— А я и так не дурак. Но Книга меня не убедила. Попробуйте другое.

— А почему я вообще должен стараться что-то вам доказать? Мне, честно говоря, сейчас хочется ударить вас.

— А разве проповедник не должен проповедовать? И будьте честны с собой, Борондир. Вы ХОТИТЕ меня убедить.

Он усмехнулся. Он уже совсем взял себя в руки.

— Да, вы правы, — неторопливо, спокойно и немного разочарованно произнес он. Наверное, я оказался не слишком пригоден для проповеди. А на кого же тогда они рассчитывают? На совсем глупых или юных? На жизнью обиженных? Нашли себе паству, однако… — Что ж, хорошо. Я постараюсь вас убедить. Я постараюсь как можно более доходчиво рассказать вам, как к этому пришел я сам. Впрочем, я уже, кажется, говорил с вами об этом.

— Это было как-то между прочим. К тому же я сейчас, как вы понимаете, более подготовлен.

— Ну-ну, — покачал он головой. — Вижу, как вы подготовлены. Вы готовы меня прямо-таки в клочья разорвать. Что, не так? — Он ухмылялся мне в лицо.

— А вы уж постарайтесь, — таким же тоном ответил я. — Если уж вы проповедник. Итак? Откуда все это? — Я снова ткнул в Книгу. — Откуда взялось все это? Я должен вам сказать, что пытался сам сообразить, кто и о чем мог бы поведать. Кто был свидетелем тех или иных событий. К примеру, все, что творилось в Валиноре. О расправе над Эллери Ахэ. Ведь здесь только один верный источник — рассказ Мелькора. А я, как прямой потомок Эдайн, этому источнику не доверяю. Почему же поверили вы, тоже потомок Эдайн? Что вас убедило? Где подтверждения?

Он криво усмехнулся. Ноздри нервно раздувались — он готовился к бою. Я был его врагом. Ну, давай, Борондир. Я хочу знать. Начинай.

— Надо же — прямо Владыка Судеб и Владыка Тьмы, — хмыкнул он.

Я поднял брови. Ах, он еще и шутить способен?!

— Ну и гордыня!

— Разве вы сейчас — не владыка моей судьбы?

— Мне всегда казалось, что человек сам хозяин своей судьбы. И вы на Владыку Тьмы, простите, нимало не похожи. Однако я не ожидал, что вы способны так шутить.

— Да-да, конечно! Я, по-вашему, фанатик, который ничего понимать не хочет и по каждому поводу кидается противника душить, — усмехнулся он.

— Да нет. Это я в ваших глазах фанатик… Я жду вашего рассказа, Борондир. Или вы передумали?

— Не передумал, — отрезал он. В его голосе явно звучало — «Сейчас я тебе покажу. Ты у меня попляшешь, скотина». — Только давайте исходить из того, что есть сейчас и что было, а не из того, что было бы.

— Согласен. — Честно говоря, я не очень понимал, зачем ему это условие. Ведь большая часть того, что для него — было, для меня — не было. Я не видел этому подтверждения.

— Итак. Вы живете в этом мире, вы любите его, потому что в нем жить привыкли. Вы считаете, что он устроен так потому, что это лучшее для него устройство.

— Нет. Не лучшее. Но насчет того, что я люблю его таким, каков он есть, это верно. Неверно то, что я полностью доволен его устройством.

— Хорошо. Я тоже люблю этот мир и все, что в нем есть, пусть не все совершенно. И считаю, что даже то, что мне не нравится, тоже имеет право на существование, поскольку мир руководствуется в своем бытии отнюдь не моим мнением.

— Согласен.

— Стало быть, вы признаете, что может существовать другой взгляд на существующий порядок вещей, чем ваш?

— Ну разумеется.

— И что каждое событие может быть оценено с разных точек зрения?

— Конечно. Даже если я лично считаю ее неверной и неприемлемой для меня. Но — если я так отношусь к чужим взглядам, то я вправе ожидать, что и к моему мнению будут относиться с таким же уважением. Особенно в спорах. И не станут меня оскорблять. Я просто хочу, чтобы вы поняли, почему я встретил вас так… неласково.

— Прошу прощения заранее. Иногда ведь можно оскорбиться по-пустому, просто неверно поняв другого.

— Ну так постарайтесь, чтобы я понял верно.

— Постараюсь. Итак… на чем я остановился?

