— Понял, — сказал я, вспомнив, что насчет лайни что-то там уже было. Кто-то кому-то его дарил, а потом женился. — Давайте все же разберемся с этим стихотворением.

— Читайте, — велел Борондир.

Гэллиэ-эйлор о лаан коирэ-анти -

Кэнки-эте гэлли-тииа о антьэле тайрэ:

Андэле-тэи, мельдэ, ллиэнн а кори'м -

Гэллиэ-ллаис а къелла о иммэ-ллиэнн.

— А теперь переводите.

— Н-ну… «Ледяные звезды в чаше ладоней долины — как в створках души жемчуг слов твоих. Прими мой дар, любимая, — песню и сердце. Звездчатку и аир я сплетаю в венок».

— Это признание в любви. Гэллаис, звездчатка, — нежность, аир — верность. Раскрытые ладони — это очень часто встречающийся образ. Дар, подарок. Даритель. Доверие.

Андэле-тэи нинни о коирэ лонно -

Энъге а ниэнэ-алва о анти-эме.

Йоолэй къонни-ирэй им ваирэлли ойо,

Фьелло а элхэ им итэи аили арта.

— Так, а она ему что в ответ дарит? — Я повел пальцем вдоль строчек. — Мак, иву, осоку, тростник, полынь. Ну, полынь — это она сама.

Борондир посмотрел на меня с насмешливым видом учителя, дождавшегося от способного лентяя правильного ответа.

— «Слезы росы в чаше белого мака» значит — «дарю тебе забвение». Листья осоки и ветвь ивы в ладонях — «нам не быть вместе», печаль и память. Тростник, фъелло, — это менестрель, то есть сам Гэлрэн, а полынь — Элхэ, это вы верно отметили. Им вместе не расти. Но полынь означает еще и добровольно принятую горькую судьбу. Теперь читайте дальше, господин Галдор, только не забывайте сдвоенные гласные произносить именно как сдвоенные, а не как долгие.

Я прочел:

Им-мэи Саэрэй-алло, ай иэллэ-мельдэ:

Астэл-эме алва айлэме-лээ.

Эйнъе-мэй суулэ-энге дин эрто Хэле -

Тхэно тэи-ийе танно, аи элхэ-йолли?

— Здесь все просто. Ирис — любовь, вишневый цвет — мимолетность, недолговечность, здесь — недолговечность надежды. Сосна, танно, однозначно соотносится со словом «Тано», Учитель.

— Ясно. Дальше я и сам могу, — заявил я. — «Любовь моя, радости нет в моем сердце. Недолговечна надежда, как вишневый цвет. Клинок ветра занесен над этой землей. Защитят ли ветви сосны стебель полыни?» И они это при всех пели и никто ничего не понял?

— Чего не понял? — недоуменно спросил Борондир.

— Ладно. — Я решил пока с ним не спорить, к тому же от стихотворения оставалось совсем чуть-чуть, хотя про травы там уже почти и не было.

Радости нет в моем сердце, о названый брат мой.

Слышу я, ветер поет о разлуке, словно сталью звенит.

Вижу я гневное пламя — боль в моем сердце,

И не укрыться сосне на вершине горы…

Ирис, любовь моя, — радости нет в моем сердце…

Как вишни цветущей ветвь — надежда, о брат мой,

недолговечна.

Ветви сосны — защитят ли стебель полыни?

Что защитит сосну на открытой вершине…

— Ну вот, вы уже неплохо знаете ах'энн, — похвалил меня Борондир.

Я пожал плечами — когда знаешь восемь языков, выучить девятый не так уж и сложно. И что бы ни говорил Борондир, язык символов в ах'энн весьма прозрачен. Половина основана на созвучии. Сосна, танно — Учитель, тано. Можжевельник, тъирни — ученик, таирни. Папоротник, лээнэ — тайна, лээно. Ива, ниэнэ — скорбь, ниэн. Осока, энгъе — клинок, энгэ. А вишневый цвет действительно облетает очень быстро…

Но Борондиру я ничего доказывать не стал, а потребовал списки этих символов. И не только трав, но и самоцветов и металлов. Он охотно согласился.

Я заметил, что он очень внимательно, почти испытующе рассматривает меня. Это понятно — он искал во мне признаки сомнений, колебаний. Я разозлился и тут же состроил каменную физиономию. Борондир хмыкнул.

— Позвольте все же осведомиться, — спросил он, — что вы там говорили, когда мы разбирались в стихах? Я не уловил.

