…У подножия поросших редким сосняком гор воин рассек коротким кинжалом ремни, стягивавшие руки эльфа, и бросил на землю рядом его меч.

— Иди. И, знаешь… я тебе скажу на прощание: если б не слово Учителя, я убил бы тебя. — Человек говорил совершенно спокойно, без тени гнева или ненависти.

— Ну так убей, — глухо откликнулся эльф, не оборачиваясь.

— У нас, — человек подчеркнул эти слова, — у нас не принято бить в спину, Нолдо. Прощай.

Стало быть, у эльфов бить в спину принято. Великолепно! Неужели тот, кто это писал, думал, что можно облагородить чьи бы то ни было деяния, опорочив его врагов?

— Ахэир… Да, я помню его. И где же он теперь?

— Думаю, в отряде Тени.

— Я уже слышал о Тени. Кто он и что за странное прозвище?

— Не все сразу, мальчик. — В голосе Валы проскользнула тень улыбки.

Смущенно улыбнулся и Гэлмор:

— Странно ты меня называешь… Нет, просто никто никогда не говорил… Учитель, можно я пока останусь здесь? Мне так много нужно еще вспомнить, узнать, понять… Можно?

— Ты меня сразу назвал — Гэлмор. Почему?

— Я ведь помню вас всех. И еще — ты похож на своего отца. Только его глаза…

— …были синими, да? Да… Ты расскажешь о нем?

— Конечно. А как тебя называли в Дориате?

— Гилмир. Ты не знал разве?

— Откуда… — Взгляд Валы стал задумчивым. — Конечно… Должно было звучать похоже на твое прежнее имя. Наверно, так было со всеми…

Он прожил в Твердыне Тьмы долго — покинул ее всего за два года до Великой Войны. Впрочем, о войне тогда почти никто не думал — его просто снова позвала дорога. Учитель сказал на прощанье: «Все вы — Странники, йолло».

Лютня за спиной, меч на поясе: менестрель Гэлмор…

Я искренне стараюсь понять. Я искренне выискиваю различные оправдания поступков Мелькора и его последователей. Ведь надо же как-то объяснить хотя бы самому себе, как такие предания могут обратить человека ко Тьме?

Всякий видит и воспринимает по-своему. Почему бы и им, тем, кто на противоположной стороне, не иметь своего взгляда? Я не фанатик и вполне способен уважать чужое мнение. Для меня прежде всего было любопытно именно «их» восприятие. Ведь, по чести говоря, нас, людей Света, не так уж и много. Мир огромен, людских племен и народов не счесть. Даже те, кого мы можем считать нашими врагами, — это лишь ничтожная часть всего рода людского. Большинству людей ведь совершенно нету дела до Света и Тьмы в том смысле, как понимаем я и Борондир. Наверное, у них тоже есть понятия о Добре и Зле, но свои. И вряд ли все они, эти люди, — ученики и союзники Врага. Я далек от высокомерия моих нуменорских предков, явившихся «просвещать» низшие народы. М-да. Это «просвещение» дорого нам стоило. И нам, и им. И главное — мы наделали столько ошибок, столько страшных ошибок в ослеплении сознания своей правоты, что теперь вряд ли нам удастся хоть кого-то убедить в том, что мы не зла хотели. Мы сами сыграли на руку врагу. Да и себе мы добра не много принесли — самоуверенность никогда не приводит к хорошему. Наши прошлые и грядущие поражения нами самими и подготовлены.

Поражения… Да. Я терплю поражение с Борондиром. Потому что НЕ ЗНАЮ, как его убедить, и сам уже сомневаюсь в себе.

Мне иногда кажется, что именно высокомерие нашей нуменорской правоты как раз и привело к тому, что Борондир так упрям и не желает — просто не желает посмотреть на свою веру более холодно и трезво. Не допускает даже мысли о неправоте своего бога. Это — сопротивление моей правде. Правде власти.

А мы с ним похожи. Оба имеем свою веру и не намерены отказываться от нее. Но если я признаю, что многое в нашей истории позорно, что хроники очень даже способны врать, то Борондир, похоже, считает, что за ним — истина. Окончательная и единственная. А вот в этом как раз и заложено начало поражения.