— На разных точках зрения. — Я встал, выглянул за дверь, кликнул стражника и велел принести чего-нибудь поесть да еще кувшин пива. Здесь, в Гондоре, предпочитают вино, и друзья подтрунивают над моей простонародной привязанностью к пиву, но я всегда отвечаю, что пиво весьма почитал сам государь Элессар Тэльконтар, причем пиво наше, арнорское. По-моему, на юге пиво варить не умеют.

— Разные точки зрения. Вы понимаете — то, что кажется добром одному, оборачивается подчас злом для другого?

— Это да. Но — но, сударь мой, заранее хочу пояснить, что я считаю, что всегда можно найти возможность договориться, даже пусть при этом кто-то не достигнет цели до конца. Зато другой не потеряет все.

— Да-да. Но я повторяю — то, что хорошо для одного, может быть дурным для другого. Но право на существование имеют все, и право на собственное мнение тоже имеют все.

— Согласен. Если эти «все» тоже согласны договариваться. Иначе мне мое существование и взгляды придется отстаивать не в словесном споре.

— Да. Но вернемся к делу. Если я признаю, что есть взгляд на вещи, так скажем, со стороны Света, то почему бы не быть такому же взгляду на порядок вещей со стороны Тьмы?

— Не спорю.

— Вот. С этого начал и я. Я не знаю, почему во мне сидел этот дух противоречия. Я читал те же книги, что и вы. Меня воспитывали так же, как и вас. Я гордился подвигами предков, я запоем читал повести о великих войнах… Я играл, как и вы, в войну с Мордором и не любил, когда выпадало играть в Черное Воинство. Наверное, с этого и началось. Иногда мы кого-то били, иногда нас били, но, когда я оказывался на побитой стороне, я отнюдь не ощущал себя неправым и побитым справедливо. Я же хороший! А меня лупили от души лишь потому, что на мне было либо Багровое Око, либо Белое Древо. В зависимости от стороны. Наверное, с этого и началось осознание того, что на каждой стороне своя правда. Причем вполне убедительная правда. Вы понимаете меня?

Я кивнул. Конечно. Сам такой был. Хотя детские игры — это не настоящая война.

— Ну вот. Это ко всем приходит. Ко всем, кто имеет привычку думать, а не просто жрать, размножаться и делать деньги.

Я усмехнулся. Надо же, какая гордыня. Словно ему ни есть не надо, ни на женщин его не тянет, да и крыши над головой не нужно, чтобы свои исследования продолжать… Да, грех осознания избранности.

— Потом я вырос. Сами знаете, в юности всегда хочется подвига. Точнее, начинаешь задумываться над смыслом жизни и понимаешь, что смысла-то в ней особого и нет. Нет, я не то хотел сказать. В то время мне так казалось. Как-то раз я долго не мог заснуть в своей комнате, и вдруг меня на мгновение охватил ужас — неужели я так и проживу всю жизнь в четырех стенах, ничего не увижу и ничего не сделаю? И уйду без следа? В юности всегда кажется, что ты избран для чего-то, что вот-вот тебе откроется великий смысл именно твоего существования… Читаешь о подвигах, о славной и яркой смерти на глазах у всех и думаешь — я тоже умру ради чего-то великого, умру ярко и на глазах у всех, чтобы все были поражены и жалели обо мне. Хорошо бы еще потом и посмотреть, как все убиваться будут… Думаю, и вы тоже такое испытывали. Вы стихи писали?

— Еще как писал. Теперь забросил.

— Я тоже пытался.

— Не получалось?

— Да нет, тогда казалось, что получается. Потом, лет в двадцать пять, перечитал и рад был безумно, что так никому и не показал. Порвал, выбросил и стараюсь не вспоминать.

— А я сохранил, чтобы не повторять глупостей. Забавно. Иногда друзьям показываю.

— Вот в этом и есть разница между нами. Мне неловко и страшновато открывать свою душу другим — даже если я уже изменился. Вы же — не боитесь.

— Я просто умею смеяться над собой. Но мы ушли в сторону.

— Да-да.

Я был удивлен, насколько неожиданно и просто мы разговорились. Пожалуй, именно это развеяло всю ту неловкость, то недоверие, что было между нами. И мы на время позабыли, кто он и кто я.

Я смотрел на него — и не узнавал. Сейчас, когда он поставил на карту все, когда он просто ОБЯЗАН был хоть в чем-то убедить меня, он до неузнаваемости изменился. Сейчас он был прекрасен. Глаза сияли, щеки покрыл румянец, голос звучал глубоко и вдохновенно. И я потихоньку начал ощущать, что чувствую к нему все большую приязнь, хотя говорил он, в общем-то, об обычных вещах и не открывал мне никаких истин.