— А, да. — Я уселся поудобнее. — Они совершенно откровенно, при всех говорят о такой тонкой вещи, как любовь. Перед всеми напоказ выставляют то, что обычно хранят как величайшую тайну! Более того, эта девушка, получается, открыто говорит о своей любви к Мелькору — а он не понимает?

Он покачал головой. В глазах его была печаль.

— Боюсь, нам, нынешним, не понять их до конца. Они никогда не могли бы оскорбить чужие чувства, смеяться над ними. Это было священно для них. Они умели ценить превыше всего дружбу и любовь, ценить как величайший дар… Они были чисты, добры и наивны, может быть…

— Охотно верю. Но, увы, от смерти это не спасало еще никого. Разве что в сказках.

— Да. Но кто знает, может, сказки вырастают не на пустом месте?

— Это уж точно. Знаете сказку о Морготе Бессмертном, коте Тевильдо и Берене-разбойнике?

Месяц нинуи, день 10-й

С Борондиром мы расстались мирно, даже посмеялись вместе. Он согласился написать для меня значения трав, растений, цветов и камней в ах'энн, когда покончит с глоссарием. А я принялся читать дальше. Мне не хотелось, чтобы кто-то был рядом. Эта повесть слишком затрагивала мою душу, и я не хотел, чтобы кто-нибудь мешал мне.

Я продолжал читать повесть «Гэллиэ-Ллаис».

…Днем Ортхэннэр ковал мечи, обучал Эллери Ахэ воинскому искусству. По ночам со странным смущением — будто делает что-то недозволенное — подбирал камни и плавил серебро.

И вот — ожерелье, сплетенное из почти невесомых, осыпанных росой веточек полыни, лежит в его ладонях.

— Учитель, взгляни…

Мелькор перевел взгляд с ожерелья на лицо ученика.

— Я понимаю, сейчас не время, но мне кажется, что не хватает какой-то самой малости, чтобы оно стало завершенным. Посоветуй.

— Пусть останется пока у меня. Я подумаю.

«Не время, ты сказал? Нет, именно теперь. Девять знаков, девять рун, девять камней. Девять вас будет, как девять лучей звезды…»

В сплетении серебристых соцветий мерцает осколок зеленого льда — прохладный невиданный камень, придающий всей вещи завершенность.

— Думаю, Элхэ это понравится.

Ортхэннэр рассмеялся.

— Угадал, это для нее. Ты и вправду всевидящ. Я просто хотел отблагодарить за песню. Я был в лесу и услышал… — Он замолчал, не зная, как продолжить.

«…Надломленный стебель полыни, тебе — остаться горечью памяти на губах…»

— Я понял.

— Что это? — вдруг тихо вскрикнул Гортхауэр.

Искрящимся очерком блеснул в камне знак.

— Ниэн Ахэ. Руна Тьмы, Скорби и Памяти. Девятая. Передай Элхэ — времясобираться в путь.

Ну, тут особым провидцем быть не надо. Только слепой не увидит, что бедная девочка влюблена. Впрочем, это мне, читающему книгу, все ясно — тут мне просто разжевывают и в рот кладут. А те, может, и вправду не понимали. Не сейчас же живут, когда все сразу видно.

А здесь совсем иной почерк… И не кистью, а тонким жестким пером. От этого все написанное казалось четче и резче, как будто тот, кто скрывался за знаком, похожим на два соединенных круга, положенных набок, хотел отстраниться от того, о ком писал сейчас. Как будто он проводил между собой и ним резкую границу, отделяя его окончательно и навсегда.

Когда Учитель призвал к себе девятерых для какого-то важного дела — впервые скрывая это от прочих, — Соото неприятно удивился. Почему не его? Почему — уж этого он никак не мог понять — доверяли этим неразумным детям: Айони, Дэнэ, этой глупышке Эленхел, но не ему? Тайна — даже от него? Он должен был знать. Поначалу он пытался прямо спросить у Мелькора.

— Учитель, ты не доверяешь мне?

— Почему ты так решил? Другие так не считают.

— Но почему тогда ты не открыл всем той цели, для которой выбрал этих девятерых?

— Тебе я могу сказать почему. Это опасная тайна. Для того, кто знает. Потому ее лучше не знать.

— Опасная? Чем?

— Силой, которая может попасть не в те руки. В руки того, кто еще не подготовлен.

— Но разве я не подготовлен? Почему нельзя мне? И почему ты не выбрал меня?