Я читаю повести об Аст Ахэ. Я стараюсь отбросить все наносное, оставляя лишь главное. И изумляюсь — как похоже на наши. Только вместо Учителя — наши легендарные вожди, эльфийские короли, а Гортаур и волколаки — враги. И так же, как и у них, — чувство обреченности, ибо Валинор недоступен, гнев Валар на героях, и остается только умереть достойно. И все же в наших повестях есть надежда. Эстель. Даже в пронзительно-печальных «Речах Финрода и Андрет». Даже в повести о безнадежной любви Аэгнора.

Но здесь все же есть нечто… извращенное. Чрезмерное смакование страданий и боли Учителя, которые затмевают страдания и боль других, а главное — явную несправедливость многих его деяний. Мне это чем-то напоминает притворный обморок девицы, которая попалась на распечатывании чужого письма, — все бросаются приводить ее в чувство, а о письме как-то и забыли, можно спрятать его в лиф.

И все же — мы похожи. Мы слишком, чудовищно похожи — мои предки и эти люди. Каждый сражался и умирал за свое. Да, меня коробит постоянное прославление Мелькора. Это повести не о людях — это повести о том, как он велик, мудр и прочее. Какое-то житие Мелькора Святого.

Впрочем, Борондир наверняка скажет о том, что у нас житие Финрода Святого или Элессара Святого…

Я читаю повести об Аст Ахэ. Они просты. Некто приходит или его приводят в Аст Ахэ, он смотрит, разговаривает с Учителем и остается или уходит, унося в себе либо понимание, либо еще большее непонимание. Что же, это мне понятно.

Но поверю ли я?

Я читаю повести об Аст Ахэ…

Кстати, выяснил у стражи, какой нынче день. Оказалось, что уже девятый день месяца гваэрон.

Месяц гваэрон, день 10-й

И как же все-таки получилось, что Мелькор и его деяния стали для Борондира и его друзей так привлекательны? Я много думал над этим. Конечно же, я могу судить только с человеческой точки зрения. Возможно, высший смысл поступков Валар нам не всегда понятен. Но Мелькор, насколько я понимаю, очень стремился приблизиться к людям как духовно, так и телесно — пожалуй, никто из Валар не был так связан плотской оболочкой, как он. Это можно объяснять по-разному — как его падением и растратой собственных сил на разрушение, так и добровольным стремлением еще сильнее слиться с этим миром. Как бы то ни было, я могу судить о нем только как человек.

Если бы он был человеком, я бы сказал — это гениальный творец, который совершенно не знает, что делать со своим даром, но который осознает только свою гениальность, приравнивая ее к правоте. Он делает кучу ошибок, которые приводят к гибели его творений, он от этого тяжко страдает, но тем не менее не желает или не может осознать СВОИХ ошибок, по большей части списывая свои беды на других. Поведение обиженного ребенка.

Но как бы ни был виноват ребенок, его все равно жаль и хочется приласкать, утешить. Так и здесь. Мне все время кажется, что его ученики гораздо взрослее его, поскольку жалеют не себя — а его.

Вероятно, Мелькор умел привлекать к себе. Все-таки он Вала, потому от него должно было исходить некое чародейское обаяние. Недаром все так сразу преклоняют перед ним колени и просят принять их к себе. Причем чуть ли не умоляют — им страшно потерять его.

Конечно, Книга не способна передать это обаяние. Даже описываемые чувства к нему, пусть и яркие, и сильные вплоть до страстности и надрыва, во многом кажутся надуманными. Такого не передать пером. Недаром я, «читая между строк», вижу огромное количество несообразностей, из которых я делаю весьма нелицеприятные для Мелькора выводы. И вот что я могу сказать — либо он вправду был слишком наивен и так увлечен творением, что даже не замечал и не понимал, что разрушает ту самую дорогую ему Арду, либо он был утонченным лицемером, который прекрасно играл на чувствах других. Ведь правда — всю грязную работу он оставил Гортхауэру, принял его жертву. Он же постоянно остается чистеньким, что бы ни сделал! Другие либо винят себя за это, либо оправдывают его вопреки очевидному. Нет, этого невозможно понять, если не ощутить этого обаяния.

То есть получается, что Мелькор воздействовал только на чувства! Но кто же может вот так подействовать на чувства человека сейчас?