. Я стояла за дверью солара, глядя вниз, куда вдоль стены вела высокая лестница без перил, и с грустью вспомнила, сколько раз в арке под ней меня поджидал мой верный Гуго, как возбуждающи были его неожиданные нападения, поцелуи, объятия… Увы, я скучала без Гуго. В моей жизни словно пропала некая острота ощущений, ожидание неожиданностей. Но я понимала, что вряд ли мне стоит надеяться на скорую встречу с Гуго Бигодом. Особенно теперь, когда он обвинен в смуте. Ему, бедному, еще долго придется скрываться.