– Возможно, я заслужил твою обиду и ненависть. Но неужели они так велики, что ты не хочешь, чтобы я исправился?

– Я уже сказал, милорд, что не испытываю к вам ненависти.

– Уж лучше ненависть, чем такое безразличие!

– Я прошу прощения, если заставил вас страдать. Но что, кроме безразличия, я могу чувствовать к человеку, с которым не обменялся и словом до сегодняшнего дня?

Мальвалле подошел к нему ближе:

– Уйдем со мной, Симон, и я уверен, ты полюбишь меня! Уйдем вместе из владений Монлиса! Ты мой сын и не можешь оставаться здесь!

– Ну вот, теперь я понял, что вам нужно, – тряхнул головой Симон. – Я служу вашему врагу Монлису. Если бы я был за сотню лиг отсюда, вы бы и не вспомнили обо мне ни сегодня, ни завтра. Просто задета ваша гордость.

– Клянусь, это не так! Симон дернул плечом:

– Какой бы ни была причина вашей просьбы, мой ответ остается отрицательным. Я в долгу у милорда Фалька и никогда не нарушу слова, которое ему дал.

В комнате снова повисла тишина. Мальвалле безнадежно развел руками и угрюмо спросил:

– Значит, мои слова ничего не изменят?

– Конечно нет.

– Неужели мы расстаемся врагами?

– У меня нет недобрых чувств ни к вам, ни к вашей семье, милорд. А с вашим сыном мы дружим. Но пока я служу Монлису, его враги – мои враги. Передайте Джеффри, что он напрасно послал вас ко мне. И также скажите ему, что когда-нибудь мы с ним снова встретимся друзьями.

– А что будет между нами? – взволнованно воскликнул Мальвалле.

– Между нами не будет ни любви, ни ненависти. Прошлое умерло, и вместе с ним – наше родство. Но если мы когда-нибудь и встретимся, то не как враги.

– Тебе не откажешь в щедрости, – медленно произнес Мальвалле. – Советую хорошенько подумать, прежде чем давать отрицательный ответ! Я могу многое сделать для тебя, югу дать тебе власть. Неужели все это ничего не значит?

– Милорд, у меня есть правило: не принимать ни чести, ни власти, ни богатства, ни титулов, если я не заслужил их собственными силами. Я не ищу легких путей и все, что буду иметь, заслужу собственным трудом, умением или храбростью. Благодарю вас за ваше предложение, но мой ответ остается отрицательным.

– Да, ты настоящий мужчина! – вздохнул Мальвалле. – В твоих жилах действительно течет моя кровь. Но прежде, чем мы расстанемся, неужели ты не пожмешь мою руку и не скажешь, что все прошлые обиды забыты?

Он протянул руку, почти умоляюще глядя на сына. Симон с серьезным видом ответил ему крепким рукопожатием.

– Если вы допустили несправедливость по отношению ко мне, я с готовностью прощаю вас, потому что эта несправедливость сделала меня таким, каков я есть, а не жалким придворным шаркуном.

Мальвалле задержал его руку в своей:

– Обещай мне только одно, Симон! Если когда-нибудь я понадоблюсь тебе, если ты захочешь изменить наши отношения, обещай, что ты преодолеешь свою гордость и придешь ко мне, потому что таким поступком ты окажешь мне снисхождение.

Юноша нахмурился:

– Вряд ли мне понадобится ваша помощь, потому что я привык сам решать мои проблемы, а наши отношения навсегда останутся такими, как сегодня. Вот что я могу обещать вам, милорд.

Мальвалле чуть не раздавил его кисть, но тут же отпустил ее и посмотрел на парня со странной кривой улыбкой.

– Ты мой настоящий сын! – тихо произнес он и вышел из комнаты, не сказав ни слова Фальку, даже не взглянув на него.

– Ты все это высказал Мальвалле, чтобы доставить удовольствие мне или себе? – поинтересовался Монлис.

– Нам обоим, – коротко бросил Симон и тоже вышел из комнаты.

Остаток года прошел в замке Монлис спокойно. А поскольку Симон правил своими людьми твердой рукой и они беспрекословно ему подчинялись, будь он дома или в отъезде, у него появилась возможность выезжать в соседние графства. Иногда Симон брал с собой Алана, но чаще его сопровождал слуга – крепкий юноша, который, обожая и опасаясь хозяина, был готов целовать землю, по которой тот ступал. Иногда они уезжали так далеко, что отсутствовали по нескольку дней. Фальк ворчал и пытался выяснить причину столь непонятных ему путешествий, но Симон отмалчивался, и никто не знал, зачем он скачет по округе, изучая рысьими глазами каждое поместье. Одно было ясно, что предпринимает Бовалле эти поездки неспроста.

Поначалу Фальк высказывал претензии громко и настойчиво, но, убедившись, что они не оказывают никакого влияния на упрямца, а в его отсутствие дисциплина подчиненных ему людей нисколько не снижается, стал терпимее относиться к этим странностям.

Одним прекрасным утром 1404 года Симон в сопровождении слуги Роджера ехал на юго-восток. Роджер был в угрюмом настроении, так как получил суровый нагоняй от хозяина, которого смертельно боялся, и потому, нервничая, держался от него в отдалении, насколько это позволяли приличия. Симон не обращал на него внимания. Он по-прежнему был молчалив, говорил редко, но всегда по делу. Всю дорогу они не разговаривали.

Около десяти часов Симон остановился у придорожной таверны и слез с коня. Затем, отдав приказ подъехавшему слуге позаботиться о лошадях и пообедать, пошел в таверну и заказал обильную еду. А после обеда направился в сторону графства Саффолк. Дорогу окружали обработанные поля, над которыми на холме возвышался небольшой замок. Однако все вокруг него выглядело почти безлюдным.

Симон придержал лошадь и поднялся на стременах, чтобы лучше осмотреть местность. Здесь было много хороших пастбищ, в отдалении виднелись сады и леса, а через все поместье протекала неторопливая речушка, огибая замок и увлажняя почву. И все-таки создавалось впечатление, что некогда процветающее поместье почему-то приходит в запустение.

Несколько человек неспешно работало на полях, но большинство крестьян сидело около домов, лениво беседуя. Симон подозвал к себе одного из них. Крестьянин торопливо подбежал и преклонил колено рядом с его лошадью.

– Кому принадлежит поместье? – поинтересовался Симон.

Мужчина покачал головой:

– Милорд, у нас нет хозяина, кроме короля. Земли считаются королевскими, но нами никто не управляет.

– Почему?

– Наш хозяин присоединился к лорду Хотспуру и выступил против короля, сэр. Он погиб. – Крестьянин перекрестился.

– Погиб от меча или веревки? – уточнил Симон.

– От веревки, милорд, – ответил его собеседник вполголоса и, оглянувшись, добавил: – Такова судьба всех предателей.

Лицо Симона осталось невозмутимым.

– Как его звали?

– Джон Барминстер, милорд.

– У него не было наследников?

– Нет, милорд. Земля конфискована.

– Как называется поместье?

– Фэйр-Пасчерс, милорд.

Симон повернулся в седле, оглядываясь:

– Сколько лиг оно занимает в окружности?

– Четыре, милорд. Это настоящее баронство.

– Сколько здесь скота?

– Шесть стад, милорд. И все очень хорошие животные, кроме одного быка, который умер вчера от колик. При старом хозяине было сорок свиней и много поросят. Конюшня тоже полна, но лошади застоялись, жиреют, поскольку ими никто не пользуется. У управляющего барона живут три сокола, отличные охотничьи птицы. Собаки дичают, а овцы разбегаются, потому что никто нами не управляет. Вот и земля почти не распахана, большинство крестьян пьянствует.

– А как насчет войска? Сколько у вас лучников, сколько всадников?

Мужчина вновь покачал головой:

– Не так уж много, милорд. Наш хозяин повел за собой сто шестьдесят воинов. Вернулись немногие, да и те занялись грабежом и насилием. Остальные исчезли неизвестно куда. Возможно, многие были убиты, другие примкнули к мятежнику Оуэну. Все здесь приходит в упадок. Вот ждем, когда король пришлет кого-нибудь управлять нами, может, он усмирит этих проклятых солдат. – Крестьянин возбужденно взмахнул рукой. – Все мы здесь живем в страхе, сэр, потому что для них нет ничего святого! В поместье нет священника, а в замке – хозяина. Солдаты куражатся над нами, а управляющий жиреет на хозяйском добре. В подвалах почти ничего не осталось, повсюду пьянь и насильники!